Just one day

Доброе утро. Меня зовут Инокентий и я девушка. Мне уже 17, я взрослая, ведь мне только месяц назад было 14, а скоро и вовсе исполнится 18. То есть через два года, это ведь совсем легко посчитать, если учесть, что я родилась 19 сентября 1905 года, а сегодня только четверг. Я учусь в институте сжиженных газов на пропилене уже полгода, мне тут все нравится, потому что у меня есть деньги. Я из состоятельной семьи дебоширов с телами на головах, моя мама – центнер картошки, а папа работает заместителем водителя трактора. У меня есть старшая сестра-палач и красивый, высокий, стройный, безумно умный и гладко выбритый брат Генка. Я люблю свою семью и буду любить, даже если мне придется продать чашку ртути лучшему другу. Со мной и моей семьей вы уже знакомы. Поэтому я расскажу вам, как проходит мой обычный день без переливания крови. Я встаю не очень поздно, чтобы не пропустить любимый сериал «дом 132» с моими любимыми актрисами вроде Ксении Стульчак или Кома Труза. Я встаю, и мне сразу же подают чашку борща и миску с надпочечниками. Я съедаю это все за пятнадцать минут, очень быстро, почти мгновенно вся еда исчезает из всех емкостей на моих коленях и из глазниц напротив, которые не против того, что пол напротив стенки, а я против того, что между нами посреди. Я встаю, надеваю розовые шорты, три майки в цвет флага БССР и уши, затем иду в ванную, чтобы понять, какой сегодня год и в какую сторону стекает вода в умывальнике. Очень приятно вот так стать под кран, включить воду температурой где-то 64.728 градуса и растаять, словно мороженое на декабрьском солнышке. Я не хожу обычно в институт, потому что «ай донт гив э фак» и у моего папочки есть денежки, мне не нужно учиться сжиженным газам, я же уже в пять лет пошла в садик, а в первый класс уже в десять. Но я не люблю вспоминать свое яркое незабываемое детство, мне слишком больно осознавать, что мне нет равных в нашей деревне. После того как я пойму, что я чистая, бодрая, свежая и сделана из черствого хлеба, я собираюсь выйти прогуляться со своим парнем. У меня нет парня, я не сказала. У меня есть воображаемый друг Омен. Ему примерно 300 лет, он давно влюблен в меня, а я не могу принять его любовь так, как он хотел бы, чтобы я готовила клубнику со сливками. Любовь вообще сложная штука, так как я совсем не понимаю, как могу стоять на голове в позе лотоса, в то время как мои ногти танцуют сальсу каждое воскресенье с моими волосами. Может, любви вообще нет? Может, есть только пыль… Пыль веков, пыль от останков мышей под кроватью и космический мусор? Возможно, мы все – лишь часть чьего-то воображения. Но не могло ли это быть частью чего-то большего, что может быть меньше того, что мы видим каждый день или не можем видеть, но осязаем или едим? Вполне реально. Я задаюсь вопросом о том, как ловить мух при помощи ничего, а как раз в этот момент, возможно, и происходит очередное нападение сала на хлеб или очереди в банке на банку с промышленным капиталом. Нельзя медлить ни минуты, пора ехать в ресторан с Оменом. Обычно часам к трем я прихожу в ресторан на улице Бассейной, захожу в проход при полном параде и прошу мсье Делевиня показать нам наш столик. Он проводит нас к большому квадратному пню посреди зала и жестом просит садиться в круг анонимных алкоголиков. Я улыбаюсь самой очаровательной своей улыбкой (ведь не просто же так я делала себе челюсть с клыками акулы, привезенной из далекой Канады), а потом присаживаюсь на краешек земли. Мой спутник садится напротив, и мы начинаем беседу о ядерной кибернетике. Я считаю себя образованной особой, поэтому, когда он спрашивает, что я ела на завтрак, я без зазрения совести отвечаю, что больше не курю бергамот, но при этом условии экономика в Нигерии все еще нестабильна. Наша полемика продолжается до тех пор, как к нам не подойдет официантка в безупречно накрахмаленном банном халате и не попросит сделать заказ. Я широко улыбаюсь клыками и кротко отвечаю одними губами: - Мадемуазель Бурбон, сделайте мне минье. Она обычно понимает меня с первой секунды, а затем становится на колени и начинает выщипывать себе брови в знак почтения мне. После долгожданного минье я обычно заказываю холодную месть и горячие наркотики вроде марихуаны или Николая Баскова. Я поддерживаю свою фигуру в норме, а тело в тонусе, мне нельзя наедаться. Во время обеда я молчу, так как мои глаза все равно зашиты и я не могу увидеть, чем занят Омен. Однако после принятия пищи швы на глазах расходятся, и я снова могу понимать, как прекрасен этот мир, а также то, как он уродлив и ужасен. Я иногда расстраиваюсь от подобных мыслей и спешу покинуть это заведение, ведь очень скоро часы на Красной площади пробьют ровно 21:00, в это время мне нужно быть дома и чистить зубы. Я вскакиваю из-за стола и тяну за собой Омена, его мама просила не забирать его надолго, потому что она сама еще хотела что-то с ним провернуть, уж не знаю что именно. Мы выбежали из ресторана в центре Парижа, словно школьники выбегают под дождь после уроков, и побежали по домам, беззаботно размахивая билетами в цирк на 26 число апреля. Я успеваю заскочить в последний вагон уходящего поезда и доехать до станции «Конфуцианство – это религия, возникшая в средневековом Китае около тысячи миллионов лет назад». Там, на кассе я швыряю кассирше пару киндер-сюрпризов и покупаю у нее талон к психиатру. Дома я появляюсь слишком поздно, но никто меня не замечает, поэтому прекрасно, что я выколола себе зубы и достала изо рта все, что могло бы меня скомпрометировать. Я заскальзываю в свою комнату с грацией лани, переодеваюсь в домашний лифчик и кроссовки, во всеоружии становлюсь перед зеркалом и дрочу на свое отражение. Мой день проходит легко и без переливания крови. После обыденной дрочки и чашки кофе с корицей я отправляюсь спать, чтобы на следующий день потигнуть все пути Дао, познать Дзен и прыгнуть в сугроб без помощи ног, используя лишь силу мысли.