Сказка о крошечном Оикаве

Им пора было возвращаться с ярмарки и каруселей, всё-таки ночевать собирались у Хаджиме, а его мама очень не любит, если он приходит слишком уж поздно. Но Оикава всё никак не мог распрощаться со случайными спутницами сегодняшнего вечера, а под рукой не было ничего, чтобы запустить ему в голову. В конце концов пришлось бросить его и уйти, но через минутку он сам догнал Хаджиме и принялся ныть, какой Ива-чан у него бука и как можно не проводить милых девочек домой. — Им опасно возвращаться одним! — А с тобой безопасно? И вообще, кто их задержал дотемна? ...И какая разница, если мы уже ушли?.. — Теперь их изнасилуют в тёмной подворотне и ты будешь в этом виноват, Ива-чан! — сделал страшные глаза Оикава. Он всё ещё оглядывался, а те девчонки звонили по телефону. Наверное искали кого-нибудь, кто мог бы отвезти их домой. Оикава вот с Хаджиме не могли. — Вот ещё! Дома надо сидеть по ночам. — не согласился брать на себя вину Хаджиме. — Угу, конечно, и юбочек не носить и девочкой не рождаться. Ива-чан, не оправдывай всяких уродов. И Хаджиме заткнулся, потому что Оикава иногда совершенно внезапно выдавал фразочки, заставляющие посмотреть на ситуацию с неожиданной стороны. — Это в сказках ништяки в виде богатых любящих принцев достаются работящим золушкам или запертым в башнях принцессам, — поучительно добавил Оикава. И почему-то снова захотелось ему врезать. И даже поспорить. Сам ведь Оикава же и обожает, когда эти самые "золушки" приносят ему выпечку? И ещё разик врезать, просто так с досады. Потому что сам Хаджиме готовить всякие печеньки-сладости не умел. Наличие младшей сестры-дошкольницы кулинарных навыков ему не принесло. Впрочем, было бы слишком странным, начни он угощать Оикаву собственной выпечкой... — Молодые люди любят сказки? Может быть, молодые люди хотят узнать у судьбы, не ждёт ли их самих сказочное будущее? Они оба обернулись, остановившись. Их подслушала женщина в платке, обвешанная цветными бляшками и висюльками — какими-нибудь талисманами от сглазов или другой ерунды, догадался Хаджиме. Она выглядывала из небольшой палатки, украшенной светящимися лампочками-звёздами и надписью "Гадалка", и призывно улыбалась им. За спиной её тихо качались воздушные шары, привязанные за ниточки. — Нетушки, — сообразил первым Оикава. — Будущее у нас самое обыкновенное, спортивное. И отборочные на носу! Без сказок обойдёмся. Хаджиме толкнул его в плечо — чего хамит. Коротко поклонился женщине, извиняясь: — Спасибо, нам не нужно. Оикава скорчил ему рожу, потому что остерегался всяких гадалок и шаманов, способных заговорить зубы и незаметно вытащить у тебя кошелёк, и считал, что подходить к ним опасно. — Гадать не буду, — поманила их пальцем гадалка. — Дам подсказку. Парни подошли, потому что она протянула им два воздушных шарика — Оикаве белый, а Хаджиме чёрный. Отбирала их с такой тщательностью, будто правда что-то на них вычитывала. Оикава заупрямился, не хотел платить за ерунду, но гадалка проигнорировала его. Вручая чёрный шар Хаджиме, она заглянула ему в глаза и он будто почувствовал неприятный укол в грудной клетке. — У тебя душа болит от твоей тайны, — сказала женщина. — Надо раскрыться, тогда сможешь легче дышать. Хаджиме замер. Было странное ощущение, будто вокруг всё как во сне, и только когда Оикава резко дёрнул его назад, он понял, что гадалка держала его за руку. Оикава ответил ей что-то неприличное и потащил друга прочь. За углом оцепенение совсем сошло и туман в голове рассеялся. Хаджиме прислонился спиной к дереву. — Ива-чан совсем дурак? — поинтересовался Оикава. — Нельзя было подходить. — Сам чего тогда с шариком не расстаёшься? — буркнул в ответ Хаджиме только чтобы не начать оправдываться. Едва ли дело было хоть в каком-то маломальском гипнозе. Просто тайна действительно была, и слова гадалки прошлись Хаджиме по больному месту. Оказалось, они оба ушли, держа свои шарики в руках, и так и не отпустили их. Выглядят по-дурацки, подумал Хаджиме. — Извини, — спустя минуту буркнул он Оикаве. Оикава легкомысленно дёргал ниточку своего шарика, заставляя его прыгать в воздухе. Кивнул на извинение, а потом схватил свой белый шарик двумя руками и сжал. Тот лопнул и Хаджиме поморщился от звука. Шар ожидаемо превратился в белые ошмётки, повисшие на ниточке, а ещё из него выпала свёрнутая трубочкой бумажка. — О, "подсказка", — поднял брови Оикава. Нагнулся, взял с земли бумажку и развернул её. Хаджиме хотелось швырнуть её куда подальше, но Оикава зачитал послание: — "Верный рыцарь всегда остаётся рядом, пока дама сердца даёт ему хотя бы крошечную надежду". Бе. Муть какая. И даже не в рифму, — Оикава потянулся к чёрному шарику, намереваясь лопнуть и его, но Хаджиме отпустил ниточку. Его шар чёрным пятном взвился к небу и застрял в ветвях дерева. Оикава фыркнул, но комментировать не стал. Домой к Иваизуми они шли молча. Музыка ярмарки за их спинами быстро стихла и теперь они слушали звуки своих шагов. Говорить и не хотелось. Ни о вредных гадалках, ни о девочках, про которых что-то обсуждали до этого. На долгое хранение тишины Оикавы не хватило и он принялся рассуждать о их любимом волейболе, за что Хаджиме всё-таки был ему благодарен. Дома у него они сразу свалились спать, уложив футоны на полу тесноватой комнаты почти вплотную друг к другу, как и всегда. Оикава смешно сопел во сне и Хаджиме разглядывал его спящую рожицу в полутьме, скрестив свои руки на подушке и уложив на них голову. Он думал о том, что формулировка слов гадалки про душу и тайну была очень уж обтекаемой, такое можно сказать любому и попасть в точку. Ничего удивительного, что он так перепугался тогда. Перепугался. Пока Оикава не слышал, он мог в этом признаться со всей откровенностью. Тогда ему показалось, что тайна его сейчас будет раскрыта, а к этому он вовсе не был готов. И не будет, наверное. Он провёл ладонью по голому плечу Оикавы и, поднявшись на локтях, поцеловал спящего связующего в висок, как делал почти каждый раз на совместной ночёвке вот уже пару лет. Оикава не проснулся. Никогда не просыпался. В общем-то, он не проснулся бы и от пинка. От одного — точно. Хаджиме ткнулся носом ему в щёку, а потом отодвинулся и лёг на свою постель. Нужно было заснуть. Проснувшись утром от будильника Хаджиме первым делом почувствовал злость на Оикаву. Он и раньше устраивал шуточки, но до подобной наглости дело ещё не доходило: на соседней подушке лежала какая-то мелкая мохнатая и явно живая херня. Оикава притащил откуда-то зверушку и теперь наверняка стоит за дверью, подглядывает и хихикает себе в ладонь, догадался Хаджиме. Телефон Оикавы лежал тут же, а вот одежды на стуле не было, только валялись зачем-то его ключи и какая-то мелочь, будто он вытащил всё из карманов. Мелочь Хаджиме не интересовала, а вот отсутствие одежды и оставленный телефон явно давали понять, что одетый Оикава оставался где-то в доме. Хаджиме подскочил с постели, гадливо переступил через — что это вообще, собака, кошка? — заботливо полу-укрытую зверятину на подушке и распахнул дверь комнаты, готовый двинуть своему бестолковому капитану. Неожиданно Оикавы там не оказалось. — Какого чёрта ты притащил в дом, Жопокава?! — крикнул доигровщик, зная, что в квартире сейчас никого не должно быть, кроме него самого и его придурка-гостя. В ответ последовала тишина, заставляя Хаджиме злиться всё больше. Оикава... прятался? Зато херня на подушке позади него зашевелилась и издала звук. Хаджиме хлопнул себя по щекам, потому что в этом звуке ему послышалось почти человеческое "чего?". Не проснулся ещё, наверное. Он обернулся. Херня глядела него огромными глазищами на не мохнатой мордочке и держалась не мохнатыми лапками за одеяло. Что это вообще было? Обезьянка такая? Мерзкая? Прыгнет сейчас на него? Чего от неё ждать? Хаджиме не был трусом, но от непонятной штуки попятился, тихо ругнувшись. Он не знал, что это и где Оикава мог взять эту.. эту херню. Назвать эту зверушку другим словом у него просто не получалось. Херня шарила глазами по комнате и на мордочке её совершенно явно читался испуг. На личике. До Хаджиме вдруг дошло, что вот эта вот лохматость на её голове была вовсе даже и не шерстью. И ещё очень напоминала чью-то знакомую шевелюру. — Оикава! — крикнул он, всё ещё надеясь, что тот где-то в доме и сейчас отзовётся. Херня на подушке оторвала свои лапки от одеяла и посмотрела на них. А потом на Хаджиме. Он не выдержал и рванул в соседнюю комнату, гостиную. Там никого не было. Он пробежался по всей