Моя душа больна тобою.

— Что ты чувствуешь, Реджина? — Пустоту. Словно… во мне больше не осталось воздуха. Скрип ручки по бумаге действует на нервы. И, как никогда прежде, злость закипает где-то глубоко внутри, но приглушенная действием лекарств, не может вырваться наружу, и позволить всепоглощающему пламени гнева испепелить причину своей ненависти. Наверное, это и к лучшему. — А поподробнее? Она усмехается и впервые обращает мутный взгляд на седоволосого мужчину в белом халате. Липкий комочек страха подступает к горлу, когда она чуть наклоняется вперед и прозрачность карих глаз отступает, предвещая опасность. Скрытая угроза, которая, казалось бы, не должна исходить от пациентки, но он невольно откланяется назад, не желая сталкиваться с этой неизвестностью. — А как подробнее описать пустоту, доктор? Он не может ответить ей. Да и как человек, незнакомый с магией, сможет понять, что творится в душе этой женщины? Это уже за гранью науки. Что же, она всегда считала медицину бесполезной. — Я скучаю по своей семье, — добавляет спустя пару минут натянутого молчания. Она необычная пациентка, он понимает это и, наверное, поэтому боится ее. — Пока рано говорить об этом. Можешь возвращаться в палату.

***

Снова заперта в клетке, как и много лет назад. Но эта решетка скорее для души, чем для тела. Здесь закончится подведенная черта твоих владений, Королева пустых зеркал. Больше нет слова «Злая» перед твоим титулом. Ты достигла апогея правления и лишена дальнейших прав на престол. Твой стан поник среди бетонных плит тобою убиенных, и множество могил сколотят вокруг твоего тела склеп. Не бойся. Ты не почувствуешь их боли. Но голоса в твоей голове не найдут покоя. Воцарится хаос, в теле не останется ничего, кроме омертвевшей плоти. А теперь тебе страшно? Никаких режущих и острых предметов. Она могла бы без труда перерезать запястье или же воткнуть штык себе в горло. Что угодно, лишь бы избавиться от душащего гнета очередной темницы. А темница ли это? Пустые рамы от зеркал оставили на стенах разводы и кусочки плесени. Тонкая паутина трещин на потолке, которую она изучает каждую ночь, перед тем, как потерять покой в черно-белых кошмарах. Капельки застывшей крови на батарее и мышеловка, закинутая под кровать. Все в этой комнате наводит страх. Апатическое желание кидаться на стены и разрушать это придуманное врачами подземелье. Камеру пыток для и без того ослабленных и потерянных в своих печалях людей. Стены. Они давят на нее, лишают измученное тело воздуха. И она правда задыхается. Рвется к окну, но на нем решетка. Конечно, именно в таких условиях держат убийц. Она смеется. Достаточно громко, чтобы привлечь внимание санитаров за дверью. Ворвутся в комнату и без особых усилий усмирят буйную брюнетку. Сто миллиграмм хлорпромазина и она снова овощ. Все еще молится, чтобы это было просто плохое сновидение. Но когда в этой жизни молитвы приносили пользу? Ее посадят на кровать и скажут словно маленькой непослушной девчонке: — Веди себя хорошо, Реджина, иначе мы отведем тебя в подвал. Дверь закрывается, и начинаются игры разума. Сумасшедшие скачки теней на стене пугают ее. Она уже давно не ребенок, но, черт возьми, как трудно противостоять кошмарам, что словно голодные волки разгрызают тебя изнутри. И существуй бы на свете рентген души, он бы точно показал лишь обглоданные кости. Поджимает колени и обхватывает себя руками: — У злодеев не бывает счастливого финала. Не бывает счастливого финала. Не бывает… Не бывает… Просидит так еще немного времени, пока дверь в палату не откроется и не зайдет самый важный в ее жизни гость. — У нее сегодня опять был приступ. Осторожней, мистер Локсли. Ничего не ответит. Тихонечко прикроет дверь палаты, в итоге снова запрет ее