welcome

Сандо на самом деле холодно и если бы не, почему-то вечно тёплые, ладони парня рядом, то он бы точно до смерти замёрз. Ю кажется, что для восточного побережья Китая в этом маленьком, но милом городке слишком суровая погода, что крыша всё же не самое лучшее место для ожидания редкого лунного затмения. И что для юноши, которому уже чуть больше двадцати лет, у него слишком детское восприятие мира. – Всё потому, что ты любишь. Родной бархатистый голос доносится совсем близко, но Сандо настойчиво не разрешают открывать глаза, прежде чем луна достигнет своего апогея. Сам же он слишком хорошо знает, что впереди, вместо заснеженного пейзажа одноэтажных домиков с погашенным светом, его встретит самая счастливая улыбка, которая только может существовать в их глупой реальности. Ю уверен, что его друг вовсе не от мира сего, и одно только спокойное поглаживание горячими пальцами по руке заставляет сердце так странно биться. А от этого доброго взгляда ореховых глаз на душе становится до безумия тепло и, кажется, страшно. Именно. Разве возможно любить настолько сильно, насколько это делает он? – Хё... – Ю невольно поджимает холодные губы, затем резко замолкает, делая тихий выдох вместе с белым облачком пара. Он помнит ту давнюю просьбу, где друг просил не назвать его глупым, на корейский лад «хён», ведь «без этого мы станем только ближе». Сандо не предполагает, как можно стать ещё ближе, чем они сами. Никто, наверное, не знает. Но Ю с замиранием сердца чувствует, как медленно расстёгивается его старый китайский пуховик, купленный у кого-то подешевле, а затем, вместе с холодным воздухом, внутрь пробираются широкие ладони, которые тут же цепляются за одежду. Крепкие пальцы сжимают бока, но юноша даже сквозь ткань ощущает чужой жар. Всё же странно. – Так будет теплее, – звонко смеётся парень в самое ухо и прижимает замёрзшего Ю к своему горячему телу. И Сандо вправду кажется, что тут замешана какая-то магия. Человек не может быть настолько тёплым в зимнюю ночь – не может любить так сильно другого. – Ни о чём не думай, магия будет на небе. Старший слишком легко заваливает Ю на неприятно скрипящий снег, продолжая забавно, скорее по-медвежьи обнимать, прижимая к себе и стараясь хоть как-то согреть. Он настойчиво держит в своей добродушной хватке друга и невесомо дотрагивается тёплыми губами до холодной щеки Сандо – знает, как юноша плохо переносит холод, но всё равно, послушав своё сердце, поехал в это забытое богом место. Как Ю часто болеет из-за их глупых прогулок и своей халатности, которой, казалось, не должно быть в его годы. И как затем с покорной улыбкой младший принимает ухаживания друга вместе с незлобным «я же говорил тебе». – Долго нам ещё ждать? – бормочет Сандо. – Мне холодно, Донсон-и. Недовольно хмурясь, Ю всё же открывает глаза, даже не удивляясь, что перед ним та самая улыбка старшего. Сквозь торчащие из-под шапки тёмные пряди волос виден взгляд, в котором невозможно скрыть любовь. Донсон странный. Наверное, просто мечтатель. Но только он мог придумать младшему такой сюрприз на крыше их маленького домика – ему всем сердцем хочется показать Ю редкое лунное затмение. И не потому, что «это очень красиво», нет. Потому что так надо. – Уже всё. Тихо проговорив разрешение, Донсон неспешно ложится на ледяной снег рядом, но не выпускает друга из своих цепких объятий. Сандо же привык и не обращает внимания на чужие касания под курткой, на горячее дыхание у самого уха – поднимает удивлённый взор к ночному небу и тихо вздыхает. – Она красная. Почему-то, вместо привычных глазу ярких звёзд и белоснежного диска, на неожиданно чёрном небосводе пугающая, такая алая луна. Словно она плачет о далёком прошлом своими кровавыми слезами. Словно пытается достучаться до глупых людей этим жутким цветом. Словно пытается просто-напросто попросить помощи хотя бы у Сандо. Да. И даже при всей своей вере в лучшее Ю не способен утихомирить взволнованное сердце – в груди, под рёбрами, до боли страшно. Почему? – Красиво, да? – с каким-то восхищением в голосе произносит Донсон и также привычно смеётся, вновь прикасаясь тёплыми губами кожи на шее. Дарит лёгкий поцелуй. И всё это кажется чересчур странным даже рядом с таким человеком, как Ким. Сандо хрипло выдыхает и виновато поджимает губы, стараясь не думать о чём-то своём. О том, как несколько лет тому назад уже встречался