квартире, Оикавы не было нигде. Хаджиме задержался перед входной дверью. У гэнкана не было обуви Оикавы. Куда и зачем он мог уйти сейчас без телефона? И зачем он принёс эту.. эту... "Эта" стояла посреди коридора у выхода из комнаты, куда неосознанно вернулся Хаджиме, и глазела теперь на него снизу вверх. На ней были серые трусики с голубыми полосочками сбоку — совсем как те, что были вчера вечером на Оикаве; Хаджиме заметил, когда они ложились спать. Эта шутка была слишком уж дурной. И затягивалась. Зверушка стояла на двух ножках и походила на карикатурного человечка со слишком большой для тельца головой или на младенчика. Она сделала неловкий шаг и открыла рот: — Ива-чан... Зачем ты такой большой?.. Что происходит? Чего ты меня зовёшь, а сам убегаешь? Растерянный и испуганный голос был слегка изменён, но несомненно принадлежал Оикаве. И Хаджиме никак не мог втиснуть в свою голову осознание того, что этим вот голосом эти самые слова говорила вот эта мелкая херня перед ним, а не спрятавшийся где-нибудь поблизости Оикава Тоору. Его не было в доме. Его не было, а эта херня — была. Страх от некой догадки заставил Хаджиме кинуться мимо неё обратно в комнату, отпихнуть футон ногой и открыть дверцу шкафа, за которой находилось зеркало в полный рост. Собственное отражение выглядело обычным, если не считать непривычного шока на лице, и на мелкую херню доигровщик походил только тем, что тоже был одет в одни лишь трусы. Хаджиме закрыл глаза на минутку, всё ещё ожидая, что шутник-Оикава всё же сейчас откуда-нибудь — да хоть с потолка! — объявится и расхохочется над ним и его минутной верой в то, что с ним самим тоже приключились какие-нибудь изменения. "Тоже?" Он что, уже готов поверить, что эта вот мелкая херня — его Оикава? Мелкая херня появилась в зеркале, заставив Хаджиме дёрнуться. Ей удалось перелезть через футон и теперь подойти к зеркалу и тоже заглянуть в него. Она — Оикава? Ещё раз, вот это — Оикава? Задержав дыхание, Хаджиме вгляделся. Она не была сморщенной, какими бывают мордочки и пальчики у обезьянок. И не была пушистой нигде. На голове у неё были волосы. Не шерсть. Его даже затошнило. Херня с ужасом на личике разглядывала своё тело в зеркале и дрожала. — Нет. Нет, — шепнул Хаджиме. — Ива-чан? — жалобно оглянулось маленькое существо. Хаджиме сделал шаг назад. И ещё один. Третий. Его нога задела стул, с него полетели на пол мелочи Оикавы — ключи, монетки, бумажки, конфетка и ещё какая-то непонятная ерунда. Парень замер, зацепившись взглядом за это всё. Ерунда оказалась одёжкой. Маленькой, сшитой будто на куклу или на котёнка. Или вот на эту херню, которая отошла от зеркала и что-то завопила. Это были слова, но у Хаджиме звенело в голове и он не мог их разобрать. Эта штука на полу была живой. Она говорила. Она плакала. Это не мог быть робот. И от этого было очень-очень хуёво. Хаджиме был готов поверить, что перед ним действительно Оикава — уменьшившийся Оикава, но мозги вскипали и сопротивлялись. Он развернулся, переступил через скомканный футон и вышел из комнаты. Присел в коридоре у входа. На месте белых кроссовок Оикавы, которые он оставил вчера вечером в самом левом углу, стояли два крошечных белых кроссовочка. Мелкая херня вздрогнула и отскочила, когда Хаджиме бегом вернулся в комнату и резко присел перед ней на коленки. Херня с ужасом смотрела на такую большую руку Хаджиме, протягивающую ей кроссовочки. Сам доигровщик затруднился бы сказать, почему сделал это. Здравый смысл покинул его где-то в момент заглядывания в зеркало и теперь даже не заявлял о себе. Оикава, мелкий Оикава — ну охуеть же, а — протянул лапки, то есть руки, и взял обувь. Он держал в каждой ладони по кроссовочку и растерянно смотрел на них, на всё вокруг, на огромного Хаджиме перед ним. — Как же это так вышло?... — пролепетал он. — Это правда ты? — выдохнул Хаджиме. — Я не знаю, — шепнул Оикава. Мелкий. Оикава. Повернулся в сторону, сделав нелепый шажок, и тихо проговорил, что пойдёт оденется. А потом закричал, швырнув кроссовочки и схватившись за голову. Хаждиме заметался, не зная, прикасаться к нему, чтобы успокоить, или нет, или что вообще сделать. На глаза попалась бутылка минералки и руки решили действовать сами. Облитый Оикава поперхнулся своим криком и перестал голосить. Дрогнул и тихо пискнул, когда на него упали последние капли из бутылки. Хаджиме сам испугался того, что сделал, и так и сидел с бутылкой, замерев. — Это не сон. Это действительно случилось, — спокойно произнёс Оикава, опуская голову и пряча лицо. — ...угу, — едва выдохнул Хаджиме. — Ива-чан, — всё ещё тихо и как-то очень зловеще позвал мелкий Оикава. — Дай мне, пожалуйста, полотенце. И потом вдруг прыгнул к нему, с чувством пнув маленькой ножкой по коленке: — Что творишь вообще?! Нахрена ты меня облил?!! Это было так неожиданно, что Хаджиме не удержался на корточках, свалился назад. Оикава продолжал бесноваться — колотил его ножками и кулочками по ногам, а потом вцепился зубами в голень. Зубища оказались неожиданно острыми и Хаджиме взвыл. Схватил валявшееся у постели полотенце и хлопнул им по Оикаве, как по какой-нибудь мухе: — Совсем сдурел?! Оикава отцепился и всхлипнул. Выдрал из руки Хаджиме полотенце и отошёл в сторонку. Вытираться. Хаджиме фыркнул, а потом ему снова сделалось как-то нехорошо. — Ты это, — осторожно позвал он. — Ты как вообще?.. У тебя ничего не болит? Оикава обернулся к нему. Он дрожал после "душа", а глаза и щёки его покраснели от слёз, наверное. Других каких-нибудь видимых повреждений Хаджиме в нём не замечал. Если не считать того, что он очень и очень сильно уменьшился. Когда это вообще произошло? Пока они спали? И Оикава ничего не почувствовал? Так вообще бывает — Хаджиме вынес за скобки реальность уменьшения в принципе — не заметить, как с твоим телом происходят такие изменения? Куда весь вес делся-то? Неужели это не больно... Хаджиме дрогнул, вспомнив, что первой мыслью, когда он открыл глаза и увидел "зверушку" на подушке, было пнуть её, чтоб она летела к чёртовой бабушке. Жутко бы вышло... — Нет, — тихим голосом оборвал его мысли Оикава и снова занялся полотенцем. Они всё-таки оделись и Хаджиме даже убрал постель в шкаф. После этого он на автопилоте выполнил половину утренних ритуалов, которые через ванную привели его на кухню. Там он с удивлением обнаружил себя, включающим чайник. Дальше следовало заглянуть в холодильник, но внизу у холодильника обнаружился всё ещё мелкий Оикава. Он держался за дверцу и выглядел несчастным и в то же время до смешного нелепым. Хаджиме поймал себя в попытке сделать шаг к нему. Хотелось взять Оикаву и затискать, как котёнка, и сказать, что всё будет хорошо. Но, наверное, не стоило брать своего друга на руки в таком состоянии, да?.. Оикава затравленно оглядывался, водя большими глазами по сторонам, и пыхтел, и Хаджиме прыснул. Почему-то это показалось теперь не противным, а безумно смешным. Ох, это же истерика, не так ли? Это она, сказал он сам себе. Задумчиво провёл пальцами по боку чайника, который всё никак не вскипал. За чайником сгрудилась куча коробочек и баночек. Кофе, капучино, заварка всех цветов радуги и свойств — вот эту синюю коробочку, мамину, ни за что не трогать — среди этого разнообразия вдруг попалась на глаза скромная упаковка с картинкой какого-то веника и надписью "Успокаивающий травяной чай". Вот! Заторможенность пропала: — Оикава! Ты что будешь, успокоительный чай или тебе валерьянки на сахар накапать? — Какой сахар, — хлопнул глазами Оикава, не отрываясь от холодильника. Хаджиме отвернулся, чтоб скрыть очередной смешок. Потом поёжился. Так не пойдёт. — Ну извини. У меня, кажется, истерика. У тебя только что была. Нам надо успокоиться, нет? Успокоиться, собрать мозги в кучу и подумать, что с тобой произошло. И, ну, — он снова посмотрел на Оикаву на полу, — Понять, что с этим делать. — А. Оикава продолжал держаться за дверцу. Голова тяжёлая теперь, что ли. Очередной смешок сдержать не получилось, но тут уж Хаджиме поплатился за него, обжёгшись о закипающий чайник, который так и поглаживал, сам не замечая. Оикава недовольно фыркнул на него, а потом заявил, что валерьянку так не пьют. И что от неё вообще сразу спать падают, поэтому никакие мозги в кучу они так не соберут. Хаджиме принялся спорить, но потом сдался, потому что никакого опыта употребления валерьянки у него не было. И самой валерьянки в каплях не было: аптечка поделилась с ним только баночкой таблеток экстракта валерианы. И он совершенно не знал, одно