Ясное утро

«Our thoughts compressed, Which makes us blessed, And makes for stormy weather...» Кристально-чистого Генри Грина до ужаса интересовало: почему Иви Фрай до сих пор не послала своего грёбаного братца ко всем чертям? И ещё немного — почему она с утра наглухо прячет шею воротником водолазки. Почему смеётся над тупыми подколами Джейкоба так, будто смешнее ничего в своей жизни не слышала. Почему ищет на радио свежий сингл Placebo в тысячный раз. Почему с аппетитом жуёт резиновую овсянку Белла (они живут вчетвером: Грин, близнецы (ни капли, кстати, друг на друга не похожие) Фрай, да защищающий диссертацию Алек, обеспечивающий здоровым завтраком в виде совершенно резиновой овсянки и ежедневными перебоями с электричеством). Почему растворяется в серой лондонской невзрачности так непринуждённо и с такой лёгкостью. Генри смотрит на Иви тёплым взглядом, означающим симпатию более глубокую, чем дружескую, а Джейкоб пихает его локтем, язвит: «Ну, Грини, какова моя сестрёнка в постели»? Если бы, Генри не знает. Генри знает только, что картонные стены их квартирки в Тауэр-Хамлетсе вульгарно тонки. Хрупкие стены хранят больше секретов, чем кажется Генри, но хрупкие стены — не выдают. Иви улыбается довольно, мягко, почти без шутливой угрозы, запрокидывая голову. Джейкоб, шепчет она, ещё. Голодное солнце кусает за острые плечи, за пятки, торчащие из-под одеяла. Джейкоб ворочается на матрасе, сваленном на полу. Джейкоба мутит, лицо его немного зелено, но он такой милый, что от одного вида хочется наброситься, обвить руками, затащить под кожу, пусть греет изнутри, дышит перегаром и царапает вечной щетиной рёбра — Иви называет это братской любовью. Иви любит не называть вещи своими именами. Джейкоб ерошит волосы, ерошится сам, вздёргивает плечами — и татуированный ворон на груди встрепенулся крыльями. Он осушает припасённую (или, на самом деле, её успела принести сестра) бутылку воды, комок вязкой слюны в горле проваливается, оцарапав гортань изнутри. Ясное утро после бурной ночи. Иви закусывает губу, точно в дешёвой порнухе, бёдрами толкаясь навстречу. Джейкоб тянется лениво, выгибается. Иви мысленно считает позвонки, мысленно перехватывает его колючий взгляд. Он, вообще, такая колючка: тот ещё засранец, шаловливые пальчики, неуправляемый поезд приоритетов, дерётся как только надерётся, их общий друг Чарли называет его «чёртовым Оливером Твистом», а Джейкоб давно умыкнул у кого-то кепку под сороковые. Джейкоб на многие твисты способен; Джейкоб груб со всеми, но в постели умеет казаться понимающим и отзывчивым. Иви беззвучно стонет ярко-розовым ртом. Чистое утро проясняет ночной туман и вековые запреты. Кирпичные лица одинаковых домов (фабричные такие, из-под одного лекала, в копоти и нелюдимой английской красоте) освещает сквозь седую бороду неба ржавым — улица будто осыпана медными опилками. На первом этаже звонкую трель исполняет чайник, хлопает что-то, Белл чертыхается. Иви задыхается наверху, располагаясь под Джейкобом. Иви считает — хребет брата, словно её розарий, её острая молитва новому дню — пальцами торчащие позвонки, сцепляет крепче лодыжки на пояснице. День плюётся рассветом. Генри уходит пораньше за индийским — зелёным, конечно — чаем в свою лавку. Генри не нужно знать о тайнах мироздания, скрытых между ямочек на пояснице Иви. Постельное бельё неуловимо пахнет сиренью. Джейкоб медленно берёт сестру, упираясь ладонью в подушку. Лиловые всполохи мелькают под веками. А ещё тысячи звёзд, мириады раскалённых осколков доверия; кровные узы становятся такими узкими с утра, что ни Джейкоб или Иви не научились справляться пока с бременем взрослой, разделившейся жизни. «Pure morning, pure morning...» Иви часто предугадывает его потребности, или его похабный рот, или его ловкие руки лучшего карманника во всём Большом Лондоне. Она не без сонливой грациозности подминает брата под себя, целует пухлыми губами, сползая с бёдер, член выскальзывает из неё — Джейкоб выдыхает разочарованно. Иви улыбается хитро и вдруг зевает. Широко, отдохнувше, громко — десять фунтов, что Белл тоже услышал. Тонкие перегородки стен пропускают холод, не способны согреть, не способны удержать звуки. Иви шуршит одеялом, наклоняясь