с таким красным шрамом на чёрном небосводе, который в его и без того тяжёлую жизнь принёс одно только горе. И Донсона. Ю, вообще-то, не тот человек, который гуляет в одиночку по ночам, но именно в те сутки он почему-то оказался на улице, брошенный, кажется, сразу всем миром. Не один в их реальности, но один среди заблудших душ, которые тянутся на живое – ищут свою глупую жертву. Сандо при всей наивности не дурак, а просто всем сердцем стремиться помочь. Разве плохо пытаться вернуть мертвеца? Хах, так наивно. Ю с горечью на кончике языка вспоминает своё, кажется, уже такое далёкое прошлое и не верит, что те образы когда-то происходили именно с ним. Он был тем идеальным примером человека, над кем уже поиздевалась жестокая судьба. И дело даже не в своей потерянной при рождении в столь огромном мире семье или в вечном отношении к нему, как к другому – к самому настоящему изгою. Нет. Может, он внешне и не отличается от озлобленных людей вокруг, но душой он, пожалуй, живее остальных. Мертвецы тянутся к свежему мясу с инстинктивным желанием голода. А ведь Сандо всего лишь хочет жить по-настоящему. – Вспоминаешь Сэхёка? – Донсон без тени злости или ревности произносит чужое, уже мёртвое имя, продолжая рисовать пальцами загадочные узоры на теле младшего. На нежить не принято держать обиду, поэтому ему и нет дела до этого призрака прошлого Ю. Но никто не знает, что когда-нибудь и сам Ким станет таким вот воспоминанием. Вопрос лишь: когда? Донсон по-доброму шепчет, что нет ничего страшного в том, чтобы иногда оглядываться назад. Люди, к сожалению, слишком редко учатся на собственных ошибках, возвращаясь к своему же началу. И Сандо, наверное, один из тех глупых, но живых существ. Ему нравится быть кем-то любимым. – Сэхёк пропал под такой же алой луной, – тихо произносит Ю, вглядываясь в кроваво-красный перелив на ночном небе. Он с трудом отводит хмурый взгляд от луны, ощущая внутри себя странное чувство неправильности. – А затем я нашёл тебя. Сандо, к несчастью, приходится верить в явные знаки их мира и грустная улыбка на устах Донсона, пожалуй, лучше всяких далёких звёзд – она предвещает что-то плохое. – Забудь обо всём на эту ночь, мой Ю. И Ким не даёт сказать младшему ничего, перебивая неожиданным поцелуем тех же горячих губ. Он виновато проводит влажным языком по нижней губе, а затем пробирается внутрь, наверное, стараясь в таком странном жесте забрать тревоги. Донсон точно не от мира сего. А Сандо лишь упирается холодными ладонями в грудь друга и хочет по-детски возмутиться, но почему-то почти сразу передумывает. Иногда стоит просто принять. – Сегодня очень важная ночь, – очень тихо шепчет на ухо Донсон, слишком хорошо скрывая печальные нотки в голосе. – Почти как тогда. – Всё из-за луны? – Да, – слабым кивком соглашается Ким и заглядывает в погрустневшие глаза напротив. – Ты же сам знаешь. Затмение значит для меня очень много. – Когда-то ты говорил, что я для тебя значу всё. Ю не обижен, но внимательно смотрит в ореховые глаза старшего, стараясь найти хоть каплю вины за подозрительной добротой и любовью. Нет. Донсон странный. Не от мира сего. И если Сандо стал неким ребёнком только в тёплых объятиях старшего, который смог отгородить его от суровой реальности вокруг, то Ким, кажется, всегда был таким... Со своей уникальной судьбой. Вряд ли человеком. – Пойдём лучше в дом. Возвращая на лицо то самое счастье, Донсон первым поднимается с холодного снега, за ладони притягивая к себе Ю. Он вновь, наверное, просто по привычке дарит кроткий поцелуй в смуглую щёку и обнимает за талию. Домой. В их маленькое убежище на двоих. Всего несколько шагов и вместо зимнего пейзажа – тех маленьких китайских домиков с тихими жильцами – их встречает собственный мир. Сандо и сам не помнит, как легко поддался уговорам старшего переехать в другую страну – как можно дальше от чужих упрёков и пожирающих злобой взглядов. Чтобы просто быть свободным хоть где-то, чтобы сбежать от привычной судьбы в лучшую жизнь и, конечно же, доброе «ты заслуживаешь счастья, мой Ю». Сандо наивно считает себя счастливым человеком, но именно рядом с Донсоном он забывает о плохом. Или по крайне мере старается. – Луна даже в дом пробирается, – проговаривает смуглый юноша, бросая взволнованный взгляд к небольшому окну. Он скидывает со своих плеч расстёгнутую ещё на улице зимнюю куртку и не успевает