Ритм старого пирата

      Опять! Опять этот сон! И опять эта не выносимая тяжесть!..       Он снова проснулся среди ночи, и теперь всё было хуже, чем прежде. С каждым разом становилось всё хуже. Он не мог даже шевельнуться – малейшее движение тут же отзывалось пронзительной судорогой в груди, будто кто-то стискивал в кулаке его сердце вместе с горстью осколков. Они вонзались в плоть при сжатии глубже и глубже, а кровь хлестала из ранок и ошпаривала изнутри грудную клетку, сдавленную так, точно на неё упала бетонная плита.       Надо было успокоиться и переждать. Как обычно…       О, дьяволы магнетаров, это уже становится обычным!       Переждать, переждать, переждать… Сколько? Он же не может вздохнуть! Он не может ждать и десяти секунд, потому что ему надо вздохнуть! Но новый вздох – новая боль. Боль порождает дрожь, дрожь снова порождает боль, всё это вертится по кругу и выдохнуть из-за этой боли уже не получается!..       Весельчак У, распластавшись, лежал на кровати и затуманенным взором, не мигая, пялился в потолок. Слёзы ручейками катились по вискам. Он не шевелился, опасаясь сделать даже крохотный вздох. Мелко дрожали онемевшие губы и пальцы. Старый пират чувствовал, как от их кончиков медленно ползёт томительная одеревенелость. К запястьям. К локтям. К плечам.       Подушка и простынь промокли насквозь от холодного пота. Одеяло сползло на пол, и поток прохладного воздуха из кондиционера зверски морозил кожу.       «Конец! Конец!» – выла слепая паника. Она металась в мозгу, ища выход, точно тесное пространство черепной коробки подстёгивало её клаустрофобию.       Хотелось вскочить и бежать куда глаза глядят. Только хотелось… Боль не давала подняться, а ужас уже не фантомный, не приснившийся, наседал всё плотнее, всё нестерпимей.       Смерть – до крайности обидная штука. Но страшного в ней самой ничего нет. Страшно то, что начинается после смерти. Никто не знает, что именно, но Весельчак подозревал – что. Преследующие его ночные кошмары давали о том некоторое представление, и старый космический волк боялся. Боялся того, что его ждёт, того, что с ним происходит, и отдельно с особой ненавистью он боялся своего бессилия как-либо повлиять на всё это. С глупой детской наивностью он просто ждал, надеясь, что это пройдёт само по себе. Надо только не думать об этом, не обращать внимания – и напасть обязательно оставит его в покое.       Так он и ждал, лёжа пластом, леденея да глядя, как мерно колышется потолок над ним. Прозрачное фиолетовое сияние ночника освещало комнату. Весельчак слышал, как в лампе и проводах потрескивает электрический ток, слышал, как за дверью мирно сопит охрана, как глубоко дышит кондиционер, напуская очередную волну прохладного воздуха. Он слышал, как шевелятся косматые тени по углам, потревоженные этой волной. И ещё он слышал тиканье. Медленное и усталое. Сознание уцепилось за него, отвлекаясь от паники.       Откуда это спасительное тиканье? Убаюкивающее, утешающее, такое родное среди враждебных теней, такое живое…       Живое! Спазм прошёл!       Медленно-медленно по чуть-чуть, точно пил студёную воду, Весельчак осторожно вздохнул. Грудь как будто превратилась в один слабо ноющий отёк, но тяжесть спала, и боль не возвращалась. Толстяк всхлипнул и, еле подняв окостеневшую руку, потёр глаза.       Опять… Если это повторится опять, он не выдержит. Пятерня сползла по лицу и дряблому двойному подбородку на грудь. Между пальцами медитативно заскользили звенья цепочки и кругляш тяжёлого серебристого перстня. Это успокаивало. В холодных пальцах перстень казался необычно горячим и… живым. Таким же живым, как передумавшее останавливаться сердце.       Весельчак кое-как поднялся, прошаркал к стоящему в углу холодильнику, открыл его и, жмурясь от хлынувшего в глаза яркого света, наощупь достал пакет кефира. Сперва сделал большой глоток, подождал, наслаждаясь, как прохладная кисловатая жидкость скользит по пищеводу и обволакивает стенающее от изжоги нутро, потом припал к горлышку и жадно выпил остатки. Бросил пакет на пол и утёрся рукой.       Напиток его слегка приободрил.       