в комнате, кишащей оборотнями прошлого. Но теперь он сам стал одним из них. — Здравствуй, любимая, — наклоняется и касается губами холодного лба. — Как ты себя чувствуешь? — присаживается перед ней на колени и вглядывается в потухшие карие глаза. Как глупо верить, что она живая. Скорее замерзшая роза в стеклянной чаше, вокруг острая проволока, царапает пальцы и пускает алые капли на белый снег. Как давно зима возвела ледяные стены между ними? Он ждет весну, а она не позволяет солнцу коснуться замерших ладошек. Почему же он надеется, что она все еще та же? Ошибается. Снова ошибся. Ее уже давно нет. Они сломали ее. — Родная, ты меня слышишь? — сжимает тонкие пальцы и понимает, что она снова сбросила пару килограмм. Слишком сильные препараты, слишком слабый организм. — Второй шанс. Второй шанс, — тихо шепчет, но не поднимает глаз. Приоткроет губы, чтобы сказать еще что-то, но ей снова не хватит воздуха. — Реджина… — касается щеки, поглаживая пальцем искусанные губы. — Это ты называешь вторым шансом? — поднимает глаза и теперь в них сложно найти то помутнение и намеки на слабоумие. Будто перед ним снова его Реджина, а не пациентка из 16 палаты. — Я… я… — Не утруждай себя ответом, Робин. Это я во всем виновата. Я виновата… Снова теряется в своих мыслях и тихо внемлет одними губами: «Я виновата». — Не надо, Реджина. Ты не виновата. Ты не в чем не виновата, — целует холодные безжизненные руки, надеясь дать им хоть немного тепла, не понимает, что она лишилась последнего шанса на счастье в тот день, когда убила его дочь. — Я тебе кое — что принес, — достает из кармана сложенный листок и кладет ей в руки, — Роланд нарисовал это для тебя. Она снова ожила. Аккуратными движениями разворачивает детский рисунок и рассматривает смешных человечков, старательно закрашенных фломастерами. — Смотри, это - ты, я и Роланд, — Робин улыбается, продолжая рассказывать о том, как маленький кудрявый ангелочек, точная копия своего отца, просидел весь вечер над этим рисунком все для того, чтобы порадовать ее. -… он нарисовал тебе корону. Сказал, что у королевы всегда должна быть корона, — Робин посмотрел на лицо любимой, которое все это время оставалось безучастно, но кому как не разбойнику знать, как трепетно умеет любить его королева. Он знает, что она сохранит этот рисунок, как и все другие, подаренные младшим Локсли просто так, без повода и явных на то праздников. Разноцветными бумажками завален ее стол в офисе, но она никогда не позволяла посягнуть на эту сокровищницу. — Что ты сказал ему? Робин стирает с бледной щеки слезу и садится рядом, теперь рассматривая ее лицо в профиль. — Что ты сказал ему, Робин? Она не помнит зачем и как это сделала, должно быть, это и называется безумием. Лишить маленького ангелочка жизни, даже Злая Королева не была настолько жестока. Высшая степень слабости. Вот, на что способна женщина с разбитым сердцем, способна убить, способна уничтожить весь мир ради мести. Один раз она уже это сделала, теперь же этот мир уничтожает ее. — Я сказал, что его сестренка вернулась к ангелам, чтобы еще немного подрасти. Он произнес мягко, без намека на ненависть, боясь спугнуть ее громким словом или же резким движением, как мотылька на цветке. Неужели он простил ей такое? Может, это и называется любовью? А может, его сердце разрывается на куски от одной мысли, что эта женщина убила его ребенка. Может ли он осуждать ее за это? Может ли ненавидеть за то, что она отплатила болью за боль? Уже ничего не исправишь, но он простил. Конечно, простил ее, как и она прощала ему многое. — Это я виновата. Снова повторяет, ненавидя себя за это. — Нет, родная. Ты не в чем не виновата, — убирает прядь за ухо, и целует в висок чувствуя губами дрожь на ее коже. — Ты