В небо

Я падаю в небо, да я убегаю…

- Пап, а ты меня видишь? Маленький Вова сжал руку отца, в большей степени с любопытством, чем с заботой разглядывая Юру, запрокинув светловолосую головку. - Конечно, вижу, - закашлялся мужчина. – А почему ты спрашиваешь? - Мама говорит, что ты слепнешь и не можешь больше летать. - Мама? Так тебе и сказала? – несколько удивился Троицкий. Его бывшая супруга никогда деликатностью не отличалась, тайн чужих хранить не умела и была на редкость болтливой женщиной. И все-таки он был бы рад, если бы Оля к нему вернулась. Небо, Вова и она – вот и все, что Юрий ценил в этой жизни. Жену он потерял полгода назад, когда белокурая красавица, хлопнув дверью, ушла к важному дяде в костюме с иголочки, небо, когда офтальмолог зацокал языком и начал строчить в карточке корявым почерком быстро-быстро, сын только остался, да и то по выходным. - Она сказала это папе, - без какой-либо задней мысли (да какие они, эти задние мысли, могут быть у четырехлетнего?) ответил Вовка. – Ой, дяде Мише… Так, теперь и третья составляющая оказалась под угрозой. Печально. Нет, это даже не то слово. Подобрать только подходящее, когда все вокруг рушится в методично строившейся, распланированной на годы вперед жизни, крайне сложно. - Так ты его папой называешь? – растерянно развел руками Троицкий. Он не мог разочароваться в сыне в силу крайней юности Вовика, но все-таки до последнего надеялся, что его пацан не подведет и отчима воспринимать, как отца, не будет. - Не-е-ет… - протянул Вова, разглядывая шнурки на ботинках. Правый развязался, а Владимир Юрьевич еще не умел сооружать аккуратненькие бантики. Благодаря смазливому личику, в детском саду за него это делали девочки, чей возраст уже почти достиг шестилетней отметки. Лодырюга был, в общем-то, Вован. И ловелас. В будущем. – Пап… Юра, грустно улыбнувшись, присел на корточки и завязал шнурок. - Ты уже большой малый, пора бы тебе научиться, это самому делать. - Угу, - шмыгнув носом, отозвался сын, виновато наблюдая за действиями отца. Вечером того же дня состоялся разговор, охарактеризовать который можно было бы так: Оля нарушила негласное правило «лежачего не бить». - Мише предложили работу в Штатах, - взволнованно покусывая белыми зубами и без того уже растрескавшиеся губы, начала экс-супруга. Белизна зубов была неестественной и вызывающей, почти вульгарной, и Оля уже не один десяток раз пожалела, что посетила стоматолога с целью обзавестись голливудской улыбкой. - Поздравляю, - ответил Юра, помешивая ложечкой горячий чай. Учитывая, что сахар по рассеянности он так и не положил, но каждые три поворота по часовой стрелке пробовал красно-коричневую жидкость на вкус, процедура получалась неэффективной. - Ты не понял. Мы втроем уедем в Америку. Насовсем, - растрепав для убедительности волосы, сказала Оля. Она-то думала, что прическу поправила, став более представительной, но в конечном итоге стала выглядеть лишь еще более жалко и испуганно. Перспектива покинуть родину ее не радовала (английского Оля в помине не знала), но факт второго развода в случае ее отказа не радовал куда больше. – Вовку мы берем с собой. - Что?! Мой сын останется со мной, а ты отправляйся куда хочешь! Дальше были крики, вопли, слезы, взаимные обвинения в несуществующих грехах, попытки объяснения в любви со стороны Юры и неубедительные доказательства со стороны Оли касательно лучших условий для Вовы на другом континенте. - Да у тебя и работы нормальной нет! – завизжала Ольга. Грязные потоки соленой воды, смешанной с тушью, окрасили ее персиковую кожу щек в полосочку. – Посмотри на себя. Ты не можешь всего лишь летать на своих любимых самолетиках, а такое чувство, что у тебя яйца оторвали! Во что ты, мать твою, превратился? Ноешь и ноешь только! Тьфу! Юра встал из-за стола, задев его, и чашка повалилась на бок, покатившись. Чай мигом пропитал сложенные на краю газеты. - Да ты о ребенке своем меньше думал всегда, чем о самолетах! Ты псих, ебнутый на всю