На тумбочке слева от кровати стояли часы в виде отделанного золотом хрустального черепа, в глазницах которого алым огнём горели отмерявшие ход времени цифры. Весельчак покосился на них: до утра, как до соседней галактики! Но снова ложиться спать не было никакого смысла, и Весельчак, ругнувшись, вынул из драгоценной шкатулки на холодильнике таблетки и зашуршал упаковкой. Непослушные пальцы никак не могли справиться с блистером. В конце концов, Весельчак выронил его и со зла плюнул под ноги. Туда же отправился второй опустошённый пакет кефира.       Пират вернулся к кровати и взял со стоящего рядом стула скомканный халат изысканного чёрного бархата с пышным золотом позументом. Он медленно натянул один рукав на левую руку, а на то, чтобы вставить правую в другой рукав сил уже не осталось, и он просто накинул халат на плечо. Затем взял лежавшую там же на стуле портупею с бластером, покачал её, раздумывая, на весу, но так и не нацепил. Он запахнулся в халат и, придерживая его одной рукой за ворот, – с портупеей в другой руке – поковылял к двери.       Снаружи, привалившись к косяку, беззаботно дремал охранник. Толстяк легонько пихнул его, и тот стремительно взбодрился, торопливо моргая, гоня сон из глаз и по-деловому озираясь.       – Что? Шеф?       – Какого чёрта, Хап? – неубедительно промямлил Весельчак законное возмущение безалаберностью доверенного лица.       – Я это… это… – затараторил было Хап, но Весельчак прервал его поднятой рукой. Отчитывать нерадивого телохранителя не было ни сил, ни желания.       – Где Палтус?       – Он... он до ветру… А я это…       – Иди спать, Хап, – вздохнул Весельчак. – Скажи смене, что я буду за барабанами.       – Шеф, извини! – пуще прежнего засуетился охранник.       – Иди спать, Хап, – повторил Весельчак и добавил уже себе под нос: – Хоть кто-то может спокойно спать…       Хап растерянно помялся, двинулся по адресу, но обернулся и озабочено пробормотал:       – Шеф, ты паршиво выглядишь! Клянусь, таким видом рябого Грабо напугать можно.       – Знаю, – безразлично бросил Весельчак, едва волоча ноги к уборной. Кобура свешивалась с портупеи и тюкала об пол.       – Может помочь? – застенчиво спросил вдогонку охранник.       – Иди спать, идиот, – беззлобно открестился Весельчак.       Никто ему не мог помочь… Разве что Алиска? Попросить её? Не откажет! Как-никак она ему жизнью обязана… Алиска могла бы помочь. Наверняка бы помогла. Но почему-то Весельчаку не хотелось к ней обращаться. Не хотелось даже думать о ней.       У двери в уборную Весельчак приложил ладонь к маленькой сенсорной панели на стене, и замок тихо щёлкнул, впуская хозяина.       Та унылая обшарпанность, которую довелось лицезреть Алисе в пиратском замке за время её непродолжительного визита в их логово, не шла ни в какое сравнение с убранством личных апартаментов привыкшего к роскоши и комфорту старого гедониста. Отделанные самыми дорогими сортами облицовочного камня стены и пол, золотые краны, инкрустированные самоцветами плафоны светильников, коврики из «крокодиловой» кожи и самые изысканные благовония, – это лишь сотая часть того великолепия, что сразу лезла в глаза счастливому, переступившему порог. Здесь даже была внушительная мраморная статуя: исполненный исполинской мощи Весельчак У со смаком разрывал пасть безобразному дракону. В общем, настоящий Версаль, а не уборная. Не удивительно, что Весельчак не пускал сюда, да и в другие свои комнаты свору подшефных ему головорезов, которые никогда не отличались хорошим вкусом и манерами, имели слабое представление о чистоплотности, зато были жуть как охочи до чужого добра и пакостей. Вся их развесёлая братия обитала на первом и цокольном этажах дворца, оттого те и имели столь не презентабельный вид, так смутивший в своё время Алису.       Справив малую нужду, Весельчак подошёл к умывальнику и сунул руки под кран. Сенсор включил воду. Весельчак долго смотрел на неё, прислушиваясь к её плеску, потом поднял взгляд к зеркалу. С той стороны на него взглянул измученный сутулый незнакомец.       Он заметно изменился за последний год: всё ещё имел изрядный избыточный вес, однако потерял не менее четверти от прежней своей представительности и сильно осунулся. Растянутая кожа пошла складками. Некогда пухлые, как дыни, алые щёки обвисли бледными брылями, утащив за собой вниз уголки улыбчивого рта. Брови разъехались куда-то по краям глаз, а под глазами набухли синюшные мешки, оттеняющие красные воспалённые веки.       