и то же это, или всё-таки нет. Оикава посоветовал ему засунуть эту баночку в укромное место и заварить уже чай, раз уж ему так хочется успокоиться. Надулся. Совершенно очаровательно надулся. Поэтому Хаджиме поспешил достать чашки. Не дело это, хихикать над другом в такой ситуации. Оикава присел на корточки и подпёр кулачком щёку, хмуро разглядывая, как Хаджиме наливал кипяток в две больших чашки, в которые сунул аж по два пакетика заварки. Себе, значит, и ему тоже. Хаджиме аккуратно отжал пакетики, сложил их в блюдце и только тогда до него дошло, что Оикаве такая посудина сейчас не могла подойти. Слишком большая и слишком горячая. Он отодвинул чашки от края кухонного стола и сел на пол, прислонившись к дверце шкафчика спиной и закрыв глаза. Что же делать? Что произошло? Он сжал пальцами уголки глаз, чтобы не потекли слёзы. Ему было страшно. Так страшно, что казалось, что сейчас накроет волной и прибьёт к полу, как от сильной-сильной боли. Сильнее, чем когда он сломал в детстве руку. Сильнее, чем когда треснулся головой и заработал сотрясение в младшей школе. Сильнее... — Ива-чан. Может быть, это только сон? Дурной кошмар? — Ива-чан!! Пожалуйста, пусть это будет сон. Сон. Сон. Сон. Хаджиме открыл глаза. Мелкий Оикава не был сном. Он стоял перед ним и хотел в туалет. — Господи, — выдохнул Хаджиме и поднялся. Детская сидушка сестрёнки на унитазе сегодня представлялась каким-то особенным извращением. На неё предстояло поставить Оикаву, подняв его с пола, потому что в Тоору теперь не было даже тридцати сантиметров роста — сам он бы не влез. Мысленно призвав на помощь боженьку, Хаджиме сделал это. Подхватил Оикаву и быстро поставил его на край, даже не успев толком запомнить ощущения веса в своих руках. — Не свались только, — буркнул он и вышел из уборной. Он не желал знать, насколько Оикава уменьшился и там тоже. И думать об этом не хотел. Он вернулся в кухню и в два глотка опустошил свою чашку успокоительного чая с "веником". Наверное, после такого утра нервы стоит выбросить на помойку и пойти купить себе новые. Беда была только в том, что он не знал, где их продают. Он отлил Оикаве немного чая из второй чашки в рюмку и поставил её на обеденный стол. Остальное выпил сам, теперь распробовав вкус травы. Мяты? Что там за веник сиреневый на упаковке?.. "Лаванда. Показания: стресс, головная боль, бессонница, мышечные спазмы, пищеварительные расстройства, тошнота." Хаджиме пожалел, что в списке нет "внезапного уменьшения во сне". Можно было бы напоить этим Оикаву, пока не вырастет обратно в нормального, и спокойно пойти на тренировку. Или Хаджиме сейчас всё-таки проснётся (ну пожалуста, а-а-а) и нормальный-на-четыре-сантиметра-выше-него Оикава покажется в проёме двери, и как обычно, противно растягивая слова, потребует себе завтрак. Он показался. Но всё такой же мелкий. Повертелся в коридоре перед зеркалом и вздохнул: — Ну почему это — я? Зачем.. Зачем такой толстенький?.. И Хаджиме понял, что истерика и у него и у его друга утихла ненадолго и сейчас опять нахлынет новой волной. И ещё одно. — Ты — чиби, — удивлённо выдохнул он. Оикава ужаснулся: — Чиби! Чиби-чан!!! Это чиби-чан меня проклял за то, что я его так называл?!! Да?! Хаджиме открыл и закрыл рот. Ну надо же такое выдумать, а! Он нахмурился: — Оикава, заткнись! Хуйню несёшь. При чём тут десятый номер Карасуно? "Проклял", вот ещё... Надо.. Надо успокоиться и понять, что это такое. Поискать что-нибудь в инете... Такое вообще бывает? — Бывает, бывает, бывает, — Оикава притопал у нему и вцепился в штанину. — Просто сейчас не утро, а всё ещё вчера вечером, мы пришли к тебе домой после ярмарки и дунули, или как это там называется, да? Да? Это глюки такие? Ты.. У тебя было что-то, да? Хаджиме чуть не пнул его. Кто-то очень мелкий тут забыл, как в средней школе Хаждиме ему чуть голову не оторвал, когда он притащил попробовать простые сигареты. — Оикава, — очень зло прошипел он, — Мы вчера не "дули", не курили, не пили, не кололись и не принимали никакой дряни. Ты слышишь меня? Я, чёрт возьми, был бы рад такому глюку сейчас, но мы оба это видим, блять. Ты — уменьшился. На самом деле. Оикава отцепился от него и отошёл. Губы у него дрожали. Хаджиме сделал несколько вдохов, чтобы успокоиться: его немножко трясло. — Ива-чан, — тихо шепнул Оикава, — Мне страшно. Мне очень, очень страшно. Так не бывает, это всё только сон, правда? — Так, пошли чай пить, — скомандовал Хаджиме, оборвав его. Даже если эта чайная трава не действует, он будет верить в неё и это самовнушение поможет ему успокоиться. Он поднял Оикаву на стол, теперь почувствовав его тело.. тельце?.. Это было жутко. Оикава же придвинул к себе горячую рюмку и подозрительно принюхался к содержимому. Хаджиме заварил себе в чашке ещё один успокоительный пакетик. В чае мерещилось спасение. Он просто больше не знал, что делать, и чувствовал себя совершенно беспомощным. — Если бы такое бывало, хоть раз, мы бы знали из новостей, да? Мы ничего не найдём в интернете, Ива-чан... Тоору с горя принялся грызть печеньку, а потом и на Хаджиме напал голод. Они съели всё печенье из вазочки на столе, а потом принялись за еду из холодильника и заварили себе, наконец-то, нормальный чай не из веника. В мелкого Оикаву влезало поразительно много. Почти столько же, сколько обычно. И это было уже и не жутко, и не страшно, они просто ели, забивая едой свой страх и свою растерянность. — Я где-то слышал, что после дури нападает голод и хочется сожрать как можно больше. И вот мы жрём, а нас не отпускает, Ива-чан. Или мы что-то неправильное вчера скурили, Ива-чан, и это теперь никогда не кончится. Ну, пока нас не откачают от этой дряни в больнице под капельницей... Или я действительно сейчас не выше кошки и сижу на твоём столе в таком виде. — Ещё раз скажешь про дурь, я тебе двину, — честно предупредил Хаджиме. — Как тебе вдолбить, что я не стал бы принимать наркотики и не дал бы это сделать тебе, дурень ты эдакий? Никогда, слышишь меня? Утро смотрело в окно тихой кухни, принося в неё приглушённые звуки с улицы, где сновали по проезжей части машины, толкались по тротуару спешащие прохожие, звенел колокольчиком велосипедист-газетчик, лаяла соседская собака во дворе, скрипели жалюзи открывающегося магазинчика на углу. Вокруг был обычный мир, продолжающий жить в твоём ритме. Только Оикава уменьшился. И это было очень плохо. — Это навсегда теперь так, Ива-чан?.. — Откуда мне знать... Оикава свесил ножки со стола и спрыгнул на стул, а потом и на пол. Получалось забавно, но Хаджиме больше не тянуло смеяться. — Это инопланетяне, — пискнул вдруг Оикава. Подпрыгнул и побежал в гостиную к самому большому окну. Хаджиме выглянул из кухни: Оикава действительно смотрел в окно на небо, наверное, искал там летающую тарелку. — Ива-чан!! — велел он, — посмотри вниз, может, они приземлялись и во дворе трава выжжена! Сам он кинулся взбираться на диван, чтобы достать там пульт от телевизора и включить новости. Даже повеселел, фанатик чокнутый. Спорить с Оикавой о существовании коварных инопланетян обычно не стоило хотя бы потому, что свои нервы были дороже. Спорить с уменьшенным Оикавой не стоило вообще. Хаджиме просто подошёл к шторке. Клочок травы под окном и полупустая парковка выглядели совершенно обычно, как и вчера и позавчера тоже, и никаких следов от приземлений тарелки не носили. Журналистов или хотя бы полиции там тоже не наблюдалось. Новости в телевизоре рассказывали о визите президента куда-то на континент, о забастовке рыбаков в очередном мелком городишке, о небольшом потопе на юге и о погоде вообще. Тарелки и кастрюли в Японию сегодня не прилетали, и даже просто самолёты над Мияги не выделывались: вели себя спокойно, летали по маршрутам и не падали. Оикава переключился с NHK на идиотский канал, тот самый, директора которого похищали инопланетяне (а потом зачем-то вернули обратно). Но и там сегодня вещали всего лишь о всемирном заговоре одних землян против других без вмешательств космических врагов. Когда Оикава принялся шерстить YouTube, Хаджиме ушёл на кухню мыть тарелки. Ну серьёзно, Оикава Тоору — простой школьник-волейболист, он даже не директор телеканала, чтобы его уменьшать инопланетянами. Хаджиме задумался, как это он в уменьшенного Оикаву верит, а в пришельцев всё ещё нет. Наверное, потому что одно он видел, а второе нет. "Одно" вернулось на кухню хмурое. Поиски результатов не выдали. На кого ещё думать, кроме инопланетян, Оикава не знал. Попытка собрать мозги в кучу и