Я всегда с тобой

Это был по-осеннему холодный и дождливый день. Сквозь щели в рассохшейся оконной раме в комнату задувал ветер, легко выстужая ту небольшую частицу тепла, что успевали отдать старые, топящиеся вполсилы батареи. Впрочем, удивляться тут было нечему, как и не на что жаловаться: в старом, готовящемся под снос доме, откуда уже съехала больше чем половина жильцов, и такое отопление было роскошью. Я уже давно оставил попытки как-то справиться с этим холодом, заделывая щели, потому что прекрасно уяснил, что сколько бы я их ни затыкал – всегда найдутся новые. «Уличная» стена комнаты, в которой я ютился вот уже четвертый месяц, была изъедена мерзким мокнущим грибком, который не выводился никакими средствами, на которые у меня хватало денег. Впрочем, был у этого места один единственный плюс, который удерживал меня от того чтобы съехать: снимать здесь квартиру было недорого. К тому же съезжать мне было некуда. Вряд ли я бы нашел что-то приличней за те деньги, которые платил хозяйке – тетке лет пятидесяти, исправно приходившей за платой четвертого числа каждого месяца. И так же исправно каждый раз намекавшей мне, что если мне есть на что жаловаться, то я могу валить ко всем чертям на все четыре стороны. Но жаловаться мне было не на что. Так что я просто молча отдавал ей деньги и ждал, когда она, выпив чаю на тесной полутемной кухне, освещаемой только сорокаваттной лампочкой, висящей на длинном проводе, уйдет, а я снова останусь один. Не то чтобы я любил одиночество или, наоборот, тяготился им. Я, скорее, просто привык. В моей ситуации одиночество не было чем-то необычным. Скорее, закономерным последствием, с которым я смирился. Отрывая меня от привычных размышлений, раздается звонок в дверь – дребезжащая трель, действующая на нервы. Интересно, кто бы это мог быть, учитывая, что сегодня не четвертое. Ошиблись квартирой? Откладываю книгу, откидываю с ног поеденное молью шерстяное одеяло и поднимаюсь со скрипящего пружинами дивана, помнящего, наверняка, еще Горбачева. Пол холодит босые ноги, но носки мне надевать лень, так что я так и иду босиком к двери, поворачиваю ключ и приоткрываю створку. После нескольких инцидентов с местными алкашами я научился не снимать цепочку, прежде чем идентифицирую пришедшего. – Открывай, – командует Валентина Ренатовна и дергает дверь на себя. Послушно отпускаю ручку и делаю шаг назад. Хозяйка тяжело вваливается в прихожую, игнорируя то, что ее сапоги оставляют на потертом линолеуме мокрые грязные следы. Но меня занимает уже другое. За ее спиной молча стоит парень в капюшоне, из-под которого торчит мокрая от дождя прядь светлых волос. И даже в полумраке прихожей я вижу, что глаза у него голубые. Все мои вопросы разом рассеивает резкий голос Валентины Ренатовны: – Мой новый жилец, – она говорит это, тяжело опершись на обклеенную ободранными зелеными обоями стену. – На сколько ты, говоришь, приехал? – она поворачивается к парню. – На три дня, – тихо говорит тот. – Ну, вот, три дня, значит, – она кивает. – Антон, все объяснишь ему. Молча киваю. На нового соседа смотреть почему-то неловко. – Ну, все, я спешу, – она окидывает меня взглядом и выходит за дверь. Просто хлопает створкой, оставляя меня один на один с тишиной и совершенно незнакомым мне человеком. Просто блядски прекрасно. – Антон, – первым протягиваю руку. Парень вздрагивает, вскидывает на меня пронзительные яркие глаза, смотрит беспомощно. Словно не понимает, что должен сделать. – Может, представишься? – все еще не опускаю руку. Он еще с пару секунд молчит, а потом все же выговаривает: – Анастасий, – и медленно протягивает мне руку. Я даже не успеваю удивиться его имени, потому что ладонь у него замотана промокшим насквозь от крови грязным бинтом. Помедлив, все же пожимаю его руку. Пальцы у него теплые, чуть подрагивают. А еще мне вдруг кажется, что по прихожей распространяется запах ладана. Тонкий, едва уловимый. Откуда я знаю, как пахнет ладан? Я ведь ни разу не был в церкви. Все не могу отпустить его ладонь, так и сжимаю осторожно, глядя в голубые пронзительные глаза. Но Анастасий не спешит что-то говорить, убирать