сам-то себе веришь? — мрачная улыбка, и она отстраняется от него. Хочет встать, но Робин не позволяет сделать этого, придерживает за талию, опуская обратно на кровать. — Отпусти меня! — Отдай нож, Реджина. Неужели она думала, что сможет украсть у вора? Главная слабость лучника заключается в том, что она слишком хорошо его знает. И знает, что маленький ножик, ее подарок на прошлое рождество, всегда лежит в левом кармане брюк. Она видит уверенность в его глазах, и чувствует, как одна рука крепко сжала ее запястье, но недостаточно, чтобы удержать подпитанное лекарствами и адреналином тело. Вырывается и подносит лезвие к запястью. — Стой! — Робин останавливается и больше не скрывает страха ни в глазах, ни в неловких движениях. Пытается приблизиться, но ее крики останавливают от любых необдуманных действий. — Не подходи ко мне, дай мне уйти, — сквозь нахлынувшие слезы, из груди вырывается рваный кашель, слабость, но она продолжает шептать, надавливая лезвием на кожу. — Не делай этого, Реджина, умоляю тебя. Пожалуйста, — его голос тоже перешел на шепот. Сейчас снова все решает случай, как и тогда, когда она медлила прежде чем вырвать маленькое сердечко, и все же решилась на это. Медленно сжала пальцами красный комочек и расслабила руку, пуская по комнате пепел обиды, и запах свершившейся мести заполняет маленькую детскую, заполняет легкие, заполняет разум. Она чувствует, как внутри нее собственный черный комок сжимается в болезненной судороге и через секунду она вовсе перестает что-либо чувствовать. — Я заслужила смерть, — хриплый голос, сквозит уверенностью, только подумать, что когда-то этим же тоном она шептала такие возбуждающие его слова любви и преданности. Сейчас же этот голос вызывает только страх. Через секунду лезвие вскрывает кожу, но этого недостаточно, чтобы убить себя. — Черт! — царапает руки и сильнее надавливает на рукоять, — Черт! Черт! Черт! Бросает на пол никчемный кусок железа, а Робин мысленно поблагодарил Бога за то, что лезвие оказалось недостаточно острым. В палате снова появляются санитары. Больше никаких резких движений. Пару капель прозрачной жидкости в рот, и она чувствует, как тело отзывается на это вторжение. В комнате появляется врач. Она помнит запах спирта и жжение на запястье, но где-то среди остального шума в голове эхом отдается его голос. — Можно мне побыть еще немного с ней? — Вы уже и так достаточно натворили, мистер Локсли. — Еще немного, доктор, — протягивает бумажную купюру и алчный докторишка соглашается на эту сделку. — Хорошо, но впредь оставляйте все свои вещи за пределами палаты. Снова закрывается дверь. И они вдвоем, каждый со своими терзаниями. Отвернулась к стене и ждет, когда захлопнется дверь, и ночные кошмары материализуются. Но он ведь не оставит ее одну. Чувствует, как Робин ложится рядом. Поворачивается к нему и касается губами шеи: — Обними меня. Неуверенно прижимает ее к себе, словно никогда прежде не держал эту хрупкую брюнетку в руках. Хотя, когда она была хрупкой? Он еще помнит какой огонь разгорался в его теле, когда требовательные руки касались его. Когда она позволяла отпустить ладони ниже талии, когда снимала с него одежду и жадно впивалась губами в шею. Она никогда не была хрупкой. Не была нежной, а сейчас изменилась и изменила его. — Я так скучаю по тебе, — шепчет Робин, обнимая крепче, сильнее. Он хочет спрятать ее в своем сердце. Спрятать от боли и от мира, который беспощадно играет с ней, как с марионеткой. Ниточка рвется, она срывается и падает со сцены. Стеклянная маска разбита вдребезги и сердцу больше неподвластен прежний ритм. Смерть — кукольник, она не будет сокрушаться над осколками зеркал, но все же, в них мы увидим наши отражения. — Я люблю тебя, Реджина. — Люблю тебя…