придумать причину его уменьшения провалилась. — Будем думать дальше, — вытер полотенцем руки Хаджиме. Оикава понуро кивнул и отправился выключать свой мобильник, чтобы не отвечать ни на чьи звонки. Хаджиме ничего не говорил ему про его голос, но тот, наверное, сам догадался, что и с этим не обошлось без изменений. Оикава повозился с мобильником и оттащил его к своим ключам. Пнул ножкой конфетку, сложил монеты в стопочку. Потом вдруг вцепился в оставшуюся бумажку. Бумажку, выпавшую вчера из его воздушного шарика. — Ива-чан!!! Это гадалка!!! Это всё гадалка! Тут написано про крохотного! Повторять не пришлось. Они оба кинулись обуваться, потом Хаджиме надел ветровку и устроил за пазухой Оикаву, после чего выбежал из дома. Нужно было вернуться на площадь и непременно отыскать среди ларьков и домиков палатку гадалки. Или эта женщина превратит Оикаву обратно или Хаджиме ей не завидует. В записке не было ничего про "крохотного Оикаву" или уменьшение вообще, но им не было до этого дела. Они оказались на площади через десять минут. Карусельщики складывались, да и многих домиков уже не было: ярмарку сворачивали. Через несколько часов здесь снова будет обычная парковка. Оикава пискнул и потребовал искать палатку гадалки, но её не было. Соседний с тем местом домик пока стоял наглухо закрытый, другой погружался в фургончик. Хозяин его ни о какой гадалке не слышал и Хаджиме с удивлением отошёл от него. Оикава осторожно выглянул из ветровки на его груди и попросил порасспрашивать о гадалке других собирающихся. Все эти люди ездили с места на место одной толпой и наверняка знали друг друга. Возможно, тот мужчина, которого спросил Хаджиме, просто что-то напутал или забыл. Но никто не знал никакой гадалки. Хаджиме дождался, пока явился хозяин закрытого домика, но и тот ничего не знал и никакой гадалки вчера не видел. И никогда не видел: у них в компании был факир, был йог, была семейная пара фокусников и их детёнок шести лет, были ох-какие-красотки танцовщицы, была бабка-булочница, и продавщица сувениров. Но гадалки не было. Хаджиме даже указали на "предводителя" ярмарки: усатый дедок сидел в стороне в легковушке и то и дело звонил кому-нибудь в телефон и покрикивал, что пора уезжать-собираться-где-вас-носит. Просто менеджер, договаривающийся с городками о времени проведения таких ярмарок, совсем не сказочный "караван-баши", он всё-таки показал Хаджиме списки участников, занимавших в последние три дня место на этой площади. Гадалок в списке не было. А если кто мозги запудрил и денег вытащил, так это в полицию надо, а не к нему, ворчливо заметил дедок напоследок, и Хаджиме отошёл от него. — Или она со всеми сговорилась... Или это действительно чертовщина и как раз эта ведьма очень даже при чём. Оикава крепко держался пальчиками за футболку Хаджиме, чтобы не вывалиться из-под ветровки и негодовал. — Гадалка, — поправил его Хаджиме и огляделся, чтоб никто не заметил, как он с "карманной собачкой" разговаривает. Лохматая голова Оикавы вполне позволяла делать вид, что он держит под курткой именно собачку. — Гадалки не колдуют, — огрызнулся Оикава. — Идём отсюда, холодно. Хаджиме шёл обратно, бережно прижимая к себе Оикаву, и старался вслушиваться в каждое слово его бурчания и злиться вместе с ним, только чтобы не плакать с досады. Снова казалось, что это только дурной, полный безысходности сон. Он, конечно, постоянно награждал Оикаву пинками, когда тот бесил его, но никогда не желал ему зла. Такого — уж точно. Оикаву приходилось лупить, чтобы не перебарщивал с тренировками, и чтобы не менял тренировки на девочек. Потому что Хаджиме умел быть ему хорошим другом. Потому что когда-то полюбил его, но просто продолжил делать вид, что они всё ещё друзья. И Оикава не замечал капли трепета в заботе о его здоровье — потому что Хаджиме по-прежнему пользовался грубой физической силой, чтобы остановить увлёкшегося сеттера. Не замечал и ревности к стайкам девчонок, потому что Хаджиме никогда не давал повода допустить мысль, что ревновать тут можно не девочек к Оикаве, а его к ним. И не из-за меньшего внимания волейболу. Оикава не знал, никогда не знал и не мог узнать, что Хаджиме чувствовал к нему. Он никогда не фыкрал, если разговоры вдруг сворачивали на тему о геях, не шутил над геями и не смеялся особо от подобных шуточек сам, и всё же понять его отношение к ним, даже зная Оикаву столько лет, Хаджиме не мог. Он и сам не причислял себя к ним. Он просто молча принимал факт, что ему нравится его друг, и никогда не собирался говорить Оикаве об этом. Но вчера гадалка сказала какую-то ерунду, а под утро всё пошло кувырком. Чувства и страхи следовало засунуть куда подальше и начать думать, как превратить Оикаву обратно в нормального. Иначе как теперь... жить? Как теперь всё? Пусть лучше снова будут девочки и больные коленки, пусть Оикава встречается хоть с пятью сразу и пусть пропадает в спортзале сутками, только вернётся в нормальное состояние. — Я пошёл, — прервал его мысли Оикава. Они уже вернулись домой к Иваизуми и теперь сидели на полу его комнаты, разглядывая бумажку из шарика. Думали над разгадкой. Вернее, пытались думать. Хаджиме вот совсем не туда занесло. — Куда? — спросил он, надеясь, что Оикава придумал что-то дельное. Он же умный, он капитан, он связующий, в конце концов — он решает всё на площадке за доли секунды даже в самый сложный момент игры, он умеет повернуть любую ситуацию себе на пользу, он должен придумать, чёрт возьми. — В окно, — разбил все надежды на свой великий ум Оикава. И добавил, поднявшись, — Мне теперь четыре этажа за глаза хватит. — Сдурел?! Хаджиме подхватил его с пола за курточку, чтоб никуда не убежал. Надо будет — скотчем к стулу примотает. Но они должны найти выход. А в окно прыгать — самое последнее занятие. — Я этого не вынесу, — брыкнулся Оикава, но не смог вырваться. Хаджиме встряхнул его: — В окно при пожаре выпрыгнешь. Соберись, ёба! Гадалка исчезла! Значит, это точно из-за неё! Надо думать! Если... Если мы попали в эту дерьмовую сказку, надо играть по её правилам. Думай, Оикава. — Это я, что ли, каждый вечер младшей сестре сказки читаю?! Сам думай. — У тебя племянник! — Я его спать не укладываю! — Так, цыц! Идём. И Хаджиме поднялся, всё ещё держа маленького Оикаву в руках. — Сказки, — усадил он Тоору на постель своей сестры в её комнате и сбросил всё с книжкой полки рядом. Перед Оикавой запестрели цветные обложки с яркими картинками. Родная О-Тиё с земляникой и европейская Золушка с туфелькой, толстый сборник, начинавшийся с "Журавлиных перьев", "Американские сказки", едва ли хоть раз открытые, что-то диснеевское, ещё один сборник "японских народных", "Маленький принц", манга про котиков, что-то про феечек, сборник Миёко Матсутани, целый ворох тонюсеньких книжечек, венчавшийся лягушками-из-Киото-и-из-Осаки, под ними ещё что-то... Глаза разбегались. Здесь предстояло выкопать ответ. Хаджиме сунул Оикаве под нос бумажку из шарика. "Верный рыцарь всегда остаётся рядом, пока дама сердца даёт ему хотя бы крошечную надежду," — всё ещё было написано в ней. Оикава молча схватился за диснеевские книжки, там были и дамы и рыцари, или хотя бы заколдованные принцессы и спасающие их принцы. Хаджиме взялся за шведскую "путешествие Нильса", где главного героя тоже уменьшили. Диснеевскую "Русалочку" пришлось отбросить, в ней царь Тритон избавлял дочь от всех забот магией трезубца. У Оикавы такого волшебного папеньки не было. Хаджиме придвинул к нему оригинальные сказки Андерсена. Оикава фыркнул: там русалочка вообще умирала. Концовка "Нильса" их тоже не обрадовала: уменьшенный мальчик сам пожелал остаться таким, лишь бы его друга гуся не зажарили на обед. За это некий гном увеличил мальчишку обратно. Гнома, то есть, в их случае гадалки рядом не наблюдалось и продемонстрировать ей свою преданность другу Оикава не мог. Да и Хаджиме пока никто жарить не собирался. Дальше было только безнадёжней: Оикава не был спящей красавицей, чтоб его целовал принц (принца у них под рукой тоже не было). Оикава не был чудовищем с розочкой, чтоб в него вовремя влюбилась красавица (интересно, а ему времени вообще отсыпали?). Оикава не был Золушкой — не то, чтоб он не умел мыть полы, но вот хрустальной туфельки у него точно не было, ни одной, да и с крестной-феей как-то не сложилось. Всяких волшебных палочек, священных трилистников, каких-то чаш, филосовских камней и прочей прелестей, чтобы расколдоваться, у него тоже не имелось, да и взять их в Японии вряд ли было