Шесть лет

      - Ты не его собственность! Ты не его собственность! – визжала она так, что казалось, у меня сейчас лопнут перепонки, и я будто чувствовал, как из моих ушей вытекает что-то тёплое.       Тогда я понял всё. Что это было. Вот эти слова, эти встречи. Просто чувство собственничества. Как маленькие дети в песочнице - лопатка моя, и никому её не отдам, пусть она мне и даром не нужна. Это была просто любовь к любви – вот так, когда приятно, что тебя всего такого замечательного любят и за тобой бегают толпы поклонниц, устраивая фанатские встречи.       Тогда, кромсая его тело здоровенными ножницами, я думал, что ненавижу Его. За годы мучений, за неопределённость, за боль от измен и разлук. За боль физическую и моральную. И за Мишу. За то, что не дал мне возможности быть с ним. А может, это я сам не дал себе возможности? Не дал права выбора? Я не знаю.       Она смотрела на меня своими "никакими" глазищами и курила. Пухлыми губами обхватывала фильтр сигареты, делала глубокую затяжку и выпускала клубы дыма из лёгких, минуя гортань и ротовую полость. Следом срываясь на надсадный кашель, даже не пыталась прикрыть рот ладонью. Высовывала длинный острый язык — в тусклом свете уличного фонаря было видно, как брызжет слюна. И мне было мерзко. Противно.       — Ну, что делать будешь?       — Мы, — делаю акцент на слове, — Мы делать будем.       — Ха! — воскликнула она и стряхнула пепел прямо под ноги, на пушистый бежевый ковер. – Ты! А не мы. Ты сюда приехал. Сам, без меня. Я же говорила тебе, чтобы ты не ехал. Я предупреждала, что…       — Ч!       Только так можно было заткнуть её. Резко. Грубо. Одной громкой буквой, приставив указательный палец перпендикулярно губам. Ни слова больше, ни капли обвинений, иначе, знает — шутки плохи - в порыве гнева я мог и шею свернуть. Только колола меня своими глазами, пробираясь под рубашку, каплями пота стекая по спине.       Когда она такой стала? Высокомерной, подлой, обнажающей зубы при любом удобном случае. Неужели я сам сделал её такой? Или это она сделала меня таким?       А как было раньше? До того, как я встретил Его? До того, как мой мозг, уже и так больной, окончательно размазали по стенке? Каким я был? Неужели таким же мерзким, ненавидящим всех вокруг себя? Неужели я всегда был убийцей?       И я вспомнил, как Она пришла. Когда Он первый раз бросил меня. Когда я скулил, как брошенный щенок без мамки, там, глубоко внутри. А снаружи пластом лежал сутки и пялился в потолок с затуманенным алкоголем рассудком. И никого не было. И ничего не было. И звенящая пустота. Только потолок. Как космос. Как безмерное пространство, хранящее в себе неизведанное, неосмысленное. И у меня были целые сутки, чтобы покопаться в себе. Порыться на запыленных полках, походить среди старых скрипящих и дурно пахнущих стеллажей. И вот там, в робком одиночестве, в тихом уголке мелкая и беззащитная сидела Она. Смотрела почти так же своими глазищами, но не с презрением, а испуганно. Серая, незаметная. И зачем я тогда подал ей руку? Зачем заставил подняться на ноги и увел с собой, наружу?       Мне было чертовски одиноко и плохо. Мне нужен был кто-то, кто слушал бы меня. Мне нужна была жалость, утешение. Отродясь сильный и стойкий духом, я позволил ей, этой серой мыши, тешить меня. Утирать мои слёзы по ночам, пока весь город спал, и никому не было дела до моей боли. Только ей я позволил слушать этот скулёж.       И Она выросла. Окрепла. Напилась моей крови с той самой болью вперемешку. Наелась моей плоти с остатками самообладания. Пролезла в мозг и осталась жить со мной. Но при этом тащила меня на себе, тыкая мордой, как котёнка в наделанную лужу, в мои же ошибки. Мне нужно было тогда её слушать.       "Убить её, что ли?» — мелькнула светлая мысль.       - Куда спрячешь тело?! — заржала, как лошадь. И опять зашлась кашлем. Захрипела.       Докурилась.       Знала ведь, что уже мочи нет глядеть на неё. Знала, что въелась мне в печенку.       — Больно надо, — прошипел в ответ, — оставлю рядом с ним.       И взгляд сам собой упал на лежащее тело чуть поодаль от кресла, в котором сидел я. Это Он.       Лежит на животе. Руки вскинуты вверх. Лица не видно. Лбом он упирается в багровый пол. И не поймёшь так сразу — краска это или его кровь. Да, я убил Его. Хотя на уровне ультразвука я всё ещё слышал, как он тихонько дышит. Пусть и не видел, что грудную клетку действительно наполняет воздух.       Странно, но мне ничуть не жаль, пусть и убивал я его в состоянии аффекта. Я убивал его быстро. А он меня медленно. Каждый день. В течение шести лет.       — Сам убил — сам и закапывай. Неча меня в это втягивать. Я тебя не заставляла. Ещё не хватало мне с тобой за компанию на нарах чалиться.       Но разве не ты говорила мне, что я самодостаточен? И никто мне не нужен, кроме тебя, конечно! Разве не ты говорила, что я всемогущ, и что мне всё по плечу? И что он поступает опрометчиво, обижая меня? Играя со мной, как несмышленый ребёнок с удавом. Не ты ли говорила, что я единственный? Уникальный.       Она подняла на меня полный презрения взгляд:       — Говорила. Но убивать не заставляла. Ты сам до этого довел себя.       Сука. Что с неё взять?       — Ладно. Хрен с тобой — тащи простынь. Будем мотать в кокон этого козла, — минуту погодя ответила, наконец. Сжалилась.       Встала и подошла к Нему, едва касаясь носком туфель лужицы крови, растекающейся по полу. Внимательно разглядывала его, присев на корточки.       — Вов, а может, скорую? Он ещё дышит.