Наследница по прямой

А тем временем молодая женщина продолжала действовать. Взяла в руку острый серебряный кинжальчик, прочертила им на земле линии квадрата, чётко сориентировав его вершины по четырём сторонам света. В центре квадрата сложила горкой щепки от деревьев разных пород, которые принесла с собой. На вершины она поставила плошки с фитильками. Налила туда освященного в церкви масла, зажгла фитильки. Руки её дрожали. Получилось не с первого раза. Выпрямилась и распустила ленту, скреплявшую её волосы. Обратилась к мужчине: - Разожги, пожалуйста, костёр. И присмотри, чтобы я не упала. Он поспешил выполнить её просьбу. Огонь быстро охватил сухие щепки. Сама откинула пышную гриву волос назад, с трудом прихватила их левой рукой, правой же рукой поднесла к затылку большие ножницы. Помедлила немного – она так любила свои волосы, предмет её гордости ещё с пансиона. Особенно, когда удалось смыть с них ту противную чёрную краску. Вздохнула и решительно сжала ножницы. Они противно заскрипели, вгрызаясь в роскошные волосы, и они тяжелой волной упали к ногам молодой женщины, откинувшейся немного назад, чтобы предохранить платье от сыпавшихся волосков. Слегка всхлипнув, она присела, собирая волосы обеими руками. При этом открытые ножницы, которые она продолжала держать в правой руке, пропороли её левую ладонь. Хлынувшая кровь окрасила белокурые волосы в некрасивый ржавый цвет. Мужчина рванулся, чтобы поддержать молодую женщину, но она только мотнула головой. - Не сейчас. Всё идёт по плану, - прошептала она, заметно страдая от боли. Ему ничего не оставалось, как отойти в сторону. Женщина собрала все волоски с земли, отложив ненужные уже ножницы в сторону, тщательно протерев их от крови волосами. Губы её шевелились, но ничего не было слышно. Молилась ли она, произносила ли какой-то заговор, так и осталось неизвестным. Она резко встала, подняла перед собой всю груду волос и медленно уронила всё в костёр. Пламя тут же охватило подношение, огонь яростно загудел, словно его полили бензином. Вверх резко поднялся высокий столб пламени, мужчина даже отшатнулся, прикрывая глаза руками. А женщина всё также что-то шептала, вытянув вперёд руки. Пламя струилось между её пальцев, не обжигая и не принося вреда. Вдруг она пошатнулась и начала оседать на землю. Тогда мужчина подскочил к ней и ловко поймал на руки, не дав упасть. Она быстро открыла глаза. Посмотрела в сторону. Мужчина тоже перевёл туда взгляд и застыл в изумлении. На полянке не осталось ни малейшего следа, что тут только что бушевало пламя – ни уголька, ни пепла. Ничего не осталось. Только квадрат, прорезанный в земле, и горящие огоньки на его вершинах. Женщина слабо улыбнулась. - Жертва принята. – И потеряла сознание. Мужчина осторожно присел на землю, не пытаясь привести её в чувство. Для того, чтобы отнести её в машину, требовалось потушить светильники, а он не знал – можно ли это уже делать. Лучше подождать. Он держал свою подопечную на руках и снова вспоминал прошлое. Тогда он тоже нёс её на руках. Маленькая странная девочка обнимала его за шею, доверчиво положив свою растрёпанную головку ему на плечо. Так и уснула в его руках. Добравшись до связного, Альфред Николсон изменил свои планы и не стал добиваться отправки его сразу в Англию. Он попросил сначала помочь ему добраться до Парижа. Там он отыскал своего давнего знакомого – умудрённого опытом брата Дариуса из монашеского ордена францисканцев. Тот уже давно не покидал стен Сен-Жюльен-ле-Повр, одной из самых старых церквей города. По документам её постройка относится к тринадцатому веку нашей эры. А уж то место, на котором она возведена, и само обладает немалой историей. Но не об этом сейчас речь. Знакомства этого «простого» монаха были столь обширны, что он довольно быстро смог оформить документы на девочку-сироту, дочь старого друга Альфреда, которого этот друг и назначил опекуном своей дочери. Кроме того брат Дариус смог пробить через свою воспитанницу Эбигейл Росс, жившую на тот момент в Швейцарии, и устройство девочки в один из лучших на тот момент пансионов. «Для настоящих Леди». Пусть и будущих. Альфреду не составило большого труда оплатить полное обучение и проживание на десять лет вперёд своей подопечной – Рейчел Грин. Так девочка в очередной раз сменила имя. Да, её волосы с трудом, но удалось отмыть от той ужасной химии, которой они были покрыты. Да, не сразу удалось восстановить тот замечательный золотистый оттенок, который так чудесно переливался, когда на них падали лучи солнца. Рейчел очень гордилась своими волосами, но