Крыс в своём репертуаре ерничал по поводу «молочной диеты» своего подельника, но иногда в его привычном цинизме слышалась бессильная злость. Кажется, он боялся происходящих с Весельчаком трансформаций, но виду подавать не хотел. А тот в свою очередь не хотел обсуждать своё состояние с проклятым глотом. Звёзды свидетели – Крыс был не из тех, кто жалеет. Такие, как он, завсегда только жалят. Ну, его к чертям! Да и жаловаться на недомогание Весельчак считал ниже своего достоинства.       Кроме того, с недавних пор мерзкий характер Крыса стал совершенно отвратительным: его раздражала любая мелочь, он шипел на всех подряд и готов был пристрелить всякого, кто бы осмелился сказать ему слово поперёк. Что характерно, упоминания о Селезнёвой бесили его с исключительной и труднообъяснимой силой. Это был ещё один повод не заводить с ним разговор о здоровье – ниточка бы по любому привела к Алиске. У неё же столько знакомых врачей! Она сама почти врач…       Весельчак тихо выругался.       – Тебе надо лечиться. Ещё не поздно. Пока ещё не поздно…       Но он всё тянул, всё чего-то ждал. Чуда, что ли?       – Может, я это заслужил? – спросил он незнакомца в зеркале. Тот только скорбно пожал плечами.       – Холоднее. Сильнее, – приказал Весельчак крану и сунул голову под ледяную струю. Процедура его окончательно пробудила. Не вытираясь, он переодел халат как положено, портупею повесил на шею и, выйдя из уборной, побрёл к лифту.       […]       На первом этаже рядом с лифтом, как заправский гостиничный швейцар, уже дежурил длинноусый пират весь в аксельбантах и пулемётных лентах.       – Шеф? – приветствовал он начальника.       – Знаю-знаю! – предупредил его вопрос Весельчак У. – Я оплачу внеурочную смену.       – Спасибо, шеф! И…       – Да-да! И Хапу с Палтусом бошки поотрываю, – отмахнулся Весельчак, направляясь к массивным двустворчатым дверям в конце коридора, у которых стояли в карауле ещё два охранника. Они предупредительно распахнули тяжёлые створки перед приближающимся боссом.       – Молодцы, парни! – кивнул тот на их приветствие и прошествовал в величественное затемнённое помещение – зал барабанов.       Темноту разбавлял просачивающийся через стёкла высоких узких окон отсвет уличных прожекторов. Под сводчатым потолком клубился мрак. По оранжевой звукопоглощающей обивке стен струились призрачные золотистые всполохи. На стеллажах и полках громоздились барабаны всех сортов и размеров, и отблески света загадочно играли на их полированных ободах.       Весельчак У невольно залюбовался этой картиной, но охранник за его спиной услужливо щёлкнул выключателем, и зал озарился мягким сиянием светодиодов.       – Закрой дверь с той стороны, – бросил Весельчак через плечо и направился к своей любимице, своему главному сокровищу – внушительной ударной установке, возвышавшейся на подиуме в дальнем правом углу зала. Слева от неё на другом подиуме стоял громадный том-том – инструмент аккомпанирующего Весельчаку Крыса.       На стенах висели портреты знаменитых барабанщиков: настоящие холсты, драгоценные рамы и подлинная живопись – Весельчак не скупился, заказывая художникам и граверам эпохальные изображения своих кумиров. Один из портретов размещался над ударной установкой, чуть с наклоном к зрителю, и изображённый на нём симпатичный юноша с большими наивными глазами в обрамлении густых пушистых ресниц как будто наблюдал за тем, кто займёт место ударника. Лёгкая, полная ироничного простодушия, улыбка играла на его лице, словно он хотел сказать: «Ну, давай-давай! Покажи, что ты можешь!»       Старый пират замер перед ним, вглядываясь в приветливый взгляд и слабо улыбнувшись в ответ. Коснулся золочёной рамы, глубоко вздохнул и скорбно потупил взор.       Образы прошлого нахлынули на него теплой ласковой волной: он который раз вспомнил, как увлёкся игрой на ударных. Не на «барабанах», а именно на «ударных» – так говорили сапиенсы, и Весельчак предпочитал им в этом подражать, ведь благодаря им у него появилось это несколько странное для космического пирата музыкальное увлечение. Даже, можно сказать, что оно появилось благодаря Алиске. Снова эта вездесущая Алиска! Хлебнул он с ней лиха. Но, как бы то ни было, а вся история с пробуждением его позитивной творческой жилки началась с того злополучного путешествия во времени в погоне за миелофоном, обретшего впоследствии чуть ли не мифологический статус. Происходящее и впрямь походило на сказку. Правда, Весельчак воспринимал её по своему, но волшебного стечения обстоятельств отнюдь не исключал.       