Дурман.

      Это просто ошеломляет — насколько сильно я нуждаюсь в Гарри, но продолжаю вести себя, как последняя скотина, выкинув своё солнце из жизни и погрузившись во тьму.       Мир не может вертеться вокруг одного человека, но я и Гарри живём в другой вселенной, где чувства не подчиняются никаким правилам. Есть только я, он, множество проблем и долгий путь к исцелению.       Я решил вытащить Элеанор на прогулку не для того, чтобы весело провести время с кем-то, кто не станет постоянно напоминать мне о том, что я скотина. Я хочу знать, что с Гарри, как он себя чувствует и хочет ли вообще меня видеть.       Меня угнетает обида, вызванная его безрассудным поступком. Если он хотел оставить меня здесь одного, избавиться от меня и времени, проведённого со мной, стоит ли мне продолжать пытаться после его неудачной попытки уйти от всех проблем?       С другой стороны я волнуюсь за него. Я видел его бледные губы и дрожащие пальцы, когда он опустошал желудок на плиточный пол мужского туалета, и я плакал, боясь, что больше никогда не смогу ощутить тепло его тела и услышать голос, греющий изнутри, как маленькое личное солнце.       Мы сидим на деревянной недавно покрашенной лавочке в Центральном парке, и я не в силах выдавить из себя ни слова, не зная, с какой стороны подойти к этой теме. Эль всё понимает и не собирается меня торопить, она успокаивающе поглаживает мою руку и смотрит на проходящих мимо людей. Во мне снова зарождается беспричинная паника, как какой-то приступ хронической болезни. — Всё хорошо, дыши глубже, — говорит она, и её ладонь перемещается на мою спину, совершая круговые гладящие движения. Так делал Гарри каждый раз, когда мы позволяли себе прильнуть друг к другу, и это меня совсем не успокаивает. — Я так сильно скучаю по нему, — голос дрожит, но я делаю глубокий вдох и вновь возвращаю себе контроль. — Честно говоря, я не понимаю, что с вами обоими происходит, — она кладёт голову на моё плечо и переплетает наши пальцы. Со стороны мы, наверное, выглядим очень симпатичной парочкой. — Ты ему нравишься, он тебе нравится, вам уютно друг с другом. Чего вам ещё не хватает? — Амнезии, — выдыхаю я, наблюдая за тем, как маленькая девочка с двумя милыми хвостиками вручает своему отцу только что сорванные цветы, а тот краснеет и предлагает передарить их маме, которая бродит по парку с коляской, в которой сладко спит малыш.       Прошлое по-прежнему остаётся нашим главным врагом. Мы просто два сломленных парня, которые не в силах справиться со своими проблемами. Я думал, что благодаря Гарри я смогу исцелиться от своей зависимости, потому что он и есть моя главная зависимость, но теперь не уверен, что он может с этим справиться. Я был готов вновь склеить две половины его сердца, разбитого Зейном, но он не ценил моих стараний. Может быть, я сам не всегда был рядом. Может быть, мы оба виноваты в том, что произошло, и нам просто нужно двигаться дальше. — Прошлое бывает болезненным, Луи, ты наверняка знаешь об этом, — говорит Эль тихо, как будто кто-то из этих незаинтересованных в наших проблемах людей мог подслушать наш разговор. — Но не один ты неоднократно страдал в течение своей жизни. Не спрашивай, откуда я это знаю, это очевидно. Сначала от них ушёл отец, это стало первой каплей в чаше его терпения. Джемма никогда не оставляла Гарри и всегда знала, как его можно утешить. Когда началось обучение в школе, он тихо плакал в своей комнате, боясь рассказать Энн о том, что грёбанный Стивен крадёт его завтраки каждый день. Я была свидетелем этого и ничего не могла сделать, только обнимать его, когда становилось действительно трудно. В средней школе он позволил себе сблизиться с Найлом, а чуть позже встретил Зейна и Лиама, и тогда все сомнения в его ориентации улетучились, парни помогли ему показать настоящего себя и стали такими друзьями, о которых только можно было мечтать. Историю про Зейна ты знаешь, я не хочу в это углубляться. — Он рассказывает тебе абсолютно всё? Боже, невозможно так сильно доверять человеку, я бы сошел с ума от того, что кто-то знает абсолютно все мои секреты.       