возможно. Нагугленные Хаджиме сказки про рыцарей ясности тоже не давали: товарищи в доспехах в основном убивали драконов, осаждали замки или шатались по лесу, ещё кого-нибудь там убивая. Никого убивать Оикаве не хотелось, если только гадалку. Скорее, его самого прибьют, окажись он на улице без Хаджиме. Или сдадут на опыты. Они устали и давно запутались. А записка из шарика не вносила никакой ясности. Да и кто такие эти рыцарь и дама сердца? Что это вообще значило? Хаджиме не знал, только его терзало какое-то нехорошее предчувствие. — Это кто-нибудь из моих поклонниц. "Дама" же, — кивнул Оикава на записочку. — Заказала той ведьме проклятие и теперь ждёт момента, чтоб меня спасти и навечно привязать к себе. У неё есть какое-нибудь волшебное зелье или она знает заклинание. Или ещё что-нибудь. А я взамен должен буду на ней жениться. Хитрый, подлый план. — Хуйня, Оикава. Она бы с утра под дверью ждала тогда. И вообще, ты уверен, что ты — рыцарь? — Нет, блин, я — дама. Буду лежать в обмороке, несите мне принца, пусть спасает, — Оикава замахал на себя книжечкой, будто веером, и закатил глазки. Хаджиме толкнул его, чтоб перестал придуриваться, и какая-то догадка мелькнула в его голове. Ведь... Зазвонил его мобильник. Хаджиме так и подскочил: догадка улетучилась, зато он вспомнил ужасное. Мать просила утром перед тренировкой забрать сестрёнку из садика и привезти к ней на работу, а с уменьшившимся Оикавой он об этом совсем позабыл. Это она звонила. И наверняка сейчас собиралась распекать его за не выполненное. Он со стоном взял в руки мобильник. Проклятья проклятиями, а маму никто не отменял. Она сердилась, она ругалась, она велела бежать забирать сестрёнку из садика немедленно, и вести домой: ей пришлось перенести на пару часов запись на УЗИ. — Она что, болеет? — удивился Хаджиме и обрёк себя на поток подробностей и упрёки в невнимательности к своей дорогой, единственной и любимой сестре. А он уже обувался, положив телефон на полу рядом с собой и не очень-то вслушивался. Когда сестрёныш болела, мама всегда переживала. Выражалось это в разной форме. — Я с тобой, — Оикава тоже вышел к двери. — Нам надо достать тот второй шарик. Твой. В нём ведь ещё одна записка. — Ага, вот ещё. Чтоб я тоже уменьшился? — Бред какой-то, слишком сложно для сказки, — заупрямился Оикава. — Хуёвая про тебя сказка, — ответил ему Хаджиме. Оикава закатил глаза. Хаджиме молча посмотрел на него, а потом сбегал в свою комнату, захватил с собой какой-то предмет. Ещё на этот раз он надел куртку потеплее. Она к тому же выглядела толще и так можно было спрятать за пазухой Оикаву даже от сестры. Миччан сонно тащилась за братом из садика и требовала пироженку. Пироженку из-за предстоящего УЗИ кушать было нельзя. И даже пить какой-нибудь сок, наверное, тоже. — Тогда зачем идти домой через площадь? — скорчила рожицу она. Хаджиме не ответил: они уже подошли к нужному дереву. Шарик чёрного цвета крепко сидел среди голых веток, ниточка его трепетала на ветру. Оставалось только достать прихваченный из дома дротик и получить хранящуюся в шарике записку. В ней должно быть написано что-то, что точно поможет спасти Оикаву. Может быть, они не сразу поймут её значения, но она так нужна им... А Хаджиме медлил. Вчера Оикава лопнул свой шарик, а сегодня утром уменьшился. Не сразу, но. Да, выходя из дома Хаджиме огрызнулся, что с ним может произойти то же самое. Сразу, не сразу, но может. Или не то же самое, но вообще всё, что угодно. Теперь он всерьёз задумался об этом. Страшило не само уменьшение. Просто, что им тогда делать? Двум чибикам? Добровольно сдаться учёным на опыты, доведя родителей до психушки? Какая мать такое переживёт? Хаджиме закусил губу. Сейчас рядом с ним стояла сестрёнка. По хорошему, нужно было сдать её маме и уже потом бежать лопать всякие шарики. Ведь если и он превратится во что-нибудь, куда тогда девать сестру? Станет ли она его слушаться, если он хотя бы просто уменьшится? Но под курткой ждал уже заколдованный Оикава. Хаджиме глубоко вздохнул и присел перед сестрёнкой: — Сестрёныш, ты дорогу отсюда домой помнишь? — Да, а что? — с любопытством кивнула малышка. — Ничего, ты у меня большая умница, — Хаджиме потрепал её по щёчкам и поднялся, доставая дротик. Оикава под курткой прижался сильнее — услышал и всё понял. — Не надо, — шепнул он. Но Хаджиме не расслышал, у сестрёнки блестели глаза и она спрашивала, зачем братик решил проткнуть шарик. Он опять не ответил, просто запустил дротик. Оикава дёрнулся под курткой, заслышав хлопок, а сестрёнка радостно запищала, хлопая в ладоши. Из прохожих кто-то вздрогнул, но никто не полез ругаться. На землю вместе с дротиком и ошмётками шарика упала записка, которую Хаджиме развернул. — "В каждой сказке любое проклятие и всякое колдовство рассеивается от одного и того же," — громко зачитал он. Оикава царапнул его, но Хаджиме не дал ему бумажку, сунул её в наружный карман. Сестрёнка дёргала Хаджиме за руку и выпытывала, откуда он знал, что в шарике бумажка, и что она означает. — Будем думать, — ответил он и повёл весёлую малышку домой. Дома же пришлось срочно что-то выдумывать, когда Хаджиме замешкался, снимая куртку. Надо было куда-то деть Оикаву из внутреннего кармана — зачем напросился с ним вообще — не вешать вместе с курткой в шкаф же, и сестрёныш заметила. Пискнула, ничуть не испугалась, а робко протянула ладошки. — Живой. Настоящий, — шепнула она. — Сестрёныш, — серьёзно посмотрел на неё Хаджиме, поставив бедного Оикаву на пол, — Это Оикава Тоору. Он хотел с тобой поиграть. Оикава даже присел от такой новости. Сестрёнка Хаджиме зато подпрыгнула. Потом бухнулась перед Тоору на пол и оглядела его с восхищением. Тот вздохнул, почувствовав на себе строгий взгляд своего вице-капитана. — Привет, Миччан, — поздоровался он, собрав в кулачок самообладание. — Рад тебя видеть. — Ой, — пискнула она в ответ. — Проходи, пожалуйста. Поднявшись на ноги, она с восторгом приняла на себя роль радушной хозяюшки. Показала ему свою комнату, достала пластиковый чайный сервиз. Оикава покорно устроился в кукольном кресле и Хаджиме фыркнул со смеху. На него сердито посмотрел две обиженных пары глаз. Пришлось выйти из комнаты и не мешать. Он позвонил маме, спросив, скоро ли она будет и можно ли сестрёнышу перед УЗИ попить чаю. Он не верил, что Оикаве надолго хватит терпения пить воображаемый чай и любезничать с игрушечным Рилаккумой. За настоящий чай над страшим братом смилостивились и разрешили вернуться в комнату. Он принёс чай и себе тоже, и улёгся на кровать снова листать сказки. Мама должна была прийти через полчасика. Полчасика Оикава должен был потерпеть. И когда он уставился на Хаджиме огромными глазами, тот только шепнул: — Не порть ребёнку детство! Оикаве пришлось держаться. — А как ты уменьшился? — всё-таки спросила малышка. Оикава вжал голову в плечи и повернулся к Хаджиме. — А он в сказке прочитал заклинание и уменьшился, — беззаботно отозвался тот. — В какой?! — тут же подскочила сестрёнка. — Я тоже хочу! Только не уменьшиться, а увеличиться!! — Вот я и ищу, в какой. Он сам забыл. Оикава с разинутым ртом сжимал в руках пластиковую чашечку. Хаджиме врал для него своей драгоценной сестрёнке, за которую, если честно, был готов закопать живьём в землю любого. Уж Оикаву-то в первую очередь. А теперь просил не рассказывать никому про него, сочинял какую-то клятву о хранении тайны, от нарушения которой Тоору якобы попросту мог исчезнуть. И делал это так естественно, что сестрёнка ни капли не сомневалась в его словах. Он рисковал, запуская дротик в шар там на площади, рисковал и сейчас. Они не могли быть уверенными, что теперь и с ним тоже ничего не произойдёт. Вторая бумажка никакой ясности не принесла и парни по-прежнему не знали, что делать. Думать, постоянно отвлекаясь на Миччан, у Оикавы не получалось. Сам Хаджиме искал в интернете хоть что-нибудь по этим фразам из записочек. Статьи о рыцарстве лишь запутывали. Остальные запросы только выдавали, что добро побеждает зло и всё тут. Что в их случае зло, что добро?.. Это было не то. И религиозная туфта не могла им помочь. В сказках у героев была поразительная общая черта — они сразу понимали, что на них за проклятие, кто его наложил и за что, и тем более знали, как его снять, или обращались за советом к кому-нибудь мудрому. Хаджиме ещё раз пролистал сборник сказок. Вот в этой герои дождались рассвета. А в этой убили злодея, расколдовав его секрет. Не то, не то, не то, не то. Эти поиски были бессистемны. Нужно