Ох, и здорово же они оторвались тогда в Москве! Оказалось, что сапиенсы в прошлом наивнее своих потомков раз этак в сто. Обжулить их ничего не стоило, и Весельчак с Крысом, пользуясь их доверчивостью, куролесили по полной программе.       Нет, трудности кой-какие были, но несущественные. Скорее они даже придавали своеобразную пикантность всему этому сюрреалистическому вояжу в прошлое чужой планеты.       Так, на первых парах, пираты только и делали, что кутили напропалую по местным ресторанам. И самым забавным в этом было то, что обслуга, администрация и остальные посетители принимали их за важных иностранных персон и старались всячески им угодить. В частности, угощая задаром. Пираты же «просекли фишку» и специально корчили из себя «делегатов». В их представлении это не составляло труда: они вычурно одевались и разговаривали в основном на космолингве при том, что ещё в московском космопорту обчистили автомат со специальными таблетками, позволяющими быстро усваивать иностранный язык.       Но то ли они вели себя уж чересчур вызывающе, то ли земляне, потчуя «туристов», на самом деле руководствовались не гипертрофированным чувством гостеприимства, а какими-то личными меркантильными мотивами, а «лафа» в итоге кончилась, и двери заведений общепита для пиратов захлопнулись. Посредством «сарафанного радио» по всем столовым, ресторанам и кафе быстро распространилась эпидемия недоверия: мол, появились два афериста, выдающие себя за дипломатов Гваделупы – будьте бдительны!       Хитроумный Крыс ещё пытался попрактиковать свои навыки гипнотизёра, да оказалось, что подавляющее большинство сапиенсов чихать хотело на его экстрасенсорные способности, а некоторые официанты так и вовсе не шли на контакт, но, едва заметив одиозную парочку, сразу звали охрану.       Подобное положение вещей имело бы печальные последствия для пиратов, если бы за время своих похожих на шабаши пирушек они не завязали знакомства с местными жуликами и спекулянтами, которых здесь именовали «фарцовщиками», «бомбилами» и «стилягами».       Рыбак рыбака видит издалека – и пираты быстро нашли общий язык с «братьями по разуму». Правда, интересы последних поначалу вызвали у Весельчака и Крыса лёгкое недоумение: «Контры» из числа аборигенов торговали не драгоценностями, не энергоресурсами, не оружием и даже не наркотиками, а «шмотками» и «мУзой». По меркам космических разбойников это было очень приземлённо. Но выбирать направление бизнеса не приходилось. К тому же, они и были на Земле! Каким же здесь всё должно было быть, если не «приземлённым»?       Руководствуясь такими рассуждениями, пираты оставили мелочность «фарцовщиков» их собственной совести, а сами сосредоточились на удовлетворении существующего спроса открывшегося им подпольного рынка. Тут уж проблем не было: благодаря счастливому случаю пираты оказались вовлечены в кинопроизводство и принялись под шумок таскать со съёмочной площадки инвентарь и аппаратуру, сбагривая краденое барыгам и спекулянтам. Вырученные барыши тут же спускались на очередной кутёж. Только теперь пьянки, называемые в стиляжьей среде «тусовками», проходили не в роскошных ресторанах, а по частным квартирам – «хатам» или «флэтам».       На одной из таких тусовок и произошло то, что навсегда изменило жизнь, мировоззрение и отношение Весельчака У к «недотёпам сапиенсам».       Как всегда, было шумное застолье. В крохотной квартире «полуторке» немыслимым образом помещалось два десятка гостей. Выпивки было много, закуски значительно меньше, а того, что можно было назвать съедобным, не было вообще. На заднем плане, вертя две здоровенные катушки, булькал жуткими руладами примитивный музыкальный ящик. Все неудобства и недостатки застолья нивелировались количеством алкоголя. Кто-то как раз провозгласил очередной тост. Под нестройный хохот Весельчак поднес к губам рюмку да так и замер, внезапно завороженный чем-то совершенно потрясающим.       – Что это? – отшвырнув рюмку и озираясь по сторонам, взревел он.       – Чо за дела, мэн? – возмутился хозяин «флэта». – Нормальная водка!       – Нет! – Весельчак растолкал зажавших его за столом собутыльников и подскочил к катушечной коробке, из которой раздавалась невообразимая звуковая каша. – Вот это! Что это играет?       – Ху, – пьяно икнул какой-то ощипанный очкарик.       – Что? – не понял пират.       – Банда английская. Зе Ху называется, – пояснил очкарик. – Чел, ты не в теме, что ли?       – Зе Ху, – машинально повторил Весельчак. – Зе Ху…       Тут взбудоражившая его композиция кончилась, и затенькала другая мелодия. Пират скривился. Тщетно пытаясь постичь управление музыкальным прибором, он навис над ним и раздражённо прорычал:       – Как это переключается? Надо то, что только что играло…       Хозяин подошёл к проигрывателю, нажал клавишу медленной перемотки и, отмотав плёнку назад, заново запустил удивительную песню. Весельчак выпал из реальности, целиком погрузившись в происходящее чудо. Словно загипнотизированный, он следил за вращающимися катушками, притопывал в такт ногой, прищёлкивал пальцами, тряс головой и шептал: «Так! Так! Так!»       – Вот здесь! – возопил он и вонзил палец в запомнившуюся клавишу. Вернув дорожку чуток назад, он снова проиграл фрагмент. Потом снова. И снова. И снова…       Качество фонограммы было просто кошмарным, мелодию забивал белый шум и какие-то посторонние звуки, видимо, попавшие туда при N-ной перезаписи. Но Весельчака не волновала ни мелодия, ни крики хрипатого вокалиста, ни рявкающие гитары. Он внимал ритму барабанов.       Нет-нет, это было нечто большее, чем просто барабанный ритм, который ему доводилось когда-либо слышать ранее. Ритм немыслимым образом попал в унисон с его сердцебиением. Да попал так, что Весельчаку казалось, будто у него попросту вынули сердце, запихнули его в этот пластиковый ящик, подключили к нему динамики, и он теперь наслаждается со стороны его многократно усиленным стуком. Потрясающий задорный пульс свободы, непокорности, безрассудства! Весельчак крутанул тумблер громкости до предела, колонки надрывались, а бешенный ритм пронизывал его, сводя нутро приятной истомой.       «Вот-вам! Вот-вам! Вот-вам!» – бухала бочка баса.       «Да-да-да-да-да!» – ответом на все запреты и законы рокотали том-томы и малый барабан.       «Жить-жить-жить!» – весело звенели тарелки.       Вдруг всё прекратилось.       – Чувак, это ни фига не в кайф! – одёрнул Весельчака хозяин «флэта», выдернув из розетки шнур питания магнитофона.       Зря, конечно, он это сделал. Пират рассвирепел. Завязалась драка, быстро перешедшая в погром. Соседи по подъезду вызвали милицию, и Весельчаку с Крысом пришлось делать ноги.       Тогда толстяк думал непременно найти записи загадочной «английской банды», но пиратам пришлось залечь на дно – набедокурили они солидно и угодили в розыск. А спустя пару дней завертелась такая круговерть, что стало вообще не до музыки.       ИнтерГполовцы совместно с временщиками взяли их, что называется, «тёпленькими», на месте преступления. Только Весельчака на тот момент и миелофон, и светящий яснее солнышка тюремный срок мало волновали: первое, что он попросил у предоставленного ему государством адвоката, были «записи английской банды Зе Ху» – всё, всё, что есть! Подследственный выглядел одержимым, и обескураженный просьбой адвокат через день принёс флеш-карту с материалами.       О, корона Серой Туманности, качество файлов не шло ни в какое сравнение с замусоленной магнитной плёнкой незадачливого стиляги! Но главное, кроме музыки, фотографий и статей о группе, на флешке было ещё и видео, и оно сразило Весельчака наповал. Исходя из скорости услышанного им ритма, он ожидал увидеть всё, что угодно: хоть три ударные установки, хоть целую оркестровую команду с барабанами, хоть кальмара или двенадцатилапого эвридианского велуда, орудующих палочками. Он бы ни за что не поверил, что подобные ураганные дроби может играть всего один человек. Но так оно и было: за установкой сидел именно что всего один щуплый лупоглазый сапиенс – совсем юнец со смешной стрижкой пай-мальчика. Откровенно говоря, внешностью барабанщик не производил впечатления.       Но когда он застучал… в него словно демон вселился!       