всегда хмурилась и замолкала, когда Альфред, а потом и брат Дариус расспрашивали её – что же заставило её родителей (или других родственников) прятать девочку таким странным образом. Постепенно удалось узнать, что рядом с той деревушкой, где пряталась Рейчел, буквально накануне был уничтожен один из детских приютов, когда-то вывезенных с территории Лотарингии поближе к побережью. Были уничтожены все: и персонал, и дети. В живых тогда осталась только Рахиль. Каким-то чудом. - Да, спрятать белокурую немецкую девочку под видом черноволосой еврейки – такого я ещё не встречал, - задумчиво рассуждал брат Дариус, рассеянно прихлёбывая свой знаменитый травяной чай. – Наоборот, да, бывало. Рассуждая логически, её родственников следовало бы искать среди верхушки нацистской Германии. - Но смысл? – горячился Альфред. – Если её так решительно хотели спрятать не для того, чтобы когда-нибудь найти? Именно, чтобы забыть навсегда. А потом даже решились и на полную зачистку всех следов и девочки, и всего приюта. Кем же это надо было быть? Они часто так беседовали за шахматами, обсуждали военную стратегию и философию, и непременно возвращались в разговоре к маленькой белокурой девочке, что спала в маленькой келье рядом. - Есть у меня кое-какие версии, - хмурился опытный в интригах монах-францисканец, - проверить только пока ничего нельзя. Бои там идут. И нешуточные. Потом Эбигейл Росс увезла её в Швейцарию в пансион для благородных девиц под патронажем Святой Бригитты. Программа обучения в том пансионе была чрезвычайно гибкой. Девочки могли находиться там сколь угодно долго, пока опекуны или родители не считали, что их обучение уже закончено. Лишь бы деньги за их образование и проживание аккуратно поступали на счёт пансиона. Обучали там всему, что могло пригодиться молодой девушке в жизни. Или никогда в жизни она не могла бы применить полученные знания на практике – и такое случалось с выпускницами. Но уж что было гарантировано – так это полная занятость воспитанниц в течение каждого дня, семь дней в неделю, все двенадцать месяцев. Юная Рейчел оказалась самой младшей среди двадцати пяти-тридцати девочек в возрасте от девяти до девятнадцати лет. По странному стечению обстоятельств почти все пансионерки, учившиеся вместе с Рейчел, были англичанками. О, не все они были дочерьми людей благородных, в основном дворян, членов парламента или пэров, хотя среди них попадались и наследницы родительского состояния. Но вот дочерью простого армейского служаки оказалась только мисс Грин. Пансион можно было бы сравнить с монастырем, а воспитанниц - с монахинями, но только не с теми, что соблюдают обет молчания. Шум в просторных классных комнатах стоял оглушительный. Находясь в одной из них, можно было услышать, как одновременно играют четыре пианино в соседних помещениях, в то время как в одной и той же комнате девочки пересказывали учительницам задания на английском, французском, немецком и итальянском языках. Невыносимый шум сопровождал девочек весь день до отхода ко сну; времени на отдых не предусматривалось, не считая час прогулки под присмотром учительниц, во время которой все повторяли глаголы. В этой суматохе воспитанницам приходилось делать упражнения, писать сочинения и заучивать наизусть огромные куски прозы. Альфред вздохнул. Рейчел была гордой девочкой, поэтому в короткие встречи с ней он ни разу не услышал от неё ни слова жалобы на трудности. А ведь их было немало. Благо информацию он мог получить не только от своей подопечной. Он платил достаточно щедро, что бы получать не только ежемесячные отчёты об успехах или неудачах Рейчел Грин. Предметы преподавались в обратной пропорциональности от их значимости: в самом низу шкалы стояли мораль и религия, зато музыке и танцам уделялось больше всего внимания. Обучение музыке было ужасно поставлено: от девочек требовалось бренчать на арфе или фортепьяно, скрипке или гитаре, независимо от того, обладали ли они голосом и слухом – просто заучивание наизусть пьес, аккордов и движений рук. Ежедневно по нескольку часов все музицировали с учительницей немецкого и два-три раза в неделю с учительницей музыки… Знаменитая мадам Мишо и ее муж регулярно посещали пансион, и все танцевали под их руководством в большом Бальном зале. Учили не только те танцы, что были когда-то популярны в Англии, но и практически все европейские танцы. Как старинные бальные: менуэт, мазурку и тарантеллу, так и более современные: вальс, танго, фокстрот. За неимением партнёров мальчиков, девочки составляли пары друг для друга, постоянно меняясь ролями, чтобы