руку и вообще что-либо делать. Он просто молча смотрит на меня. И столько в его взгляде странного понимания... Я вздрагиваю, отшатываюсь, неловко тру лоб. – Проходи, – голос у меня хрипит. – Покажу тут все. Он молча кивает и, наступая на пятки, снимает кроссовки. А я тяжело сглатываю, понимая, что на подъеме обеих ступней у него расплываются красные пятна, отлично видные на серых носках. Анастасий ловит мой взгляд и коротко мягко улыбается. Расстегивает молнию, снимает куртку, вешает ее на крючок рядом с моей. Откидывает капюшон, заправляет за ухо прядь волос. Они у него длинные, собраны в хвост черной тонкой резинкой. Узкие, даже на первый взгляд дорогие джинсы разительно контрастируют с потрепанной старой толстовкой и явно не первый год ношенными кроссовками. На шее справа татуировка. Две перекрещенные черные линии. Вертикальная уходит вниз, под воротник толстовки. Выглядит, как... крест. Где, интересно, его вещи? – А вещи твои где? – повторяю свой вопрос вслух. – У меня ничего нет, – отзывается Анастасий. Ну, нихуя себе. Чем дальше, как говорится... – Я ненадолго, – словно оправдываясь, добавляет он. – В общем, здесь комната, – показываю на пустой дверной проем – двери не было уже когда я въехал. – Прямо по коридору туалет с ванной. Кухня, – тыкаю пальцем вправо. – Аптечку дать? – Аптечку? – он непонимающе поднимает глаза. – Ну... – заминаюсь, не понимая, что должен делать с абсурдностью всей этой ситуации, – руки перебинтовать. – А, это, – он снова улыбается. – Нет, ничего пока не нужно. Могу я пойти в ванную? – Да без проблем, – пожимаю плечами. Анастасий кивает и молча идет к ванной. На линолеуме, где он стоял, остаются кровавые отпечатки. Хлипкая дверь, отделяющая ванную от коридора закрывается, а я так и остаюсь стоять столбом, глупо пялясь на эти пятна. Мелькает мысль проверить карманы его куртки, но я тут же ее отметаю. Меньше знаешь – крепче спишь. Вместо этого я иду в комнату, открываю расхлябанные дверцы шкафа, достаю два одинаковых тонких одеяла. Критично оглядываю потертый паркет. Босые ноги уже замерзли так, что я едва чувствую пальцы. Да, по полу неплохо так тянет холодом. Положить парня на диван? Он вроде бы должен раскладываться. В конце концов, этот Анастасий всего на две ночи. Сильно меня не стеснит. Что вообще у него за имя такое идиотское? Надо же было родителям изощриться. Как его, интересно, в школе звали? Настя? Мысль вызывает невольную улыбку. Диван со скрипом, но раскладывается. Стелю на него сначала одеяло, потом накрываю простыней. Свою подушку кладу с краю, на привычном продавленном месте. Второй подушки у меня нет, так что я сворачиваю старый плед и надеваю на него наволочку. Бросаю на сторону Анастасия второе одеяло и отхожу на шаг. Вроде, сойдет. Хотя чего я так всполошился? Этот парень мне никто. Просто временный сосед со странным именем. Дверь в ванную снова хлопает, вздрагиваю, автоматически поворачиваюсь к дверному проему. И через секунду в комнату входит Анастасий. В свободной тонкой футболке, с нечитаемой полустертой надписью, и серых семейных трусах. Все это в пятнах воды – он явно не вытирался после душа. Мокрые волосы висят вдоль лица слипшимися прядями. А вот на руках и ногах у него самые настоящие кровоточащие раны. Как будто... Вот черт! Как там у католиков это дерьмо называется? Стигматы? Типа как у Иисуса. Вроде как даже разные фанатики сами себе эти раны наносили. Вот мне «повезло». Я и подумать не мог, что встречу когда-нибудь такого фрика. Как будто у меня своих проблем мало. – Полотенце дать? – наверное, я говорю это слишком резко, но Анастасий никак не реагирует на мой тон. Он просто кивает и говорит: – Давай. Снова подхожу к шкафу, сдергиваю с полки одно из своих полотенец и кидаю ему. Он ловит, едва не роняя джинсы. Помедлив, достаю трусы и футболку. Кидаю и их. – Зачем? – удивленно спрашивает Анастасий. – Свое лучше постирай, – я говорю это, уже выходя из комнаты. Анастасий не отвечает. И я не вижу выражения его лица. Но оборачиваться не хочется. Так что я просто ухожу в кухню. Наливаю в чайник воды, включаю газ. Бока у чайника облупленные, но цветы, нарисованные