сделать даже один шаг, как крепкие руки вновь обнимают его со спины. За время проведённое вместе, он уже привык к горячим касаниям. К звонкому смеху вечно доброго Донсона. И этому его появляющемуся по ночам обычаю – он уводит Ю куда-то вглубь их небольшого дома, не забыв сладко коснуться губами. – Сегодня важная ночь, – зачем-то повторяет Ким уже ранее сказанные на крыше слова. – Вновь твоя луна? Сандо не успевает даже посмотреть в сторону окна в их комнате, как оказывается прижатым к кровати – над ним неизменные ореховые глаза старшего и улыбка, которая становится немного хитрой. И если бы Ю когда-нибудь видел вживую рыжих созданий, то, не задумываясь, сказал бы «у тебя лисья улыбка». – Нет, – размашисто качает головой Донсон, – потому что я тебя люблю. И склоняется, целуя медленно, слишком тягуче – под стать этой холодной зиме за покрытым сказочным инеем стеклом. В такие моменты хочется лишь человеческого тепла. В такие моменты Ким меняется вместе с жаром, который он дарит, – изучает горячими ладонями замёрзшее после улицы тело. Сандо и не против. Прогоняя остатки тревоги, он непослушными пальцами старается расстегнуть пуговицы на нелепой кофте Донсона, которую ему подарила одна из соседок. Для жителей вокруг они – милые иностранцы, с трудом говорящие на сложном китайском. Но они живые. Не мертвецы, как те серые призраки, гуляющие по пыльным дорогам серых городов. Потерянные люди, которые путаются в чёрных проводах системы, подобно глупой мухе, попавшей в сети паука. Сандо успел сбежать лишь благодаря Киму. Скребя пальцами по бёдрам младшего, Донсон словно пытается расцарапать ткань джинсов, чтобы добраться до кожи и оставить на ней собственную жгучую метку. Он стягивает кофту, а затем влажно целует куда-то в ключицу. Тихо смеётся. – Сегодня ты на вкус как чёрный кофе, – неожиданно, кажется, для самого себя произносит Ким, добавляя более спокойные слова. – Не горький, но такой же вкусный. Желанный. Необходимый, когда на улице зима с ужасной тоской на душе. Кофе, от которого так сложно отказаться после. Слова старшего скребут по пока что живому сердцу Ю, оставляя после себя глубокие раны, так похожие на жуткую луну на небе. Алые шрамы. Сандо вновь возвращается к мыслям о том, что предвещает им эта ночь, и хмурится, сводя тёмные брови. Но Донсон медленно переходит с поцелуями на шею, слишком пошло лижет открытые ключицы, невольно заставляя младшего пре­рывис­то вы­дыха­ть. Так легко выбил вернувшиеся мысли. Ю по­тира­ется сво­ими бед­ра­ми о Донсона, впи­ва­ясь паль­ца­ми в его широкие пле­чи. На устах напротив лёгкая ухмылка, а затем горячие губы проходятся по животу – влажная дорожка от груди до самого низа. – Чёрт... – Сандо прогибается в пояснице и сжимает пальцы на голых плечах старшего, лишь сильнее притягивая Кима к себе. Хочется быть любимым. Хочется этих мучительных касаний, а жадный поцелуй куда важнее китайского воздуха. Когда Ю оказывается полностью раздетым, Донсон лишь улыбается, кажется, восхищаясь открывшимся видом, и проводит крепкими ладонями по смуглому телу, еле ощущая чужое волнение. Или это возбуждение? Неважно. Ким лишь склоняется за очередным, но почему-то коротким поцелуем, а затем медленно ве­дет по гу­бам Сандо ука­затель­ным паль­цем. Юноша да­же чуть при­от­кры­ва­ет рот, тя­жело выдыхая. Влажные касания – Ю тянется и проводит языком по фаланге старшего, слишком пошло втягивая пальцы в рот. Он старается прервать застывшую ночную тишину своим дыханием, тогда как Донсон смотрит всё с тем же счастьем на лице. Человек ли он? Сандо уже ни в чём не уверен. – Воспоминания оставляют боль, – вдруг произносит Ким, проводя средним пальцем по юркому языку Ю. Выражение лица не меняется, но слова вновь делают какие-то слишком глубокие раны. – В первую нашу встречу ты мечтал оставить в памяти все прожитые ранее дни. Свою родную семью, которая без жалости бросила тебя. Ту обиду на сверстников и их презрение к тебе, изгою. И конечно же, Сэхёка. Изменилось ли твоё решение, мой Ю? Донсон, наверное, просто ожидая ответа, вынимает влажные пальцы из чужого рта, сразу же обрывая тянувшуюся нить слюны. Пора. Время пришло. – Мне необходимо прошлое, – заглядывая в самую глубь ореховых глаз напротив, отзывается юноша, поджимая губы. Неизменная доброта и любовь во взоре старшего почему-то пугает в такие моменты. – Даже если оно причиняет одну