не ударить лицом в грязь именно в роли ведомой. Вдобавок к танцам каждую неделю проходили уроки гимнастики у какого-то капитана, который заставлял девочек делать упражнения с шестами и гантелями, танцевальные упражнения с лентами и обручами, прочие упражнения на гибкость и ловкость. После музыки, танцев и уроков хороших манер шло рисование, но ему не уделялось достаточно внимания, и все просто следовали скучным инструкциям. Ну кому может понравиться рисование одного и того же предмета на протяжении нескольких лет? Но руку они набили себе довольно хорошо и к концу обучения могли быстро воспроизвести на бумаге любой образец. Из иностранных языков учили только современные, исключение было сделано только для латыни. И то – потому, что именно из неё вышли французский и итальянский языки. Но в течение всего дня девочки должны были говорить только на французском или немецком, или итальянском языках, и только после шести часов вечера можно было снова болтать по-английски. И тут мисс Грин умудрилась выделиться. Немецкий и французский языки давались ей с большей лёгкостью, чем английский и итальянский. Альфред сделал себе об этом заметку на память. Кроме этого, несколько невыносимо долгих часов в неделю девочки занимались непосредственно с директрисой мисс Рансиман: она вела попеременно - то историю, то географию. О да – пансион носил имя Святой Бригитты, но всё же девочек не готовили в монахини. Да, посещение церкви по воскресеньям было обязательным, за исключением дождливых дней. Тогда можно было оставаться в корпусе пансиона. Да при этом заучивались наизусть молитвы и катехизис – в основном на латыни. Альфред вздохнул. Его подопечная провела в этом пансионе больше времени, чем другие - двенадцать лет, но не утратила своего весёлого и доброго нрава. Да, он навещал девочку несколько раз в год, устраивая ей своеобразные короткие каникулы, пока она с грустью не попросила его уменьшить время визитов, так как ей потом приходится нагонять пропущенный материал. Чем дольше она отсутствует в пансионе, наслаждаясь часами отдыха от занятий, тем больше приходится потом по возвращении делать самостоятельно. Мужчина согласился. И стал получать от неё письма с описанием жизни в пансионе на разных языках. И всё чаще в этих письмах стало встречаться имя некого Ричарда – а потом и Дика. Племянника мисс Рансиман. Студента медицинского факультета в Берне, в окрестностях которого и находился пресловутый пансион. Тётушка дала возможность племяннику подзаработать, давая уроки по оказанию первой медицинской помощи, рассчитывая, очевидно, что он сможет устроить себе неплохой брачный союз с достойной и богатой наследницей. А он остановил свой выбор на практически бесприданнице – Альфред не афишировал свои финансовые возможности, аккуратно оплачивая все счета, что предоставлялись ему, но не делал своей подопечной дорогих подарков на Рождество или день рождения. Рейчел честно призналась опекуну, что влюбилась. Но попросила того приехать и оценить достоинства и недостатки молодого человека, что опекун и сделал. Ему понравился открытый и честный взгляд молодого человека, хоть он и предупредил соискателя руки его воспитанницы, что у той совершенно нет капитала в приданом. - Ничего, - весело хмыкнул юноша, - у меня есть руки и голова на плечах. И мне уже поступило предложение поработать хирургом в больнице небольшого городка Коукворт недалеко от Манчестера. Работа на перспективу – надо реорганизовать там хирургическое отделение по последнему слову техники. А уж в этом у меня проблем не будет – за годы учёбы я обзавёлся полезными знакомствами не только среди студентов-медиков. И предъявил тщательно продуманный план работы. Альфред вначале скептически отнёсся к этому плану, но потом оценил проделанную молодым человеком работу. И согласился отдать руку своей воспитанницы Ричарду Эвансу. При этом профинансировав покупку уютного домика в Коукворте – с большим садом. Да, на окраине городка, но с машиной это не было большой проблемой. Так Рейчел Грин опять сменила имя, ухитрившись так воздействовать на своего мужа, что тот и не заметил, что его супруга стала именоваться в документах Розалинда Эванс. Свадьбу сыграли в 1957 году. Через год родилась девочка, которую назвали Петунья. У неё были белокурые волосы матери и ярко-голубые глаза отца. А ещё через два года появилась вторая дочь – Лили, которая и унаследовала рыжеватые волосы отца и колдовские «ведьмины» глаза матери. И не было никого счастливее жены и матери Розалинды Эванс. Пока неделю назад не произошло это несчастье.