Запретное

Тихо… Неслышно совершенно мечется одинокий мотылек под тяжёлыми балками крыши. Лишь изредка — шорох тонких крыльев, задевающих осыпающуюся штукатурку. Тшшшш… Движение воздуха на горячей коже. Вокруг холод и лишь в эпицентре — жарче жаркого. Чёрное на чёрном. Тонкие узоры невидимой кистью — кружево теней. Самое надежное укрытие. Пламя одинокой свечи дрожит в агонии — лепестки света рассыпаются по простыням. Огненными печатями метки, что потом будут, надежно спрятанные под одеждой, носиться как высшая награда. И от каждого взгляда вновь гореть будут — до румянца на бледных щеках. Лишь бы не выдать запретное. Не надо… Тихий скрип старой кровати — оглушительно. Губы кусать, сжимать простыню пальцами до боли, а стук сердца все равно громче. Не своего — чужого. Или своего? Не разобрать. Да и без разницы. Тонкие пальцы в черных кудрях. Крепче оков не придумать. Запах. Тепло. Дыхание. Сладостный плен. Моя… Не рассказать, не открыться, не выдать себя ни жестом, ни звуком. Тишина непреложна. Естественна. Бесконечна. Единственный стон — губы в губы. Не отдать никому что бы. Самое ценное только… …для него. …для нее. Необходимо как воздух, а может быть даже сильнее. Только так — правильно. Слитые воедино. Неделимые. Навсегда вместе. Под покровом ночи. Под саваном тишины. До последнего вздоха. Мой… Ровно три минуты покоя. Движение вспугивает мотыльков. Не смотреть. Не смотреть друг на друга, иначе не уйти. Старая дверь скрипит, закрываясь. И тут же со всех сторон — тишина, холод, тени. Душат. Рвут на части. До беззвучного крика. До незримых слез. Нельзя. До рассвета — бесконечность одиночества. Только бы выдержать. Вытерпеть. Дождаться. С первыми лучами солнца маховик начнет набирать обороты. Новый день. И при встрече ни взглядом, ни вздохом. Тоньше серебра паучьего шелка. Прочнее глины, обожженной в печах преисподней. Когда-нибудь сами там будем. — Ты сегодня бледнее обычного… сестра. — Это была долгая ночь… брат.