только боль. Ребёнок в душе Сандо медленно погибает, оставляя после себя жуткую пустоту, которую не заполнит даже поцелуй друга. Нет. Не в этот, кажется, последний раз. Донсон странно качает головой и, опускаясь ниже, раздвигает подтянутые ноги Ю. Сандо способен лишь хрипло выбить оставшийся холодный воздух с улицы, чтобы ощутить горячие пальцы, медленно проникающие внутрь. Аккуратные движения, от которых юноша лишь жалостливо скулит, устало откидывая голову на мягкую подушку. Ему не больно, но жар сводит с ума окончательно вместе с этим добродушным, наверное, скорее восхищенным «такой красивый, Сандо-я» Исчезнувшей при рождении матери Ю стоило назвать его более мелодичным именем. Но странному Донсону нет до этого дела – он коротко целует внутреннюю сторону бедра юноши и просто смеётся. Под внимательный взгляд младшего Ким стаскивает с себя остатки тёплой одежды, будто не замечая горячего воздуха вокруг, словно в его далёком аду всегда такая погода. И холодная зима за окном кажется ему всего лишь сказанным словом. Сандо хочет позвать Донсона запрещённым «хён», но их реальность на миг застывает, когда старший закидывает смуглые ноги на свои широкие плечи, чмокая в коленку. А затем входит – мучительно медленно, заглядывая в недовольное лицо Ю, будто стараясь специально оттянуть подходящее к концу время. И если бы Ким умел, то он бы почувствовал вину за все года, прошедшие вместе с любимым Сандо. Но вместо этого он делает резкий толчок, затем ещё один, выбивая из груди Ю только хрип и собственное имя, произнесённое то ли с яростью, то ли с благодарностью. Сандо сжимает пальцы на светлой простыни, а Донсон не может не насладиться прекрасным контрастом. Смуглая кожа на почти что белой ткани, которая постепенно собирается под двумя телами. Горячие касания Кима на юноше против слишком частого холода на восточном побережье Китая. Тишина в скрытом разуме Донсона против вороха мыслей в сознании Сандо. – Не думай ни о чём, – шепчет старший и проходится по комочку нервов, вызывая в их маленьком мире на двоих пошлые стоны. Музыка, что прекраснее излюбленных произведений классиков. А Ю, с трудом услышав чужие слова, уже и не может сконцентрироваться на их реальности, видя перед глазами первые разводы – небольшие искры звёзд и ту самую алую луну. Жуткий цвет пробирает до самых костей, и её способен стереть лишь Донсон своей улыбкой. Тяжелым дыханием где-то рядом. Сандо невыносимо жарко. Наверное, впервые за эту чересчур долгую ночь, что не предвещает чего-то хорошего, и проведённое время на крыше маленького домика. Китай почему-то так легко принял его, и даже Ким в день приезда просто пожал широкими плечами, в которые Ю сейчас болезненно вцепляется оставляя глубокие красные следы. К сожалению, они недостаточно яркие, чтобы на всю оставшуюся жизнь. Ему, чёрт возьми, так хорошо. Он выгибается в спине и откидывает голову, оголяя острый кадык, по которому сразу же проходится влажный язык старшего. Ким почему-то привычно не целует, а, кажется... Извиняется? – Союз действует от луны до луны, Ю, – уже без родного «мой» шепчет Донсон, склоняясь ближе и меняя угол проникновения. – Надеюсь, ты не забыл это? Забыл. На глазах младшего откуда-то появляются предательские слёзы – то ли от вполне реального жара внутри себя и этого проходящего по всему телу наслаждению, то ли от жестокого осознания. Он просто-напросто не готов. – Хён, – невольно зовёт его Сандо запрещённым именем и чувствует, как в лёгких резко не хватает необходимого для жизни воздуха, – ты не можешь исчезнуть сегодня... Прекрасно услышав отчаянные слова, Донсон только молчит, продолжая медленно выводить пальцами на смуглом теле узоры, словно какое-то проклятие. Или оберег. Его движения внутри – размашистые, и Сандо искренне надеется, что именно от толчков его бьёт невыносимая дрожь. Что дело не в луне и сказанной правде. – Я просто следую установленным правилам, – наконец, произносит Ким, стараясь всеми силами скрыть в голосе ту самую любовь. Как же больно. Сандо даже не может пошевелиться, в панике бросая взгляд куда-то в сторону окна, где заметен лишь слабый след от алой, такой магической луны. Всё переплетено. А во рту чувствует только металлический привкус крови. Страха. Последнее, что помнит смуглый юноша – это всё те же родные касания горячих ладоней и тихий шёпот на самое ухо – Я любил тебя, мой Ю.