на них, все еще видны. Я усаживаюсь на расшатанную табуретку и приваливаюсь спиной к стене. Он входит в кухню минут через десять. Босой, в моей футболке. Волосы снова собраны резинкой в некое подобие пучка, несколько выбившихся прядок заправлены за уши. Останавливается посредине, смотрит на меня. Сколько ему? Года двадцать три? Как мне? Не похоже, что больше. – Откуда ты? – спрашиваю спустя паузу. – Издалека, – он тоже садится. Складывает ладони на столе. Кровь даже не запеклась. Будто эти раны появились только пару минут назад. Судя по всему, рассказывать о себе он желанием не горит. Так, наверное, даже лучше. Я молча поднимаюсь, снимаю с плиты закипающий чайник и наливаю себе в чашку кипяток, опускаю в него пакетик с чайной трухой, кидаю туда же кубик сахара. Анастасий так же молча за этим наблюдает. Становится неуютно. Предложить и ему тоже? – Тебе налить? – чуть приподнимаю чайник. – Если можно, – он кивает. Пододвигаю к себе вторую чашку, проделываю все те же манипуляции, что и минутой ранее, передаю уже заваренный чай Анастасию. Он осторожно берет чашку из моих пальцев, ставит ее перед собой. – Интересная татуха, – киваю на его шею. – Да, – он ведет по черной широкой линии кончиками пальцев. – На память. Очень специфичный выбор для татуировки на память. Что, интересно, могут напоминать две перекрещенные линии? Или это что-то религиозное? – Давно набил? – сам не знаю, зачем это спрашиваю. – Давно, – Анастасий улыбается. Красивая у него улыбка. Мысль приходит в голову так неожиданно, что я едва не давлюсь чаем. Даже не потому, что я думаю в таком ключе о парне, это-то как раз не удивляет, а то, что парень этот... Бля, мне в любом случае пора в койку. Завтра опять сутки, вставать черт знает во сколько. Одним глотком допиваю чай и поднимаюсь. Анастасий встает тоже. Молча выхожу с кухни, буквально чувствуя спиной его взгляд. Захожу в комнату, раздеваюсь и ныряю под одеяло. Все, отбой. Чувствую, как диван прогибается под весом чужого тела, как Анастасий устраивается за моей спиной, задевает острым локтем. Но все это уже в полусне. Я слишком сильно хочу спать. Вырубаюсь я под тихое ровное дыхание за спиной. *** Я просыпаюсь от собственного крика. С меня градом катит холодный пот, футболка мокрая насквозь, но мне холодно. Так, что все тело бьет крупной нехорошей дрожью. Я никогда не запоминал свои кошмары, но вот ощущение всепоглощающего ледяного ужаса всегда оставалось реальным. Настолько, что я порой забывал, где нахожусь. Сильно прижимаю ладони к лицу, пытаясь вернуться в реальность, но привычную процедуру вдруг прерывает осторожное касание. Кто-то берет меня за плечо, тянет вниз. Я дергаюсь, но тут же вспоминаю про Анастасия. Вот дерьмо. А я ведь еще называл его фриком. Интересно, кто из нас больший псих. – Тише, – Анастасий шепчет это в самые мои губы. – Тише... Когда я успел повернуться к нему лицом? – Все нормально, – вяло пытаюсь отодвинуться. – Конечно, – он вдруг соскальзывает ладонью вниз по моему предплечью и мягко берет меня за руку. – Теперь все нормально. Почему-то не отстраняюсь. И понимаю, что снова засыпаю. Хотя после таких вот пробуждений не мог сомкнуть глаз еще и на следующую ночь. – Спи, – на грани слышимости выдыхает Анастасий, и я действительно засыпаю. В следующий раз я открываю глаза уже по сигналу будильника. Анастасий спит, отвернувшись к стене. Под его ладонями по простыне расплылись темные пятна. Когда я прихожу в ванную, то при свете понимаю, что рука у меня в засохшей крови. *** – Привет, – говорю это Анастасию, застывшему в прихожей. Интересно, чего это он. Хотя, учитывая, что все время, проведенное на работе, я думал именно о нем... – Привет, – отзывается эхом и поправляет выбившуюся непослушную прядку. По запястью у него скатывается красная капля. Я даже погуглил. Болезни, при которой на руках и ногах открываются кровоточащие раны, я не нашел. Начитался легенд, историй про психов, которые сами наносили себе повреждения. Но ничего более-менее внятного и похожего на то, что было у Анастасия. – Уезжаешь завтра утром? – спрашиваю зачем-то. – Да, – он кивает. – Что у тебя с