к брату, целует внутреннюю сторону предплечья к сгибу локтя — всё в застарелых укусах шприца. Не важно сейчас, что они через чайную лавку Грина приторговывают травкой или холодным оружием, обидно — скоро расходиться. Иви облизывает ладонь (игнорируя жгучую свою неудовлетворенность) и накрывает ей член. Джейкоб мычит, Джейкоб толкается в узкий кулак неспешно, Джейкоб урчит и опускает томно свои длиннющие ресницы. У Иви с её губами — крышесносные минеты, у Иви сноровка и головокружительное мастерство (и к чему только навыки ассасина не приложишь, цедит Джейкоб). У Джейкоба с его блядскими глазами — трогательные взгляды. Иви трогает себя, зажимает пальцами затвердевший сосок, одновременно надрачивая брату. Когда надоедает — вновь седлает его, плавно насаживаясь. Влажный член горячо заполняет её; близнецам прекрасно известно, что означает единение, несмотря на разделение. Джейкоб ладонью приминает упругую ягодицу сестры, второй — надавливает на поясницу, пальцами ощупывая ямочки и наклоняя Иви к себе. «Pure morning, pure morning...» Угол проникновения плавно сменяется (глубже и приятнее), Иви не в силах устоять — следует за маленькой слабостью, выдохнув рвано, двинув бёдрами, запрокинув опять голову. Джейкоб перестаёт контролировать свои проклятые руки, Иви смыкает плотней веки. Темп Джейкоба тоже перестаёт быть деликатным. Ладони оглаживают большими пальцами тазовые косточки, вспорхнули выше — прошлись по рёбрам. Джейкоб неплохо трахает (мозги особенно, не остаётся в долгу Иви) пальцами, Джейкоб хорош во многом, что предпочитает скрывать (чаще совсем неудачно). Размеренные шлепки липкие и ленивые, Иви насаживается глубоко, даже яйца сплющивает своим весом. Ясное утро собирается беспорядком на голове Иви и расширяется (Джейкоб готов поклясться: Иви вставляет сильнее колёс) зрачками. Секс угрожает перерасти в «кто-быстрее-кончит», Джейкоб посмеялся бы, если не жаждал заткнуть полные губы поцелуем. Он притягивает сестру ближе. Член упирается в ложбинку между ягодиц, когда она мокрым животом прилипает к его груди. Догадливая Иви елозит задницей и жмётся промежностью к крепкой руке брата. Пальцы дразнят клитор, а Джейкоб уже кончает на её ягодицы. Они даже потрахаться нормально не могут: всегда соревнование, всегда грёбаные уловки, но всегда — почти синхронное пересечение финишной черты. Шершавые пальцы Джейкоба действуют проворно, Иви обмякает незаметно для себя — её оргазм тихий, а ловкость братских рук одурманивает; Джейкоб в деле слишком коварен и удовлетворяет любой каприз. Джейкоб оставляет засос на мраморной шее Иви, клыками цепляет под кожей жилку. — Я твой ночной кошмар, Иви Фрай, — зловеще бормочет он, — и, пожалуй, останусь с тобой навсегда. Иви улыбается против воли, расслабленно потянувшись, собирая кожей редкое тепло. — Я согласна, — она приподнимается, оглаживая ладонью торс брата, — ужасный Джейкоб Фрай. Мучай меня каждое утро. — Оу, я не так плох в постели, как ты думаешь, — вдруг объятие тёплое, ненавязчивое, будто ничего и не было, никогда не было. Джейкоб заглядывает в лицо сестры, или она — в его, или они снова вместе это делают, привычка, ничего не попишешь. Ясное утро засыпает мурашками и приятной усталостью в коленях. — Ты прекрасна утром, Иви Фрай. Джейкоб способен мягко стелить, язык у него здорово подвешен, с манерами иногда переигрывает, а член — неприличных размеров. Кажется, все чёрствые англичане такие? — Береги себя, — просит сестра, набив полный рот овсянки. Алек спалил брови, но завтрак, как всегда, подал вовремя. Джейкоб утешает и строит Беллу глазки, — честно, Иви сама видела — поправляет лацканы его пиджака. Из приёмника тянет космический Брайан Молко: «Day’s dawning, skins crawling», — своим голосом почти не из гелия. Кристально-чистый Генри должен вот-вот вернуться из лавки; Джейкоб шутливо ерошит волосы сестре. Когда Фрай скользит мимо Грина в дверном проёме, Генри улавливает незнакомый аромат сирени и ощущение того, что его главный вопрос к Иви — почему твой грёбаный брат в доле? — так и останется не озвученным. Тёмные уголки душ близнецов лаконично молчат. А Молко повторял из квартиры, какое утро было ясное. «A friend who’s dressed in leather... ...morning».