stone cold

Где-то ближе к половине двенадцатого в спальню вторгся тусклый свет от свечи, заполз на стену и слегка осветил лицо ЁнДжи. Она уснула всего полчаса назад в обнимку с «Поющими в терновнике» и теперь, наверно, видела уже третий сон. Джексон аккуратно поправил одеяло и убрал упавшую на её лицо прядь волос. – Уснула? – в темноте раздался женский голос, и будь он чей-то незнакомый, чужой, Джексон бы встрепенулся, обронил свечу на пол и вмиг зажёг любимый ковёр ЁнДжи. – Пусть поспит, сегодня у неё был тяжёлый день, практически ни минуты отдыха. Он хотел поднять голову, посмотреть в мерцающие глаза Хани и спросить: «Где ты?» Но сил говорить не было, как и сил извиняться перед ней. Время не лечит, раны не затягиваются, а воспоминания всё так же ясны. Он убил её: Ан Хани. Он сжёг её изнутри. И он сожалел, как не сожалел больше ни о чём на свете. Но вот в чём загвоздка: Джексон не мог ничего исправить. Он по-прежнему любил ЁнДжи, пусть и ценой утёртых слёз Хани… Джексон знал – отлично понимал, что это он всему причиной, и дело было в том, что он никогда не мог принять чувства Ан и ответить на них взаимностью. У него всегда была ЁнДжи, его собственный лучик света, яркий и незаменимый, он и думать не смел о том, чтобы променять её на кого-либо, даже если это была его лучшая подруга, самая понимающая и заботливая, и даже если это значило разбить её крайне хрупкое сердце, только-только собранное заново по кусочкам, с лоскутками скотча, выбивавшимися из-под шрамов. Но сейчас на её лице не было выражения каких-либо отчуждённости или печали; с улыбкой она наблюдала за тем, как Джексон гладил по голове ЁнДжи и глядел на неё влюблёнными глазами. С их первой встречи прошло три года, и столько же времени он не видел Хани. Долгий срок? Если проживать его в ожидании, то безумно долгий. Джексон постоянно чувствовал, что она где-то совсем рядом: наблюдает за ним и улыбается своей особенной улыбкой, ясной и доброй. Она наверняка что-то шептала ему, когда он спал, и оттого у него были только яркие сны, и кошмары о смерти подруги постепенно кончили его тревожить. Только сама она ещё хранилась у него между рёбер: в самом уголке, впечаталась и никак не хотела отдираться, как бы Джексон ни пытался. – Я скучал по тебе и всё вспоминал твою сдержанную улыбку, – он встал и впервые посмотрел на неё с тех пор, как она появилась. – Я знаю, я не достоин прощения, но я прошу, прими мои извинения. Если бы я просто мог знать, где ты, как ты… Может, мне было бы сейчас намного легче. Но только если ты счастлива; в ином случае я бы чувствовал себя разбитым. Хани подошла близко, прикоснулась легко к щеке и тотчас убрала руку. – Пока жив ты, жива и я, счастлива, надеюсь на светлое будущее, что мы, как и прежде, будем бегать за свежими пончиками по воскресеньям. Я не виню тебя в том, чего ты не совершал и о чём ты бы не хотел жалеть. Сегодня твой день не будет похож на завтра, ведь у тебя есть ЁнДжи, и она скрашивает твоё одиночество яркими воспоминаниями. А я лишь стёртое прошлое. – Нам нельзя было встречаться? – Нам нельзя было встречаться тогда. Впервые, под дождём, у дома номер двенадцать твоих родителей. Нам нельзя было встречаться в начальной школе, когда ты звал меня из соседнего класса на обед и покупал клубничное молоко. Нам нельзя было встречаться и сейчас, воплощая твои иллюзии в реальность. Джексон накрыл лицо ладонями, бормоча что-то бессвязное, и вдруг он отчётливо услышал последние слова: – Прощай, Джек, я твоё забытое воспоминание. Часы за окном уже подняли ночную тревогу: полночь. ЁнДжи открыла глаза, встрепенувшись от их боя. – Ты с кем-то говорил? – спросила она, поправив одеяло. – С тем, с кем уже никогда не смогу поговорить. И растревоженное гнёздышко-сердце, кажется, наконец-то нашло покой.