Элеонор кривовато улыбается и пожимает плечами, а затем возвращается к тому хмуро-задумчивому взгляду, устремленному на какую-то определённую точку на асфальте. — Ему не всегда было легко, — продолжает она. — Ты должен его понять, и то, что произошло на твой день рождения, не должно было происходить так быстро. Ему нужно время, чтобы привыкнуть, и твоя поддержка, чтобы смириться с тем, что его любят. Ты первый, кто проявил к нему романтическую любовь и заботу.       Моё сердце разрывается от благодарности к Элеанор, которую я не могу выразить никакими существующими словами всех языков мира. Она была рядом с Гарри, когда меня не было, даже сейчас, когда я путаюсь в паутине придуманных мной проблем, она навещает его, она составляет фундамент всего, что есть у Гарри. Если я не в силах вести себя как человек, так пусть за нас двоих справляется эта маленькая хрупкая девушка. Это так эгоистично, но ей я доверяю намного больше, чем себе. — Я хочу пойти с тобой к нему. Позвонишь мне, когда решишь навестить Гарри?       Вечером Найл сказал, что у него есть кое-что новенькое для нашей «временной группы», и Зейн с Лиамом заинтересовались этой идеей, тогда как меня это не волновало. Я не вложил ничего в развитие нашей команды, и решения принимать не мне. Они мои друзья, и лишь поэтому я соглашаюсь поработать над новой песней.       Когда мы подходим к залу, кто-то неожиданно тянет меня за плечо. Я вижу, как нервничает Зейн, пытаясь выпутаться из хватки одного из учителей. Это совсем не входило в наши планы. — Какого чёрта? — Лиам силой пытается разомкнуть руки преподавателя, на что миссис Робертс, крепко сжимающая предплечье Найла, который наблюдает за сценой с широко раскрытыми глазами, угрожает нам всем отчислением.       Позже мы оказываемся в кабинете директора. Учителя бурно обсуждают что-то за дверью, а в моем кармане вибрирует телефон, на экране которого высвечивается имя Элеанор. Как я смогу объяснить всё это Гарри? — Отстой, — выносит вердикт Найл, и Зейн закрывает глаза, поджимая губы.       Лиам прижимается лбом к его щеке и шепчет что-то, что я не могу разобрать, но от этого лицо Зейна становится ещё более хмурым. На его руках проступают вены от того, как сильно он сжимает подлокотники стула.       Меня посещает чувство дежавю. Всё это уже было и будет повторяться ни раз. Сначала это школа, потом институт, потом меня вечно будут переть с работы, и так по кругу. Потому что я не принадлежу одному месту, и я слишком плохой ученик и работник.       Больше всего меня волнуют угрозы сообщить в службы, если что-то пойдёт не так. А если я сейчас сижу здесь, в долбанном кабинете директора, когда учителя устроили экстренное совещание посреди коридора, ничего хорошего ждать не приходится.       Я хочу к Гарри.       Найл не понимает, что здесь делает, но нервничает больше всех. Намного сложнее жить в полном неведении, чем осознавать свои ошибки, и я посылаю ему натянутую улыбку, на что он посылает мне вытянутый вверх большой палец правой руки. — Я рад, что мы наконец смогли собрать вас здесь почти в полном составе, — я слышу голос у себя за спиной и сжимаю руки в кулаки, когда до меня долетает коварное слово «почти». Он собирается давить на больное? — Мистер Джексон, а что мы, собственно говоря, здесь делаем? — спрашивает Найл.       Зейн больше не кажется загнанной в угол бродячей собачкой. Он прожигает молодого мужчину взглядом, от которого даже у меня по коже бегут мурашки. Лиам незаметно для директора переплетает свои пальцы с пальцами Зейна и крепко сжимает его руку.       