х

Сандо на самом деле холодно, и рядом больше нет тёплых рук, которые согреют в тоскливую зиму. Наверное, всё же придётся до смерти замёрзнуть именно тут. И Ю кажется, что для восточного побережья Китая в этом маленьком, но милом городке слишком суровая погода, что крыша всё же не самое лучшее место для ожидания какого-то призрака. И что для юноши, которому уже чуть больше двадцати лет, у него слишком сильно болит человеческое сердце. – Это всё потому что я люблю, – хрипло бормочет себе под нос Сандо, выдыхая облако пара, и тихо усмехается. – И не забуду. Больше нет родного бархатистого голоса, что доносится совсем близко. Но Сандо настойчиво кажется, что сейчас он откроет глаза и вместо заснеженного пейзажа одноэтажных домиков с погашенным светом его встретит самая счастливая улыбка, которая только может существовать в их глупой реальности. Ю уверен, что его ушедший друг не от мира сего. И что Донсон вернётся. Как же наивно. Неужели ребёнок в глубине его души до сих пор не умер без необходимых объятий со спины? Без поцелуев по ранним утрам. Без простого «как хорошо с тобой» на самое ухо. Сандо точно дурак – тот редкий человек, что стараясь скрыться от голодных мертвецов и паутин-проводов серых городов, забрёл в собственноручно созданную ловушку. Он невольно вспоминает первую свою в жизни кровавую луну на чёрном небосводе – этот шрам мира, благодаря которому появился Донсон. Он пришёл на искреннюю мольбу о помощи одного человека. А Ю сам не заметил, как согласился на тот глупый договор, где парень с добрыми ореховыми глазами обещал ему настоящее счастье. И как же невыносимо быстро прошёл весь, казалось бы, бесконечный срок. – Больно. Сандо опускается на противно хрустящий снег, вновь поднимая уже печальный взгляд к ночному небу. Вернулись исчезнувшие звёзды – маленькие планеты и чьи-то миры. А луна приобрела свой привычный холодный оттенок. Донсон ведь знал и всё это время помнил, что конец совсем близко. И молчал. Почему? – Наверное, чтобы до последней минуты я оставался счастливым, – тяжело вздыхает Сандо и устало прикрывает глаза, вслушиваясь в жуткую тишину на улице. Судьбу невозможно обмануть. И ему, Ю, просто-напросто предопределено быть одному. Без родной семьи. Без вполне реальных друзей. Без мертвеца Сэхёка, потерявшегося за слоем пыли города. И даже без своего странного Донсона, который точно не от мира сего. Ведь у него своя, такая магическая реальность, куда он так и не смог пригласить живого Ю. Время прахом проходит сквозь сжатые пальцы – Сандо слишком хорошо чувствует, как находится на самом дне песочных часов. Ещё несколько крупинок и воздуха окончательно не хватит. Ему был нужен Донсон, тогда как старший просто играл. Чёрт. – Не верю, – вместе с облаком пара тихо выдыхает Сандо. На его лицо неожиданно падает снежинка, словно та последняя песчинка в древних часах. Сердце невыносимо болит. А Ю так упрямо, наверное, всю свою оставшуюся жизнь готов ждать следующей кроваво-алой луны – шрама на чёрном небосводе. Только чтобы вновь взглянуть в ореховые глаза своего Донсона.