было вспомнить всё, что сказала тогда гадалка и соединить в одну картинку с фразами из записочек... Сестрёнка закончила пичкать Оикаву чаем и потащила к братику — сказки читать. Уселась рядом, отодвинув свои книжки в сторону, усадила Оикаву себе на коленки, как игрушку, и дала в руки братику сборник. Про Снежную Королеву, что ли. Хаджиме вздохнул и напряг память, вертя в руках томик. Андерсен, авторская сказка. Может быть, написана по мотивам народных скандинавских, эдакий собирательный образ? А значит, детали всех вариантов могут разниться. Ну и чем тут кончилось? Хаджиме оборвал своё чтение и заглянул в конец. Ага, попели, поплакали и призвали happy end, молодцы. Хаджиме с сомнением покосился на Оикаву. Если б они утром не охладили истерику, а поплакали, он бы расколдовался?.. Но ведь не слёзки "рассеивают в каждой сказке любое проклятие и всякое колдовство". Но что тогда? Сестренка зафыркала на не интересное повествование про какое-то дурацкое зеркало тролля, принесла другую книжку с лупоглазыми девочками в снежинках на обложке. Снова не дала додумать мысль. Хаджиме просто заглянул на последние страницы, мысленно призывая Оикаву держаться. Сегодня у обоих на сестрёнку не хватало нервов. Но малышка не была ни в чём виновата, а потому срываться на неё они не имели права. — В этом диснеевском варианте тоже ничего непонятно: одна сестра подставилась под удар вместо другой, замёрзла, отмёрзла и всё наладилось. И никаких записок и шариков, Ива-чан. Я уже не знаю, что думать... — Ты-то откуда знаешь? — А девчонкам очень нравится этот фильм, Ива-чан. — Понятно, — буркнул Хаджиме. Сестрёнка запела про снежинки, Оикава, к удивлению Хаджиме, подхватил. Миччан оставила его на кровати, а сама закружилась по комнате. Неприятное предчувствие или ощущение вернулось, обрывок мысли вилял хвостиком и не давался в руки, ускользал, когда Хаджиме думал, что вот-вот догадается. Пришла мать забрать сестрёныша, но малышка заныла, что никуда без маленького Тоору не поедет. Оикава же успел забиться под шкаф, пока Миччан спорила с мамой в коридоре. Затащив маму к себе в комнату, она не обнаружила там Оикавы и совсем разнюнилась. Хаджиме сделал страшные глаза, зашнуровывая ей ботиночки, и прошептал, что нельзя было нарушать клятву! Она же обещала молчать. Сестрёнка зажала ладошками себе рот: неужели из-за неё Тоору исчез!!! Хаджиме пообещал ей что-нибудь придумать и выпроводил их поскорее, пока мама не спросила, почему он пропускает тренировку. — Вылезай, Чибикава. Они ушли. — Ты ещё дразнишься! — возмутился связующий, отряхиваясь. — Столько времени потратили с этим... — Эй! Я, между прочим, тоже мог превратиться во что-нибудь там на площади, и ты это знаешь! Я даже думать не хочу, что могло быть с сестрой тогда. Тебе сложно было поиграть с ней на всякий случай?.. — Ну извини, что меня прокляли, — надулся Оикава. Очень смешно надулся, и Хаджиме не знал, привык ли уже к его новому виду или это ещё раз накатывала новая истерика. Оикава же, кажется, обиделся, направился в туалет в одиночку, хотя влезть высоко сам всё ещё не смог бы. Хаджиме молча помог ему снова, всё-таки столько чая в Оикаву влили из-за него. Потом мелкий связующий попросил умыться, а когда закончил, Хаджиме унёс его на руках в свою комнату, даже не задумавшись о том, что ходить Оикава вполне может самостоятельно. Не новорождённый младенчик всё-таки. Но тот даже не фыркнул, держался маленькими ручками за футболку и потихоньку впадал в уныние. Без посторонней помощи он не мог теперь совсем ничего. И если он не расколдуется, ему придётся прожить так всю жизнь. Есть из кукольной посудки и спать в кроватке для котиков. Он дёрнулся, заставляя Хаджиме поставить его на пол, и подошёл к лежащему у стены волейбольному мячу. Оикава прикоснулся маленькой ладошкой к его потёртому боку. Ещё вчера он легко удержал бы его пальцами одной руки, сейчас же был только чуточку выше этого мяча. — Пожалуй... с таким телом я не могу больше называться капитаном. И связующий из меня теперь никакой, — он зло усмехнулся. — Чёрт, а. Никогда не мог бы подумать, что уступлю Тобио таким образом. — Мы ещё сыграем с тобой, — упрямо нахмурился Хаджиме, присаживаясь рядом с Оикавой. — Угу, только с мячом меня не перепутай. — Хватит страдать, Жопокава. — Да, действительно, чего это я! — огрызнулся Оикава. — Давай, береги голову! Подача капитана! Он обежал мяч и попытался приподнять его, явно намереваясь запустить в Хаджиме, но ничего у него не вышло. Мяч вывалился из ручек и покатился в сторону. Оикава пнул его с досады и тот отпрыгнул Хаджиме в руки. — Хватит, я сказал, — доигровщик поднял мяч над головой. Оикава топнул ножкой и тогда Хаджиме несильно боднул его в лоб мячом. Оикава надавил на него ручками, заставляя опустить мяч на пол. Поглядел на Хаджиме поверх него. Так они и сидел какое-то время, держась за мяч и разглядывая друг друга. — Как думаешь, она нас слышит? Ну эта, гадалка?.. — спросил Оикава. Хаджиме пожал плечами. — Я... Я хотел извиниться... Я ведь... нахамил ей вчера? И называл её ведьмой потом. В общем... — Оикава зажмурился и выпалил: — Я приношу свои извинения! Я всё понял, расколдуйте меня обратно, пожалуйста! Тишина в комнате звенела. Оикава открыл один глаз. Ничего не изменилось. Комната по прежнему казалась огромной, а рядом сидел большой-большой Ива-чан. Оикава разочарованно открыл второй глаз. Хаджиме покачал головой: — Что ты понял, Оикава? Что гадалкам хамить нельзя?.. Мы должны понять, про что записки. Про "сказочное будущее" гадалка говорила ещё до того, как ты ей нагрубил. — и почесал ухо: — Хотя, не очень-то и нагрубил... — Ну и чего она тогда это всё устроила мне? — возмутился Оикава. — Она вообще в тебя вцепилась там. Ух, я не понимаю. В этих... в этих сказках... Он задумался и сбивчиво продолжил: — Вот там была одна про рыцаря.. и в этой, про Нильса... хотя там разные потерпевшие.. Ну неважно, там нужно было не испугаться опасности и чем-то пожертвовать ради друга — ну мы же отбросили вариант, что это может касаться девочек, да... И, раз она нам обоим шарики дала, это же нас двоих касается, так? Значит, мы должны... — "Жертва" уже была. — оборвал его Хаджиме. — Я уже подставлял и себя, и даже сестрёныша. Эффекта не последовало. И потом, мы два раза выходили наружу — могла случиться любая хуйня, опасность то есть, чтоб кто-то из нас погеройствовал, как в этих сказках положено. Но ничего же произошло. Оикава разочарованно отвернулся. — Но тогда при чём "верность" и "рыцарь"? И "дама", "дама"-то тем более при чём? — Значит дело не в твоих девочках. И не в нашей дружбе. Надо думать ещё. — Хаджиме растянулся на полу. Оикава плюхнулся рядом: — Точно не в девочках? — У тебя... — Хаджиме помедлил, а потом вздохнул глубже: — У т-тебя сейчас есть кто-нибудь, кого ты сильно любишь? — Нет, ты бы знал. — фыркнул Оикава. Хаджиме постарался выдохнуть ровно и ничем не выдать, как его волновал этот вопрос. Сейчас не до этого было. — Это что-то иносказательное, наверное... Я тоже не понимаю пока. — Зато вторая записка совершенно прямо говорит про мою заколдованность и как её убрать. Хотя почему-то это было в твоём шарике. Интересно, записки вообще связаны? Может, это у тебя есть какая-то дама сердца? Хаджиме даже фыркнул. Оикаву занесло с этими загадками. Но даже экзамены по современной литературе были проще их записок и превращения. — Ты бы знал, — ответил он его же словами. Не соврал ведь. Дамы же не было? Дама..? — Погугли гадалку с шариками в Мияги! — вдруг подпрыгнул Оикава. — Может, нам просто нужно её найти. Хаджиме потянулся к телефону, в сотый раз ощущая сегодня, что не успел ухватить догадку. Интернет ожидаемо не выдал ничего полезного и парень улёгся обратно. Оикава пристроился к его боку. Они так не уставали даже во время отборочных. Столько волноваться вредно, чёрт побери. — Помолчи, — попросил он Оикаву. — Мне всё время кажется, что я вот-вот придумаю ответ. Оикава шмыгнул носом и послушно затих. Хаджиме глядел в белый потолок над ним. Перебирал концовки сказок. В памяти даже зачем-то всплыл "Ходячий замок Хаула", а вернее, пугало из него, после поцелуя главной героини в щёчку превратившееся в принца. Сам Хаул?.. Нет, с ним вообще что-то жестокое было. Обереги.. У Хаула было много оберегов от ведьм, которых он боялся. На вчерашней гадалке тоже висели всякие цацки. Ах, наверное стоило открыть сейчас газету и поискать объявления народных целителей и "снять порчу" с Оикавы у кого-нибудь из них. Только Хаджиме