Пепел

Он сидит рядом с постелью больного и дремлет. Всю ночь он не смыкал глаз, а под утро наконец склонил голову в мимолётном забытьи. — Утро… — тихо-тихо произносит Орден Тамплиеров, смотря в окно. Он не станет будить Тевтонский Орден, так любезно приютивший его – и так яростно защищавшего перед своими же. Пусть спит. По рукам – изломанным, вывернутым, покрытым струпьями, – ползёт огонь, этот вечно голодный языческий божок; когда-то нежные и сильные пальцы вцепились в шерстяное одеяло, но пляшущее пламя на него не переходит – о нет, оно своими ласковыми поцелуями превращает живую плоть в уголь… Орден Тамплиеров кричит и кричит, даже когда голос срывается в пронзительный визг, чтобы обернутся хрипом, каркающим, жутким, как волчий вой в ночи на болоте, даже когда от боли глаза закатываются так, что видно одни лишь белки в кровавых прожилках, даже когда его ломает так, что слышно хруст позвоночника – смачный, жирный, от которого пустой желудок Тевтонского Ордена выворачивает наизнанку, в стекающую непрерывной рекой восхитительно густую кровь, – и… Шея – воспалённое розовое пятно с чёрным сердцем, которое осыпается пеплом, чудовищный цветок бледной желтизны, чьи лепестки – вскрывающиеся нарывы. Фантасмагория сожжения – уродливые лохмотья плоти, под которыми дрожат, шевелятся трепетные и влажные хрящи – а воздух смраден, его отравляет аромат горелых костей, – и запекающаяся на ожогах кровь, пузырящаяся на губах умирающего. Пальцы – выбеленные кости, на которых болтаются угольки, окружённые пузырями: вальяжные, от крохотных, то и дело наползающих друг на друга, до огромных, лопающихся, обдавая сходящие с ума нервы Ордена Тамплиеров вонью и холодом. На горящие руки течёт слюна, когда он выгибается обратно, скрючивается, опуская полумёртвое лицо, ненадолго умолкает – чтобы вновь, запрокинув голову, объятую огнём далёкого костра, на котором умирает Жак де Моле, закричать. Тевтонский Орден затыкает уши руками и плачет, плачет, плачет, крича то ли от страха, то ли от боли и сопереживания – как можно, почему его друг должен умирать так жестоко уже несколько лет, где этот Бог, где его милость и сострадание?! — Будьте вы прокляты! — кричит Орден Тамплиеров голосом своего Великого Магистра, а по его щекам – слёзы, а боли больше нет, совсем нет, есть только сожжённая плоть, при виде которой Тевтонский Орден хочет задушить своего друга – лишь бы он не кричал так отчаянно, лишь бы его муки прекратились, о, Святая Дева, сжалься над ними, такими маленькими!.. — БУДЬТЕ ВЫ ПРОКЛЯТЫ!.. Один плачет от бессилия, другой – от боли. Голова – факел, волосы полыхают что печь, осыпаются прахом, а рот искривлён в немом крике, в беззвучном плаче – «Отпустите, отпустите, я всё расскажу, только не мучьте меня!..» – и по уголкам сочится кровавая слюна, а из чистых глаз – капают прозрачные слёзы; ему нужно кричать от боли, соль заставляет страдать его умирающее лицо, но звука больше нет, его нет, всё пожирает ненасытный костёр, только скулит Тевтонский Орден рядом, вытирая мокрое лицо. — Прости их, Святая Дева, — едва слышно, в ушах – похоронный звон и крики его последнего Великого Магистра, его проклятья продажному королю и слабовольному папе, – то ли легенда, то ли галлюцинация, – едва шевеля лопающимися от жары губами – по подбородку что-то течёт, прохладное и липкое, но он даже не хочет знать, что. — Прости их, алчных и глупых, прости их, молю тебя, заступница, прости, я не ведаю, что кричу, пожалуйста… Я зову Вас на Божий Суд, ГОДА НЕ ПРОЙДЁТ, КАК МЫ ВСТРЕТИМСЯ!.. прости его, прости их всех… Кожа сворачивается, как бумага, превращается в лохмотья пепла, а тело пышет жаром – огонь, всюду огонь, жадно целующий ещё живое тело, – Тевтонский Орден срывает одеяло и с ужасом смотрит, как босые ноги с вывернутыми ступнями чернеют, обдавая запахом хорошо прожаренного мяса, слушает безумную молитву, перемешанную с проклятиями, и сам кричит – «Не умирай, не умирай!» – а Орден Тамплиеров вдруг застывает, умолкает на полуслове, прерывается на полукрике и неловко валится набок, в объятья укутанной в чёрное фигуры, под колокола и звон косы – «Нет, не умирай, не