Скользкий линолеум

Оскалившийся неоном город, кажется, звенит под их ногами. Гулко, протяжно. Громко. Звон застрял у Элли в голове и категорически отказывается уходить. Она цепляется за куртку Майка и на три секунды прикрывает глаза. Всё, что сейчас надо – уснуть. Хоть здесь – под сыто жужжащей ядовитой неоновой вывеской. Кажется, какой-то извини-дорогая-я-занят клуб. «У Луис». У Луис трутся мужики, начинающие седеть, и половина из них – импотенты. Элли тоненько вдыхает воздух, отдавая его обратно нервным, истеричным смешком. Элли безбожно пьяна, но в целом – почти жива. Три секунды кончаются быстро, и тут Майк тормозит. Его кожаная куртка скользит под влажной ладонью Элли, но Элли цепляется в неё всей пятерней. Для Элли Майк – путеводитель в тот самый неоновый мир. Элли в неоновый мир вгрызается со свойственной для шестнадцатилетней мисс Я-Уже-Взрослая яростью и запалом. - Майк? – тянет она, лениво приоткрывая один глаз и капризно растягивая гласную. – Куда мы идем, Майк? Майк улыбается широко. У Майка пряжка на ремне в виде логотипа Rolling Stones и в тайном кармане куртки убойный косяк. Он проводит ладонью по волосам, бросая взгляд в иссеченное небоскребами ночное небо, щурится, потом переводит взгляд на Элли и, целуя её небрежно в уголок губ, (на самом деле кажется, что это Элли уголком губ целует Майка) тащит за собой: - Крошка, у нас сегодня семейный вечер! Элли хмурится. «Семейный вечер» - воспоминания, рваными кусочками пепла осевшие на дне, слишком едкие, чтобы забыться. Семейный вечер – это «тупая сука» и «пьяный козел», угрожающие друг другу ножами на тесной грязной кухонке под аккомпанемент испуганного плача крохи Элли. Элли не из тех, кто скучает по семейным вечерам. Элли вообще «не из тех». Ни разу. - Оке-е-ей, - соглашается она после пьяного поцелуя куда-то в шею. Элли изнанку царапнула кошка на последней ступеньке перед обшарпанной дверью, но Элли себя одергивает, напуская на себя ещё более пьяный вид. Элли мнется на оббитом пороге полторы секунды, впиваясь собственными ногтями в ладони и, выдохнув резко, делает большой и решительный шаг вперед. Но предательский дешевый линолеум скользит у неё под ногами, и она падает на пол, истерично хохоча. Пьяно. Громко. По ушам – раскаты собственного смеха, где проклевываются ростки визгливой истерики, но тут ей рот зажимает Майк – его ладони пахнут табачным дымом, и Элли вдруг думает, что это уже слишком. Майк держит ладонь у её рта ещё секунд десять, попутно выискивая на её закрытых веках богом не понятый узор (хитросплетение тонких-тонких сосудов), а затем – смысл в золотистых крапинках по зеленой радужке. Майку она кажется красивой. Она смотрит серьезно, и хмеля – ни в одном глазу. Элли тяжело дышит, и тяжесть тела Майка кажется такой по-настоящему взрослой. Элли со спокойствием священной коровы прощается с крохой Элли, забившейся в угол грязной кухни, и несмело улыбается в ладонь Майка новой Элли – мисс Живу-Первый-Раз. Майк убирает медленно ладонь, а у Элли на губах танцует дебильный вопрос: (боже, он подумает, что я неудачница) - Майк, а… Майк, а в шестнадцать нормально вообще… Того? Девственница. Нормально? Майк на дне её зрачков видит собственное отражение, и оно кажется ему до ужаса смешным. Майк смеется Элли в лицо, а она хмурится. Мисс Все-Парни-Козлы толкает зашедшегося в смехе Майка, отчего он откатывается к стене. Отворачивается, и смех его тонет в этих грязных желтых обоях. - Пошел ты, - бурчит Элли, надеясь, что Майк вскочит и остановит её. Майк лежит уже на спине, глядя на неё снизу вверх. - Пока, цыпа. Дверь невыносимо громко хлопнет.