голову… - не унималась двадцатишестилетняя барышня, демонстрируя не только бывшему мужу, но и притаившемуся за дверью кухни сыну весь свой словарный запас. – Что там, в небе, такого, чего нет на земле, а? Там нет баб, там нет… - Да, ты права. Там нет баб, - тихо заметил Юра. – Никуда Вовка не поедет и точка. Но он поехал. На следующем же свидании малыш жалобно вылупился на папаню и заявил, что тот его не любит. - Я буду учить языки, ходить в лучшую школу, у меня будут цветные друзья… - заученно тараторил Вовка, пока они сидели в кафе, предварительно отметившись сразу на двух премьерах мультфильмов в кинотеатре. - Мама тебя хорошо научила, - вздохнул Троицкий. Вот мегера синеглазая. И «цветных» друзей приплела. - Папочка, если ты меня любишь, то отпустишь нас с мамой и дядей Мишей в Африку. - Америку, чудо ты мое… Отпустил. Дядя Миша пацана как своего любил. Троицкий это видел, потому мог доверить сына. Не хотел, всей душой не хотел, но мог. Небо. Голубое и лишенное клочьев белоснежной ваты, именуемых облаками, темно-синее, полное налитых свинцовой тяжестью туч, багрово-красное в лучах уходящего солнца и нежно-розовое в четыре утра в июне. Такое разное и каждый раз одно и то же. Юра любил его, любил высоту, скорость и то, как вскипала кровь на взлете, как щемило сердце при посадке, как ни с чем несравнимое чувство эйфории охватывало его в сотнях и сотнях метров от земли. Далеко не каждому дано такое испытать. Не по пальцам, конечно, летчиков пересчитать можно, но это особое братство. Только теперь Троицкого из него вышвырнула сама судьба. Зрение падало и падало, и после каждого визита к врачу Юре казалось, что его в очередной раз швырнула мощная волна об изрезанное лицо скалы, а потом утащила обратно в море. Жена ушла незадолго до того, как он узнал – скоро все вокруг превратится во тьму. Сказал Ольге, она пожала плечами. «Я не останусь с тобой из жалости. Сам понимаешь, что это для тебя скорее оскорбление, чем благо. Мне жаль». Небо. Друг? Подруга? Друже? Вот, последнее подойдет. Там, в вышине, нет проблем в отношениях, нет проблем с деньгами, нет потерь и нет времени. Бескрылым не понять, что невозможно однажды ощутив свободу от всего, смириться с ее отсутствием. А у него были крылья, пусть и стальные, но его. Небо не предаст, не ударит в спину. Небо останется небом и тогда, когда от Троицкого не будет ничего, даже воспоминания. Чем дальше от земли, тем ближе к ответу на вопросы: что там за гранью, какова она, бесконечность. Откуда мы пришли и куда придем, зачем мы в этой вечности возникли, и кто нас создал. Паря над землей ты уже не простой смертный, ты нечто большее. Проблемы человека не важны, расизм, терроризм, коррупция, СПИД и рак, голод – там этого нет. Протяни руку и вот она, твоя суть. Ты равен… Богу? Нет, еще не равен, но, безусловно, ближе к Создателю, чем где-то в другом месте. В той новостройке еще не было лифта, и Юра поднимался по ступеням. Да там еще и перил не было – дом-подросток. Этажи отстроены, и со стороны кажется, будто он уже почти готов, но внутри все незрело: подъезды не окрашены, двери в квартиры стандартные, голые, с ручкой написанными цифрами. Один пролет, второй, этаж четыре, этаж семь. Чем выше, тем трудней дышать. Сердце билось где-то на уровне глотки (не там оно, конечно, это делало, но ощущение было именно таким), одышки еще не было – Юра в свои тридцать был малым тренированным, а частый пульс был вызван скорее волнением. Крыша. Внизу никого – час ранний, солнце только-только надумало выползать из-за горизонта. Холодно было, и клубы пара так и вырывались изо рта. Хорошо! Полный вдох, глубокий, отнюдь не вдох отчаявшегося, приговоренного к смерти, а вдох свободного, выбравшего свой путь. Волнение ушло. Последний взлет, последнее падение. Полузабытые воспоминания о тепле материнских рук, прелесть учебных лет в одном сжатом миге, одинаково синие глаза Ольги и Вовки, все это одновременно, всё переплетено и неразрывно связано, воздух в лицо и…