Пытаюсь делать вид, что не понимаю, к чему всё идёт, но мои ноги, которые начали пританцовывать от нервного напряжения, говорят сами за себя.       Мистер Джексон был приятной наружности, это особо контрастировало с учителями из моих прошлых школ, с которых почти что сыпался песок. И да, если бы он был чуть моложе, такой, как я, мог бы положить на него глаз. Я избавляюсь от этих мыслей, тряхнув головой. — У меня есть кое-что, что я хотел бы с вами обсудить, — он скрещивает пальцы рук, изучая внимательным взглядом каждого из нас, но при этом гадко ухмыляясь, как будто он уже знает, чем всё закончится, и просто тянет кота за хвост, чтобы поиграть на наших нервах. — Так, может, начнём? — предлагает Лиам, вопросительно выгибая бровь. Ещё немного, и Зейн бросится на мужчину, не выдержав нервного давления и его наглости. Я и сам был бы не прочь поставить его на место. — Здесь вопросы буду задавать я, так как именно я в данный момент занимаю руководящую должность, мистер Пейн, — улыбка сползает с его лица. — Вам сообщали об установленных камерах на территории школы?       Глаза парней расширяются до размеров вселенной, а я хватаюсь за голову, когда воспоминания о пяти минутах, которые уделили на уроке для информации об этом, буквально взорвали моё самообладание. — Наша школа славится своей дисциплиной, — поясняет он, делая широкие шаги из одной части кабинета в противоположную. — В первую очередь, конечно, это связано с тем, что мы не принимаем в школу искусств всякий сброд. Мистер Томлинсон, когда ваш отец пришел для того, чтобы подать заявление на ваше поступление, мне пришлось задуматься:, а стоит ли оно того? — На что вы намекаете? — голос низкий и дрожащий. Раздражение разливается свинцом по моей грудной клетке, и мне становится труднее дышать. — Ваш отец посвятил меня в некоторые проблемы, с которыми вы, как он утверждал, боретесь, — он бросает многозначный взгляд в сторону Зейна. — На записи отлично видно плоды ваших, так называемых, стараний. Точнее я их совсем не наблюдаю.       Вот она. Та самая минута, когда решается моя дальнейшая жизнь. Это место не имеет для меня никакого значения. Не имело бы, если бы не связывало меня с любовью всей моей жизни. — Что касается вас, мистер Малик, — Джексон делает особое интонационное ударение на этих словах, и Зейн смотрит на него исподлобья в ожидании слов, которые могут стоить директору физического здоровья, — мне жаль, что нам приходится возвращаться к этой теме. Я предупреждал вас? — Не понимаю, что вы имеете в виду, — практически шипит он, а Найл обеспокоенно переводит взгляд с директора на друга, контроль которого находится на грани исчезновения. Лиам в полной боевой готовности, а я пребываю в сомнениях, что если Зейн захочет ему вмазать, то кто-то сможет его остановить. — Да что вы говорите, — Джексон ухмыляется и игриво дёргает бровями, отчего злость в груди буквально на даёт мне дышать. — На записи камер наблюдений я лицезрел, как вы в компании со своим новым другом, Томлинсоном, затягиваетесь травкой на школьном дворе. И я знаю, что это не сигареты, хотя и за курение этой фигни вы могли были быть наказаны. Помимо этого дело не ограничилось косяками, так я понимаю? Я уверен, что мистер Хоран и мистер Пейн также к этому причастны, но они пока что не были пойманы, а без доказательств мои руки связаны, к превеликому сожалению. Я бы разогнал вашу компашку в два счёта. — Знаешь что, ублюдок, — я вскакиваю на ноги, но Найл ловит меня, обвив руками талию, и мне просто остаётся мысленно считать до десяти, чтоб не покалечить своего лучшего друга. — Я знаю лишь то, что с сегодняшнего дня ты и твой дружок, у которого ты брал дурь, больше не обучаетесь в моей школе, — он медленно приближается ко мне и тычет пальцем мне в грудь, растягивая слова в попытке впечатать каждое в мою память. — А Гарри Стайлс, который сейчас пытается полностью прийти в себя после передоза, вместе с вами рискует получить пожизненный абонемент на домашнее обучение, если его родители не приложат к восстановлению его успеваемости достаточно усилий. Хотел бы я видеть, как вас примут в другие школы с таким-то личным делом.       