Семпаев надо слушаться

      Это было обычное лето в самом разгаре. Оно накатывало щедрыми волнами жара, от которых, казалось, начинала плавиться спортивная форма. Оно летело вперёд, обещая ещё много ярких зажигательных деньков и дразня шею едкими каплями пота. В отличие от их собственного лета, оно и не думало заканчиваться.       Даже вечером жара не думала отступать. Только духота чуть спадала после наступления сумерек. И вот тогда становилось даже немного прохладно, но лишь в одном месте — на бейсбольном поле.       Коминато даже поёжился, чувствуя, как вечерний холодок этого точно особенного места скользнул под футболку. От травы же, покрывающей окружающую поле насыпь, веяло накопленным за день теплом. Ещё год назад его раздражал бы этот контраст, заставлял бы чувствовать себя неуютно, а теперь только и приходилось с грустью осознавать, что он будет скучать по таким прохладно-жарким вечерам. По таким же контрастным прикосновениями Курамочи, который в этот раз был довольно молчалив. Даже странно, ведь после игры с Инаширо они почти не разговаривали за прошедшие дни. А завтра снова начнутся тренировки у Йоичи и пора подготовки к экзаменам у него самого, и, наверное, чудом будет перекинуться несколькими словами. Чудом будет просто побыть наедине.       Но в своих прикосновениях Курамочи всё равно что кричал. Жадно и ласково оглаживал пальцами всё ещё припухшую и немного побаливающую ступню, массировал кожу, и от этих прикосновений Коминато почти что физически ощущал, как собственная маска с вечной улыбкой растрескивалась и осыпалась пылью. Да, точно контраст — из него самого, готового грустно вздохнуть, и из молчаливого и осмелевшего на прикосновения Курамочи.       — Нога ведь проходит, Рё-сан? — подал тот наконец голос, и Коминато тоже накрыло жадностью. Он впитал каждое слово, сразу и не понимая, о чём его спросили.       — Да, лучше уже.       — Я рад.       Душное молчание вновь окутало, пробралось в мысли липкими лапами, и уже Коминато не выдержал:       — Я соскучился за эти дни.       Невысказанное «по тебе» оседает тёплым дыханием на губах. Курамочи кошкой скользнул к нему, нависая сверху и вжимая в траву. Он снова безудержно ненасытный до прикосновений, льнёт всем телом и до боли впивается пальцами в плечи, и у Рёске мелькает мысль, что за те дни, что остались до его выпуска, Йоичи окутает этой жадностью сполна, не упустит зря ни одну минуту оставшегося им лета. Да, ему определённо нравится такой настрой.       — Только больше не молчи со мной, ладно? — тихо произносит он, и Курамочи растеряно моргает и виновато хмурится. Однажды Коминато его об этом уже просил, когда у них не налаживалась совместная игра.       — Извини, Рё-сан, — бурчит он, утыкаясь в чужой лоб своим.       — Так и не смог я тебя научить тому, что семпаев надо слушаться, — Коминато не может удержаться от небольшой шпильки, но Курамочи только ухмыляется, вновь жадно приникая к нему ладонями. Исследует шею, грудь, рёбра, оставляет печати тёплых прикосновений и совсем уж упрямо прикусывает чужое ухо. Он очень редко слушается и всегда забывает о том, что Коминато сам предпочитает контролировать чужой румянец и заполошное дыхание.       И Рёске забывает об этом вместе с ним.       Это было обычное лето и обычный вечер. И громкие возмущения Савамуры, тащащего по полю сопротивляющегося только для вида Миюки за собой в буллпен, такие же обычные и по-тёплому привычные, вызывающие странную ностальгию. Потому что Савамура тоже не умеет слушаться своего семпая.