руками? – задаю этот вопрос уже напрямую. – Болят, – Анастасий даже не дергается, когда я вжимаю его в стену. – И ноги тоже? – голос у меня хрипит. – Да, – он кивает. – Правды ты мне не скажешь? – возбуждение накатывает волнами. Я слишком много думал об этом моменте. – Ты знаешь правду, – он все же вздрагивает, когда задираю его футболку и оглаживаю раскрытой ладонью гладкую кожу на его животе. – Я не знаю, – выдыхаю это в его приоткрытые губы. Он грустно коротко улыбается. И не сопротивляется, когда я тащу его в комнату. В пару приемов раздеваюсь сам, сдергиваю с него футболку и трусы, толкаю на постель. Охает от неожиданности, но послушно раздвигает ноги, когда я надавливаю, пытаясь развести его колени в стороны. Он возбужден только слегка, волоски в паху светлые и мягкие. Нависаю сверху и, наконец, чуть останавливаюсь, понимая, что не встречаю ровным счетом никакого сопротивления. На щеках Анастасия пятна едва заметного румянца, губы чуть приоткрыты, он тяжело дышит. Волосы разметались по подушке. Запускаю пальцы в мягкие, пахнущие ладаном пряди, пробираюсь к затылку, чуть глажу. Анастасий прикусывает губу и закрывает глаза. – Ты хочешь? – выдыхаю хрипло. Я ведь отпущу его, если нет? – Тебе это нужно, – он вдруг открывает глаза. – А тебе? – я не могу отвести взгляд. Будто он... держит меня. Хотя его руки безвольно раскинуты в стороны. – И мне, – Анастасий кивает. Эти слова звучат словно разрешение. По крайней мере, я воспринимаю их именно так. Потому что именно после них я наклоняюсь и целую его в губы. Анастасий приоткрывает рот, принимая поцелуй. Его губы почему-то горьковатые, но мягкие и податливые. Горячие. Я смутно помню, как нашаривал на табуретке, заменяющей прикроватный столик, детский крем, как Анастасий сбивчиво шептал что-то, когда я скользнул смазанными пальцами меж его ягодиц. И только тот момент, когда я, задыхаясь, втолкнулся в его тело, отпечатывается в мозгу яркой вспышкой. Я двигаюсь в нем бесконечно долго, целуя везде, куда могу дотянуться. В губы, во впалые щеки, в лоб, в шею. Опять в губы. Переплетаю наши пальцы, касаюсь его ладоней губами. Он высвобождает одну руку, мягко очерчивает чуть влажными пальцами мою скулу, задевает подбородок. Обдает жаром. – Боже, какой же ты... – голос у меня срывается. Опускаю свободную руку, обхватываю ладонью его член. От прикосновения Анастасий тихо стонет, дышит тяжело. Подается бедрами, едва заметно толкаясь в мою руку. Мне хорошо. И когда подкатывает горячая волна, мне даже немного жаль, поэтому я стараюсь до последнего оттянуть этот момент. Когда я кончаю, то не подаюсь назад. Я просто ускоряю движения ладони, лаская Анастасия резко, почти грубовато. Он хнычет, обхватывает меня за шею. А потом, выгнувшись, с каким-то жалобным стоном кончает в мой кулак. Осторожно выскальзываю из его тела, скатываюсь набок. Обтираю испачканную в сперме ладонь о простынь. – Хорошо, – Анастасий ловит мою руку и сжимает. Точно так же, как и той ночью, когда мы впервые спали в одной постели. Хорошо... Обнимаю его, притискивая к себе так крепко, что становится больно. Он обнимает в ответ. Обхватывает меня за шею, прижимается лбом ко лбу. – Тебе обязательно уезжать завтра? – спрашиваю спустя минуту. – Да, – он коротким движением убирает лезущую в глаза прядь. А я безо всякого удивления отмечаю, что раны на его ладонях больше не кровоточат, а выглядят так, будто им как минимум пару дней. – Я еще увижу тебя? – заглядываю в глаза. Он мягко улыбается и говорит непонятное: – Я всегда с тобой. – Кто ты, мать твою? – хрипло шепчу в его худое голое плечо. В ответ он только целует меня в макушку, и я чувствую, как по телу разливается умиротворяющее ласковое тепло. Неуместное в этой маленькой обшарпанной комнатушке, но такое нужное и светлое, что пережимает в груди. А Анастасий вдруг отстраняется, крепко берет меня за плечо и внятно выговаривает: – Тебе больше никогда не будут сниться кошмары. Обещаю. *** Кровавые следы в прихожей отмыть так и не получилось. _______________________________________ *Анастасий от др.-греч. Ἀναστάσιος, в свою очередь от др.-греч. Ανάσταση – Воскресение.