Руки метались туда-сюда, вверх-вниз, слева направо, неуловимым вихрем мелькали палочки, и монструозный рокот, непокорный, неукротимый, точно идущий из самого пульсирующего ядра Галактики, заполнял всё вокруг. Установка ходила ходуном, а мальчишка лупил по поверхностям наотмашь, будто вместо палочек у него были две булавы, и он сносил ими головы невидимому дракону, или хотел вбить эти чёртовы барабаны в пол. Пот лил с него потоком, и капли летели во все стороны, когда он встряхивал взмокшей шевелюрой. Он задыхался. Он горел! Но бил, бил, бил, точно от этого зависела вся его жизнь и существование всего мироздания.       «Жить-жить-жить!» – надсадно визжали тарелки.       Мальчишка делал то, что всегда хотелось, но не получалось у Весельчака – он выражал своё кредо. Ярко. Мощно. Доходчиво. Весь смысл его был в одном: «Жить!» Во что бы то ни стало – жить. Вопреки всему и назло всем…       Его звали Кит Мун. Даже сами иррациональные, склонные к чудачествам сапиенсы считали его безумным, лунатиком. Он пронёсся через свою эпоху, как комета, будоража умы, эпатируя публику и озаряя сущее очевидцев грандиозным сиянием своей стремительной жизни. И он сгорел, как комета, как падающая звезда, не выдержав собственного ритма. Так рано! Их разделяло целое столетие чужого времени, и Мун всё равно бы не дожил до возможной встречи со своим новообретённым фанатом, но Весельчака это не утешало. Ему было невообразимо грустно, что мир потерял такого удивительного человека. Впервые он так остро переживал о ком-то, кроме себя. Наверно, потому что увидел в Ките родственную душу. Как же этот забавный сапиенс походил на того взбалмошного раздолбая, который некогда устроился сопроводителем груза на космический дальнобой, а потом, подравшись с капитаном, угнал корабль с сотней кубов гравиата в прицепе и отправился в свободное плаванье по просторам Галактики, став впоследствии самым знаменитым пиратом Нового времени.       Весельчак У никому в этом не признавался, но в некотором смысле он был даже рад, что угодил за решётку: у него появилось время и возможность поближе ознакомиться с богатой на сюрпризы культурой землян.       Сапиенсы! Да хранят их боги Вселенной со всех их гуманизмом!       К нему приходили какие-то шизонутые психологи: разговаривали с ним и очень радовались, что такой закоренелый бандит оказался неравнодушен к искусству, пускай и авангардному. Ему не дали барабаны, но вдосталь снабдили музыкальными записями, обучающим видео, и никто не запрещал ему собрать в камере импровизированную установку из мисок, банок и ведра.       За те восемь земных месяцев, что он провёл тогда в тюрьме сапиенсов до того, как сбежавший много раньше Крыс организовал ему побег, Весельчак сформировал для себя чёткое представление, чем он дальше займётся. Условия для реализации планов были самые благоприятные. После побега пираты пришли к единодушному решению, что им необходимо затаиться на неопределённый, но длительный срок. ИнтерГполу очень не нравилось, когда заключённые покидали без разрешения пенитенциарные учреждения. Иногда Суд Галактики объявлял таких смельчаков вне закона, и тогда за их жизнь никто бы не дал и унции космической пыли. Перспектива быть подстреленными в очередном рейде без суда и следствия заставила пиратов стать тише воды, ниже травы. Они завязали с активным разбоем и переключились на более спокойную нелегальную торговлю, причём торговали не сами, а только организовывали сделки и выступали их гарантами. При своём высоком авторитете в криминальном мире они без труда заняли доминирующие позиции посредников между различными пиратскими кланами и гильдиями контрабандистов. Заработок их состоял из не большого, но верного процента с устраиваемых сделок между криминальными группировками, а наличие собственной планеты – Убежища – гарантировало стабильный доход от аренды плацдармов космическими флотилиями звёздных корсаров.       Не пыльный бизнес, куча свободного времени и личная планета – что ещё нужно для того, чтобы целиком и полностью предаться хобби?       Весельчак быстро разжился несколькими превосходными ударными установками с кучей сопутствующих аксессуаров к ним и… столь же быстро понял, что «не инструмент делает мастера, а мастер инструмент». Отрабатываемые им в камере навыки фактически оказались бесполезными: настоящие барабаны звучали и вели себя совсем иначе подручных средств, на которых он учился стучать. Несмотря на всю производимую звуковую мощь, барабаны оказались тонким и очень капризным инструментом – они бескомпромиссно отказались прощать Весельчаку его неуклюжесть, как то делала пластиковая посуда и жестяные банки. Барабаны требовали настройки, определённого положения рук, определённого захвата палочек, определённого угла удара, определённого места удара и даже определённой посадки за установкой. Лишь поверхностное ознакомление с этими вопросами, а так же с основными принципами и видами игры на ударных, с музыкальной грамотой и прочим – убедили Весельчака, что, чтобы стучать, как Кит Мун, придётся серьёзно учиться. Учиться он не любил, но и отступать тоже.       