Кулак Найла встречается с лицом Джексона, отчего он отшатывается и врезается в письменный стол, прижимая ладони к кровоточащему носу. Лиам и Зейн уже ждут у двери, а ирландец тащит меня к выходу, так как ярость застилает мои глаза. Ему мало одного удара, я хочу видеть, как он корчится на полу от боли и истекает кровью. Когда мы выходим на свежий воздух я наполняю легкие воздухом и трясу руками, чтобы снять напряжение. — Охренеть, Найл, — воскликнул Зейн, на лице которого расцвела широкая улыбка. — Знаешь, я бы не прочь платить тебе за то, что отныне ты будешь прикрывать мою задницу от всяких ублюдков. — Спасибо за то, что не дал выпустить пар на нём, — я благодарно приобнимаю его за плечи и целую в висок, отчего Найл краснеет и смущённо улыбается. — Когда дружишь с геями, каждый подобный жест имеет за собой определённый подтекст. Просто скажите, что вы не пытаетесь меня таким образом закадрить.       Я перезваниваю Элеанор на следующий день. Сегодня выходной, поэтому я пользуюсь случаем, чтобы настроиться перед тем, как сообщить родителями об очередном исключении. Луи Томлинсон никогда не учится на своих ошибках.       Голос Эль хриплый и усталый, и мне хочется прижать её к груди и благодарить за то, что она вкладывает все свои силы в заботу о Гарри, потому что когда она рядом с ним, я спокоен. — Он не спит, уткнулся в какую-то книжку и не может от неё оторваться, — говорит она. — Он действительно подавлен. Надеюсь после всего этого дерьма он заговорит с тобой, потому что я не слышала его голоса уже давно.       Её слова, словно удар под дых. Я даже не гляжу на себя в зеркало перед тем, как выйти из дома, потому что знаю, что не могу терять время. Я хочу заглянуть в любимые глаза, может быть, даже прильнуть к любимым губам. Никаких разговоров о школе и беседе с директором, никаких упоминаний об исключении, только я и он.       Я долго стою у дверей палаты, думая о том, как хочу оправдаться за своё грёбанное поведение, за которое я на его месте даже не подпускал бы меня к себе. И, естественно, когда я закрываю за собой дверь, все слова превращаются в песок и ускользают сквозь пальцы.       Элеанор приветственно кивает и выходит из палаты, сочувственно улыбнувшись, а я глубоко вздыхаю и перевожу взгляд на Гарри, который пялится в книгу. Но его глаза замерли в одной точке, и я знаю, что он ждёт моих слов и действий, не обращая внимания на пропечатанные на жёлтых страницах слова.       Не удосуживаюсь поприветствовать его и сажусь рядом с больничной койкой.       Его руки теперь открыты, и я замечаю несколько отчётливо проявляющихся на бледной коже порезов, от вида которых в артериях застывает кровь. Кудри стянуты банданой, от этого его лицо полностью открыто, и я вновь убеждаюсь, что влюблён в ангела. — Посмотришь на меня? — это не вопрос, я умоляю его взглянуть на меня. Я так давно не тонул в его чудесных глазах, что сейчас ощущаю в этом острую необходимость.       Гарри даже не шелохнулся, я замечаю, как его пальцы сильнее впиваются в обложку книги. — Не делай вид, будто тебе насрать на моё присутствие, — говорю шёпотом, потому что не в силах сказать громче. — Я думал, что ты объяснишь, что произошло после того, как я провёл самую лучшую ночь в моей жизни с тобой, Хазз.       