покидай меня, мой друг!..» – его глаза пустеют, а лепестки пламени гаснут, чадя, и он не узнает, никогда не узнает, что португальские тамплиеры спасли орден, дали ему другое имя, пересоздали, что люди отпускают рыцарей, ведь они так добры к народу… Когда он поднимается по лестнице к себе – всегда в чёрном плаще, всегда в трауре – и вдруг оступается, оседает с застывшим в гримасе боли лицом, Тевтонский Орден чуть ли не прыжком преодолевает разделяющее их расстояние и осторожно поддерживает его. — Не надо, — с улыбкой, от которой веет полуночью и тонким месяцем, такая она бледная, говорит Орден Тамплиеров. — Всего лишь кому-то вывернули ногу. Я могу дойти сам. Тевтонский Орден приходит на богослужении вместе со всеми. Ему никогда не нравилась именно эта его обязанность, хотя в Бога он верит неистово, даже фанатично временами, однако так положено. Приходится ёрзать на месте, вставать на цыпочки – он ведь всего лишь мальчишка, куда ему до взрослых рыцарей по росту, – и смотреть на Орден Тамплиеров, с благоговением внимающего каждому слову. И этого Тевтонский Орден понять не может. Он ничего не делает, и это – страшная пытка для него. Ему не нравится ждать и тратить время на то, что можно с равным успехом прочесть самому – Священное Писание никогда ни от кого не прячут, да и не запрещают, другое дело, может ли желающий изучить его лично читать. Однако мучения заканчиваются, кто-то идёт в исповедальню, кто-то переговаривается вполголоса с братьями, и Орден думает, не исповедоваться ли ему тоже – когда его гость падает на пол, и из-под накрывшей его чёрной ткани плаща расползается тёмная кровь… От его крика дрожат стены. Руки Тевтонского Ордена дрожат, он с яростью кричит на своих, требуя отойти, позвать лекаря, священника, кого угодно, кто сможет облегчить муки несчастного, у которого на глазах ломаются пальцы – хруп-хруп-хруп – и падают ногти, вырванные кем-то у кого-то. Я всё скажу, только прекратите!.. — Крик захлёбывается, теперь Орден Тамплиеров клокочет, словно в него вливают воду, нет – захлёбывается. Кожа покрывается кровоточащими рубцами, а на лице появляются розовые пятна ожогов. — Тихо, тихо, — прижимая к себе гостя, шепчет Тевтонский Орден, — я с тобой… Они не смогут убить тебя, никогда, это пройдёт, они прекратят… Орден Тамплиеров дрожит в его руках, что-то лепечет, цепляясь за плащ; когда он напрягается, чтобы снова закричать от невыносимой боли, будто его растягивают на дыбе – Что вам нужно, я всё скажу, только прекратите, молю вас, ради Господа Нашего, я всё, всё скажу, что вы хотите!.. – Тевтонский Орден трясёт его, забыв о своей отчаянной жалости, и крик умирает. Когда ему кажется, что его брат по оружию скончался – У него такие пустые глаза… Нет, нет, не умирай! – и потому он в страхе отпускает его, то лёгкое тело, упав, гремит так громко, как будто Тевтонский Орден кинул на пол кости. Но лучше бы тогда, под конец тысяча триста седьмого года от Рождества Христова, Орден Тамплиеров сломался и умер. Сколько страданий ему причинили те, кому он верил… Так думает Тевтонский Орден, копая возле моря могилу. Недалеко, завёрнутое в белый плащ с красным крестом, покоится тело – а может, нет его, и в землю уйдут только плащ и уцелевшие в огне вещи. Воткнув в землю лопату, он нашаривает на шее тонкую верёвку, на которую повесил чёрный крест – Орден Тамплиеров своими ослабевшими руками, пока длилось расследование папской комиссией дел ордена, пока он не рухнул в горячке у горна – Пятьдесят четыре, друг мой, пятьдесят четыре невинных человека, и все – во Франции, – выковал для него. Тевтонский Орден шепчет молитву, закрыв глаза и склонив голову, потом бережно опускает принесённое с собой в могилу и закапывает. Уходя, он не оглядывается. Будь ты проклят, Франция. Скольких ты загубил ради своего короля? Он не помнит, где могила будоражащего воображение людей Ордена Тамплиеров, которого он похоронил своими руками, он не помнит, куда класть белые лилии – о да, Пруссия выращивает лилии, с ума сойти… – а потому кидает цветы в холодное море. Рука сжимает чёрный крест на шее. — Надеюсь, Бог принял тебя к себе, мой добрый друг.