До изнеможения с завидным упорством сутки напролёт он повторял барабанные рудименты. Но наравне с практическими занятиями штудировал и теорию. Виртуальных курсов и видео-уроков ему не хватало, и по его приказу было организованно похищение с Блука преподавателя тамошней консерватории. Шайка головорезов Весельчака У приволокла чуть живого от страха профессора на Убежище, где ему оказали должный почёт и сделали предложение, от которого невозможно было отказаться: либо он помогает уважаемому человеку стать барабанщиком, либо сам становится барабаном.       – Ты меня не бойся, – предупредил Весельчак профессора. – Я хочу хорошо играть, и ты меня этому научишь. Делай нужные замечания. Будь строг…       Сложно быть строгим с амбалом весом в четверть тонны, у которого к тому же, похоже, не все дома. Но Весельчак вёл себя смирно, и профессор скоро освоился. Порой было удивительно наблюдать, как он отчитывает своего ученика, будто перед ним не пиратский главарь, а сопливый мальчишка. А Весельчак терпел упрёки и нравоучения, заглушив все прочие амбиции, кроме одной – научиться играть на ударных. Единственное разногласие, долго портившее их отношения, касалось только стиля игры Весельчака. Профессор с Блука имел совершенно противоположный сапиенсам менталитет. Он не понимал, зачем нужно бить по барабанам с такой истерией и сокрушительной силой и зачем пирату хочется научиться играть именно так. Однажды Весельчак не выдержал и сказал:       – Слушай, профессор, твоё дело следить, чтобы я попадал в такт и ноты. Остальное тебя волновать не должно!       Профессор весь затрясся, ожидая, что сейчас ему как минимум прострелят коленные чашечки, но пират, помолчав, продолжил:       – Мне без разницы, что ты обо всём этом думаешь. Я тебя уважаю и могу прям сейчас вернуть на Блук. Я просто не хочу отвлекаться от занятий на эти дурацкие споры…       И профессор так проникся воодушевлённостью своего невольного ученика, что отказался возвращаться домой, пока не добьётся от него положительных результатов игры. Весельчак никогда не оставался в долгу – он по-царски отблагодарил профессора.       […]       Одновременно Весельчаку удалось заинтересовать музицированием Крыса. Сама причина вовлечения его в игру была банальной: Весельчак никак не мог скоординировать одновременные движения руками и ногой, ответственной за педаль бочки баса. Поэтому та у него постоянно бухала не в такт. Ища выход из положения, Весельчак и обратился к Крысу с просьбой о содействии, предложив тому взять партии баса на себя:       – Ничего сложного – просто бей в нужный момент и всё, – сказал он глоту.       Тот от нечего делать согласился и занял место за самым большим том-томом из коллекции своего «помешанного» подельника. К удивлению Весельчака, проявил он себя незаурядным ритмачом, как будто всю жизнь только тем и занимался, что играл на ударных.       – Да я в лётном училище столько маршей наслушался, что без хронометра тебе год по секундам отсчитаю, – самодовольно объяснил Крыс свою очевидную одарённость.       – Ясно, – кивнул Весельчак. – Только, понимаешь, какое дело, стучишь ты без драйва.       – А это ещё что за чума? – спросил Крыс.       – Ну, как бы тебе объяснить… – задумался Весельчак, – это задоринка такая.       – Чего?       – Ну, это когда тебе интересно чем-то заниматься, и ты делаешь это с удовольствием. Стучишь ты в такт, но как-то неинтересно.       Крыс вспыхнул.       – Я неинтересно стучу?! А по башке тебе не настучать?       – Уймись ты, – рассмеялся Весельчак. – Давай попробуем ещё разок?       Крыс цыкнул зубом, но согласился, и они сделали второй дубль.       – Нет, не то, – вздохнул толстяк по завершении упражнения. – Мяса не хватает, я бы сказал…       – Мозгов тебе не хватает, – плюнул Крыс и, бросив свои колотушки, порвался уйти.       – Постой! – остановил его Весельчак. – Знаешь, что? А ты попробуй разозлиться на барабан!       – Он мне денег не должен, чтобы я на него злился, – фыркнул Крыс.       – А ты… А ты представь, что это Селезнёва! – придумал Весельчак.       Глот кровожадно блеснул глазёнками.       – Представить, говоришь? Давай попробуем!       Он взял колотушки наизготовку, Весельчак отбил «три-четыре», и началось нечто невообразимое. Две слившиеся партии гремели, как самая настоящая гроза! Стёкла дребезжали, стены, казалось, упруго выгибаются под напором молотящих звуков, а между Весельчаком и Крысом как будто даже молнии простреливали. Они лупили по барабанам изо всех сил, всё наращивая темп, подгоняя и стараясь перебить друг друга.       Это были две минуты барабанного неистовства! А когда всё стихло, и взгляды соперников встретились, Крыс, криво усмехнувшись, произнёс:       – Кажется, эта маленькая поганка получила по заслугам?       – Угу, – только и смог выдохнуть запыхавшийся толстяк.       С тех пор Крыс часто искал «разрядку от дел» за своим гигантским том-томом. До последнего времени. Давно он не заходил в этот зал…       А скоро, похоже, наступит тот день, когда и сам Весельчак не сможет сюда прийти. Скоро он совсем не сможет стучать…       – Хватит киснуть! Ещё повоюем! – встряхнулся толстяк, гоня прочь подкравшиеся за воспоминаниями чёрные мысли.       Он скинул халат, повесил портупею на пюпитр и, схватив палочки, решительно уселся за установку.       Сперва – привычная зарядка: перебирание палочек пальцами, вращение кистями, упражнения на расслабление и напряжение рук.       Затем началась разминка. Весельчак легко постукивал по каждому сегменту установки, чутко прислушиваясь к их тональности и обертонам. Проверив таким образом настройку и оставшись довольным, он принялся неспешно отбивать простенькие дроби в четыре четверти. С отскоком. Без отскока. Снова с отскоком. С оттяжкой. На одном барабане. На двух. На трёх…       Вдруг резко, без переходов он врезал по тарелкам, словно отрезая путь назад, и дальше погнал шестнадцатыми нотами в нарастающим темпе жестким битом парадидлов.       «Да-да-да-да-да!» – угрюмо бубнили флор-томы.       «Так-так-так-так-так!» – вторили альты.       «Жить-жить-жить!» – звонко звенели тарелки.       Стороннему наблюдателю всё действо запросто могло почудиться работой некой паровой машины. Руки Весельчака работали, как два поршня. Губы механически беззвучно отсчитывали такты, и каждая усиленная ключевая нота сопровождалась резким выдохом. Человек и установка словно слились воедино.       Внезапный брейк сменил ритмический рисунок. За ним ещё один. Ещё! И Весельчак уже бил тридцатьвторыми. Взор его полыхал неистовством.       «Жить-жить-жить!» – надрывались тарелки.       «Ещё-ещё-ещё!» – строчил хай-хэт.       И вот пошёл первый проход по всей установке слева направо. За ним сразу второй – ещё быстрее. Весельчак даже привстал. Дыхание вырывалось из груди с хриплым шумом, вздохи становились всё короче, всё реже. Плечи и локти уже начали неметь, а он – терять контроль над силой ударов.       Слишком быстро для него! Слишком!       Но он и не думал останавливаться или замедляться, а отстучав дробь по крайнему правому флор-тому, рванул на третий проход.       И тогда при очередном ударе палочка вдруг выскользнула у него из руки и, крутясь, улетела в другой конец зала. Острая боль свела правое запястье, в предплечье словно вогнали раскалённый штырь. Рука по инерции врезалась в барабан – хрустнули пальцы.       Весельчак заскрипел зубами, подался вперёд, и тут его поразила жгучая судорога в районе солнечного сплетения. Он пошатнулся, хотел сесть обратно, но вместо этого всей массой рухнул ничком через установку. Затрещала обечайка бочки баса, альты разлетелись во все стороны, тарелка полоснула его по груди, и, весело гудя, покатился колесом сбитый со стойки малый барабан.       Высоко под потолком ещё рокотали отзвуки последнего сыгранного старым пиратом ритма, а его тело замерло среди разрушенной установки. Прямо перед остекленевшими глазами на полу лежал испачканный в крови серебристый перстень. Зловещим блеском на его печатке сверкал сапфировый иероглиф, похожий на цифру «4», какой пользуются в своём языке сапиенсы.       Сознание погрузилось во тьму…