Он смотрит на меня с тоской во взгляде. Под глазами залегли тёмные круги. Как я мог не обратить внимание на то, что они начали проявляться ещё до моего дня рождения? Я думал совершенно о другом, когда нужно было уделить внимание его состоянию. Теперь я плачу за это своим спокойствием и разбитым сердцем. — Ты ни в чём не виноват, — его голос сиплый, но по-прежнему такой родной. — Просто моя жизнь сама по себе одна большая куча мусора. Ты самый прекрасный цветок среди всего этого, именно поэтому тебе не место рядом со мной.       Снова удар, но теперь уже сильнее. Возмущение мешает мне правильно выразить свою мысль, и я около минуты пытаюсь прийти в себя. — Ты сейчас адекватный, нет? — щёлкаю пальцами перед его глазами, и Гарри хмурится. — Ты лучшее, что было в моей жизни. Это я должен мучиться от того, что не достоин такого парня, как ты. Я просто… меня убивает то, что происходит. Полное игнорирование того, что мы занимались любовью, хотя я так боялся близости после того, как в моей заднице побывало немеренное количество членов. А потом я вижу тебя, почти мёртвого, и вся жизнь в мгновение ока становится такой пустой и бессмысленной… Я так боялся потерять тебя. Если бы мы не успели, я бы точно отправился за тобой, без всякого сомнения. И ты даже не пытаешься ничего объяснить. Что я должен думать, Гарольд?       Гарри жмурится и кусает нижнюю губу, пытаясь прогнать накатившие слезы. Я делаю то же самое, смахивая проступающие слезинки с ресниц. — Я так много ошибок совершил за свою жизнь, — его всхлип теряется в боли, наполнившей голос Гарри. — С каждым днём всё становилось хуже и хуже. Мать нашла себе какого-то урода, с которым теперь хочет связать жизнь. Я так одинок в собственном доме. Когда вижу Лиама и Зейна вместе, на меня накатывают неприятные воспоминания, но я не могу просто избавиться от них, потому что они мои лучшие друзья, чёрт бы их побрал. Почему Зейн не мог обращаться со мной так, как ведёт себя с Лиамом? Потом появился ты, и я не знал, что делать. Я буквально окончательно потерял контроль над ситуацией, когда до безумия в тебя влюбился. Это было тогда, когда ты играл мою песню на гитаре. Потом был ты, Лиам и Зейн, море наркотиков, вечеринка. Я видел поцелуи, и они причиняют мне боль, Лу, до сих пор. Я поверить не мог, что ты так поступил со мной. — Гарри, ты не… — Не перебивай, — он закрывает мне рот ладонью, и я беспомощно киваю. — Это выбило землю у меня из-под ног, но я знал, что смогу что-то изменить, поэтому вернулся и позвонил в дверь, не позволив себе оставить тебя до утра лежать на холодной земле. Я верил, что для нас уже всё предрешено, и мне уготовано умереть от своей собственной руки. После того, как мы переспали, я чувствовал себя таким сломленным, потому что мы оба ошиблись, поторопились, этого просто нельзя было делать, ты сам знаешь. Я нашел наркотики дома у Зейна. Я не был готов умереть, и понял это тогда, когда увидел тебя перед собой, лёжа на полу.       Я уже не пытаюсь сдержать слезы. Я по-прежнему ничего не понимаю, но знаю, как больно ему было всё это время. Гарри пережил слишком много, и я не могу винить его в том, что он хотел облегчить свои страдания. Я должен винить себя за непредусмотрительность. — Тогда я пересмотрел свои взгляды. Никто не решает, как и когда нам суждено умереть, это мы решаем сами, но с самого начала предрешено, кто придёт к нам на помощь в момент, когда мы находимся на грани жизни и смерти. Я думал, что ко мне никто не придёт. Ты моя судьба, Лу.       Я притягиваю его к себе и впиваюсь в губы Гарри с нежностью, которая трепещет у меня в груди от переизбытка любви. Его губы на вкус такие же сладкие, такие же мягкие и по-прежнему любимые. Мне не хватает воздуха, но он мне и не нужен. Гарри заменяет все мои естественные потребности, он буквально олицетворение моей жизни. Не будет Гарри — не будет жизни. И это единственное правило, которому я намерен подчиняться беспрекословно, остальное просто не имеет никакого значения.