что-то сомневался, что среди этих жуликов из объявлений мог попасться хоть кто-то настоящий. Опять тупик. Дерьмо. Что-то царапнуло его в бок, а потом надавило на живот. Он открыл глаза и поднял голову, с удивлением обнаружив, что чуть не задремал. — Я не сплю! — он взмахнул руками и испуганно уставился на взобравшегося к нему на живот Оикаву. — Спишь, — ответил Оикава, совсем не сердясь. — Или почти спишь... Я где-то читал, что при сильном стрессе человек может внезапно заснуть. Вырубиться. Это защитная реакция психики, вроде необходимой "перезагрузки". Я вот как-то тоже не был готов к такой "радости", знаешь. Так что ничего удивительного в том, что тебе спать хочется. Он улёгся на Хаджиме. Тот опустил руки, одной робко приобняв Оикаву, другой коснулся его волос. Снова закрыл глаза. Оикава свернулся калачиком, держась ручками за его ладонь и покачиваясь на животе от его дыхания. — Из меня хреновый детектив, — как-то так само собой получилось, что Хаджиме гладил Оикаву по волосам. Тот чуть повернулся, устраиваясь удобней, и не ответил. Хаджиме казалось, что он проваливается в сон. От маленького Оикавы было неожиданно много тепла, как если бы он лежал на Хаджиме нормальный, всем весом. Доигровщику казалось, что он укрыт одеялом. Нет, он точно засыпал, нужно было очнуться!.. Он открыл глаза, посмотрел прямо в белый потолок. Оикава дышал ровно. Тоже заснул, разомлев от тепла? Не глядя, Хаджиме зацепил пальцами прядку его волос, повертел в пальцах, запоминая ощущение. — Придётся сдаться и смириться, будешь, Ива-чан, меня в цирке за деньги показывать или продашь на опыты, — неожиданно раздался голос Оикавы. — Господи, блядь, Оикава! Совсем ёбнулся? Не сдавайся, думай! Думай. И, сука, не стал бы я с тобой так поступать!! За кого ты меня держишь вообще? — Хаджиме даже закрыл глаза от возмущения, почти задыхаясь. Выдумал тоже!.. — Ни за кого... Ты мой лучший друг. Мне даже не пришлось просить тебя держать это в секрете или не делать фото. ..И мне страшно, что с тобой тоже что-то случится из-за лопнувшего шарика... Прости... Хаджиме фыркнул на словах "лучший друг", не глядя потянулся к телефону. — Соберись. Совсем на себя не похож сегодня. Надо как-то систематизировать поиски. Давай вспомним по порядку. Она что сказала в самом начале? — Что-то вроде "молодые люди любят сказки"?.. — отозвался Оикава с живота. Голос его больше не казался искажённым, но Хаджиме не обратил внимания, так и лежал с закрытыми глазами, перебирая волосы Оикавы свободной рукой. В другой вертел мобильник. — "Сказочное будущее", "дам подсказку", — продолжил Оикава. — Потом она в тебя вцепилась. "У тебя душа болит от твоей тайны. Надо раскрыться, тогда сможешь легче дышать." Хаджиме сел так резко, что в глазах потемнело, а Оикава тут же скатился с его живота сбоку от него, пискнув. Ощущение, будто он укрыт одеялом, пропало. Он провёл рукой по лицу, поглядел на недоуменно смотрящего на него Оикаву, усевшегося рядом. А Хаджиме вдруг понял. Понял и стало ему тяжело. Разгадка стоила слишком дорого. Он закусил губу, отвернулся. — Ива-чан! — испуганно позвал его Оикава. — Я, по-моему, ещё немножко уменьшился!.. Хаджиме обернулся, оглядел его. Тёмные мушки ещё плясали в глазах. — Тебе кажется! — сорвалось с губ раньше, чем он понял, что Оикава как будто в самом деле стал ещё меньше. Самую капельку... А ведь минуту назад мерещилось, что тот лежит на нём полным весом. Что за?.. Испуганный Оикава дёргал его за край футболки: — Я хочу обратно, чтобы как вчера, чтобы всё по-прежнему было! Ну сделай что-нибудь, а-а-а! Ну ты же придумал! Я же вижу: придумал!! Он замолчал, заметив, что Хаджиме вдохнул. И сел обратно на пол, поджав ножки, когда тот заговорил: — Совсем по-прежнему не будет. Всегда надо... чем-нибудь жертвовать. Ты точно готов? Оикава опустил плечи. — Так нельзя жить. Я не готов жертвовать всем, но... — А чем не готов? Хаджиме чувствовал, что волнуется. И что отступать некуда. Голова немножко кружилась. Оикава — крохотный Оикава — смотрел в окно. Он собрался с ответом. — Знаешь, если эта ведьма взамен потребует моего ещё не рождённого первенца, или чего там такого в сказках просят, или, там, отнимет кого-нибудь из дорогих мне людей — то я лучше сам убьюсь. Хаджиме коснулся ладонью его волос и он поднял голову к нему. — Ты невнимательно читал сказки, Оикава. — Ива-чан? — робко произнёс тот, глядя на серьёзного Хаджиме. Он отчего-то уверился, что то, что тот придумал, должно сработать. И не стал спорить, когда Хаджиме велел ему лечь на спину. Только удивился, зачем тот навис над ним, упершись локтями в пол. — Глаза закрой, Дурокава. Оикава послушался и Хаджиме быстро наклонился к нему. Ему казалось, что если он промедлит, то не сможет это сделать, убежит. Он даже не думал уже. Просто коснулся губ Оикавы своими и отвернулся сейчас же, не успев толком ничего почувствовать. — Я не понимаю, — через несколько мгновений шепнул Оикава, рассматривая свои обычные, не уменьшенные руки. И ноги, и всё остальное у него тоже снова было нормальным. Хаджиме видел краем глаза носки Оикавы, но так и не поворачивался к нему. Не оглядываясь придвинул к нему подсказки, сначала первую, потом вторую. — Гадалка сказала, что у меня "душа болит от тайны". Что тайну пора отпустить. Вот это моя тайна, Оикава. Ты моя "дама сердца". Ты не очень "дама", поэтому у меня было очень мало надежды на взаимность. Я мог быть рядом только в качестве друга. Довольствоваться этим. А проклятья и колдовство всегда побеждает... любовь. Ты же расколдовался, так что можешь не сомневаться. Хаджиме тяжело поднялся на ноги. Оикава смотрел на него, всё ещё лёжа на полу, и касался пальцами своих губ. Хаджиме остановился на пороге, так ни разу и не посмотрев на вернувшегося в свой прежний вид Тоору. — И если ты... не захочешь, чтоб я был рядом, я пойму, — ровно произнёс он и вышел в коридор. Оикава услышал, как он обулся и аккуратно закрыл за собой входную дверь. Даже не надел никакой куртки, а потому через пару минут его уже изрядно трясло от холода на детской площадке чуть в стороне от дома, куда он отошёл. Он держал себя за плечи и топтался на месте. У него не было сил думать о том, что он сделал и как теперь сложится всё дальше в отношениях с Оикавой. В голове шумело, лоб горел. Он шагнул к горке и уткнулся в её холодный бортик. Он, чёрт возьми, слишком устал за это долбанное утро. Сейчас Хаджиме пытался убедить себя, что дрожал лишь от одного холода, а не от переживаний, поэтому не услышал, как Оикава тихо подошёл к нему. Испуганно вздрогнул, когда тот позвал его. — Ива-чан. На плечи опустилось что-то, и Хаджиме понял, что Оикава вынес ему куртку. Сколько он здесь стоял? Успел совсем замёрзнуть. — Простудишься, — тихо произнёс Оикава. Положил руку ему на плечо. Хаджиме нашёл в себе силы продеть руки в рукава и повернуться к нему. — Ты... снова прежний. — выдохнул он, оглядев Оикаву. Его капитан кивнул, притянул его к себе за воротник и Хаджиме, наконец, обнял его, уткнувшись ему в плечо. — Я рад. — он улыбнулся и почувствовал на своих щеках горячие слёзы. Ну и пусть. Плевать. Главное, что Оикава снова в норме. Хаджиме вдохнул поглубже и только теперь понял, что Тоору крепко обнял его в ответ. Он быстро отстранился, но Оикава удержал его за запястья. — Ты это имел ввиду, когда сказал, что совсем по-прежнему уже не будет? — спросил Оикава, удерживая теперь обе его ладони в одной руке, а другой утирая ему слёзы. Это было как-то подетски и ужасно смущало. Хаджиме не посмел смотреть ему в глаза. — Это. — Почему? Он даже растерялся. Оикава что, правда не понимает? — Потому что я не могу теперь быть твоим другом. Вместо ответа Тоору опустил ресницы, прислонился своим лбом к его лбу. Не дал отодвинуться — утерев слёзы, оставил ладонь на его шее. Теперь они стояли в молчании и Хаджиме готов был сквозь землю провалиться. Он видел, что не был противен Оикаве сейчас, но ничего, нигошеньки больше не понимал. — Ты пожертвовал нашей дружбой, чтобы спасти меня. — через некоторое время проговорил Оикава, чуть отстранившись. — Ага.. — Ива-чан. — позвал Оикава, чтоб тот всё-таки посмотрел на него уже. Вышло хрипло, отчего Хаджиме покраснел и вовсе зажмурился. Оикава рассмеялся, а потом Хаджиме почувствовал его ладонь на своей щеке снова. Он поморщился и сердито посмотрел на Оикаву, когда тот ущипнул его пальцами. — Ива-чан так мило смущается, мне даже не нужно просить времени, чтобы обрести шанс влюбиться, — ласково, как говорил со своими девочками, произнёс Оикава, за что тут же огрёб удар в солнечное сплетение. Сильно ударить у Хаджиме не вышло, он и не старался, но всё равно получилось болезненно: Оикава даже согнулся. — Дурокава, — прошипел Хаджиме. А тот ухватился за его рукав, чтобы не потерять равновесия, пока пытался отдышаться. У него даже слёзы на глазах выступили, но он улыбался. — Хах.. Ладно, я знаю, что ты подумал, — он всё-таки выпрямился. — Тебе не нужно, чтобы я отвечал взаимностью из чувства долга за своё спасение. Я и не собирался так. Но я подумал, что уменьшился как раз настолько, насколько крохотной могла быть твоя надежда. М-м? Что думаешь? Хаджиме не знал, что ответить. В первой записке было как раз про крохотную надежду, он об этом? — Раз уж я совсем в микроб не превратился после поцелуя, значит, надежды прибавилось? — Откуда я знаю, — попытался отвернуться опять покрасневший Хаджиме. Оикава снова его удержал. У него были тёплые ладони и они приятно грели его озябшие руки. — Слушай. Мы ведь можем попробовать. Разве у нас не получится? И чего настаивал? Хаджиме шагнул назад, но упёрся спиной в горку. — Ты не можешь так сразу принимать такие решения. — буркнул он. — А кого ещё я могу найти настолько же преданного, как ты? — Оикава снова прижался лбом. От этого бросило в жар и руки предательски дрожали. Всё это Оикава наверняка заметил. Хотелось двинуть ему за это ещё разик. — Ты пожертвовал нашей дружбой, чтобы спасти меня. — повторил Оикава. — Мы даже.. друзьями не были. — Чего? — он всё же отклеился от его головы и стало чуточку легче. — Раз я чувствовал к тебе это всё... Это уже не дружба вовсе. — нашёл слова Хаджиме. — Ну разумеется. У нас есть повод придумать этому другое название. Оикава уверенно смотрел ему прямо в глаза и не прекращал настаивать, а Хаджиме казалось это продолжением дурацкого сна про невероятное, только в кошмарном сне и возможное его превращение в чибика. Почему Оикава мог хотеть.. не дружбы? Как он мог хотеть этого? Так не могло быть на самом деле. Ничего этого не могло быть! Он зажмурился. Тогда Оикава отпустил его руки — он сразу ощутил холод — и хорошенько встряхнул его, схватив за куртку. Хаджиме удивлённо замер, прижатый к горке. Оикава смотрел на него очень сердито: — Вся эта херня сегодня, Ива-чан, произошла не просто так. Эта гадалка — или кто она там на самом деле — дала мне понять твои настоящие чувства. И я ей верю, потому что я знаю тебя. Хаджиме молчал. Оикава упёрся в горку ладонями с обеих сторон от его головы и, кажется, злился. — Чего ты боишься теперь вообще? Меня сегодня утром заколдовали, что ещё более дерьмовое может случиться? Ты всё это время говорил мне собраться и подумать. Так вот теперь подумай сам и соглашайся уже. Отчего тебе так страшно? Всё уже случилось. Случилось для того, чтобы мы были вместе, черт возьми. Лицо Оикавы было так близко... И разве не был он прав? Все причины — и возможная ненависть Оикавы к нему, и чужое мнение, и огромная куча другой хрени, из-за которой он никогда не смел признаться — меркли по сравнению с утренним приключением. Хаджиме поднял глаза на Оикаву Тоору. Можно было не бояться. Какие бы ни были причины у той гадалки, она устроила это всё, чтобы он не боялся. Чтобы они с Оикавой были вместе. — Если ты обещаешь больше не хамить никаким гадалкам. — прищурился Хаджиме. — Я даже в чаепитие с твоей сестрой обещаю играть. — ухмыльнулся в ответ Оикава. Он наклонился немного ближе и Хаджиме скользнул взглядом по его губам. Он не собирался намекать, но Оикава сам придвинулся и поцеловал его. На этот раз он хорошо запомнил это ощущение. Было так сладко. Хаджиме почувствовал себя очень счастливым и прижал Оикаву к себе. Тот целовал его нежно, будто боясь спугнуть, и никак не ожидал, что Хаджиме станет отвечать на поцелуй. — Ива-чан,— выдохнул Оикава и чуть отстранился. Коротко поцеловал в уголок губ и ещё раз, немного выше. Потёрся кончиком носа о щёку. От нежной ласки внутри Хаджиме всё сжималось глупым счастливым комочком, но показать этого он не умел. Только сжал Оикаву крепче и глядел на него будто сквозь дымку. — Это правда было? — спросил он тихо. — Поцелуй или колдовство? — хитро наклонил голову Оикава. — И то и другое, — упрямо качнул головой Хаджиме. Оикава помедлил с ответом, устроил свои руки и него на плечах, улыбнулся: — Насчёт колдовства уже не уверен... А какая разница, мой верный рыцарь? Хаджиме коротко рассмеялся, сам поцеловал Оикаву. Теперь нужно было вернуться в квартиру, иначе они могли просто примёрзнуть к горке. ... Оикава непонятно щурился, глядя то на спокойного Ханамаки, то на сосредоточенного Матсукаву. Последний ловко набросил оставшееся колечко на штырь и хозяин тира снял ему со стены выигрыш —огроменного игрушечного мишку. Миччан запищала от радости. Хаджиме снял её со своих плеч, и она кинулась тискать победителя и мишку. Они наконец-то выбрались на ярмарку с аттракционами и всякими вкусностями. Хаджиме четыре месяца упрямился, но тут родители повелели выгулять сестрёныша, пришлось сдаться. Хотя, он подозревал, что это дело рук Оикавы. Выходной среди каруселей, палаток с развлечениями и угощениями проходил спокойно, Хаджиме расслабился. Снаряд ведь в одну воронку дважды не падает? Сейчас его больше волновало, не свалится ли он из-за неудобной, слишком большой игрушки. Он ещё должен был билет на "ураган" Матсукаве за выигрыш, но тот передумал, и теперь они все направились к ресторанчику, поужинать. Толкаться меж людьми с игрушкой было страшно неудобно, хорошо ещё, Ханамаки взял сетрёныша на руки. Суеты добавлял не унимающийся Оикава, то хлопающий его и Матсукаву по спине и плечам, то треплющий им волосы. Казалось, он всё время норовил столкнуть их. Хаджиме натолкнулся на кого-то, полуобернулся, извиняясь на ходу, да так и застыл вдруг. Оикава налетел на него, но они устояли, ухватившись за игрушку. Сестрёныш захихикала, но они не расслышали: перед ними стояла та самая небольшая палатка в звёздах. В ней всё так же парили привязанные за ниточки воздушные шары и улыбалась женщина в платке. Хаджиме не успел остановить Оикаву, быстро шагнувшего к ней. Но тот только поклонился гадалке, здороваясь: — В прошлый раз я забыл заплатить Вам за два шарика. Сколько я Вам должен? Гадалка не торопясь посмотрела на его лицо и на лицо вставшего рядом Хаджиме, улыбнулась: — Думаю, нисколько, молодой человек. Всё ведь в порядке? — В сказочном, — энергично кивнул Оикава, и Хаджиме пнул его по голени. — Ну что, всё на сегодня? — оглядел своих приятелей придвинувшийся Ханамаки. — Теперь ужинать? Матсукава кивнул ему, а Оикава опять непонятно прищурился на этих двоих. — Ребята-а-а, — протянул он. Хаджиме даже фыркнул, потому что Ханамаки и Матсукава посмотрели на капитана совершенно с одинаковыми выражениями лиц, будто знали, что сейчас услышат невообразимую тупость. Оикаву это не смутило: — Не хотите погада-а-ать? Он состроил самую милую мордашку и указал на надпись "Гадалка" на палатке перед ними, а Хаджиме захотелось пнуть его ещё раз. Он теперь этим двоим "сказочку" решил устроить? С какой, интересно, радости? Да и договаривались ведь хранить свои отношения пока в тайне. Матсукава же молча положил руку на плечо Ханамаки, чуть приобняв его за шею, и оба они снова уставились на Оикаву, спокойные, как стена. Тоору опустил руку и непонимание на его лице сменилось удивлением, Хаджиме же закатил глаза и всё-таки ещё раз пнул его по голени. Впихнул ему неудобного медвежонка, а сам забрал на руки сестрёныша у Ханамаки. Ну ладно — он сам, ему что до чужих дел, но Оикава-то почему такой слепой? Оикава нелепо обнимал мишку. — Матсун и Макки... — последний раз удивлённо хлопнул ресницами он, а потом вернул свою ухмылочку: — Расскажете нам сказочку? Вздохнув, Хаджиме повернулся и направился к ресторанчику. Ему не нужно было смотреть, он и так знал, что Матсукава и Ханамаки совершенно синхронно хлопнули такого бестолкового иногда капитана по спине, а потом тоже двинулись вслед за ним. Оикава замешкался из-за мишки, и Хаджиме всё-таки остановился, протянул ему руку: — Не спать, капитан! Оикава спохватился, подбежал, улыбнулся ему и ухватился за пальцы — из-за мишки всё равно не было видно. Хаджиме потянул его за собой, чтобы поторопиться и добраться в ресторанчик скорее. Занять там самый большой столик, усадить рядом мишку, а сестрёнышу вытребовать детский стульчик и, наконец, сытно-сытно поесть, изредка касаясь под столом ладоней друг друга. А чужая сказка — это ведь совсем другая история.