Галька

А по морю плывут корабли. Корабли вытесняют своими тушами воду так сильно, что она, кажется, вот-вот оближет фундамент крохотного дома на невысоком холме. Плывут корабли по морю, разделяя небесную и морскую чернь пунктирами красных и жёлтых огней. Лениво плывут, гудят из своей недосягаемой дали, словно издеваются , словно манят к себе того, кто никогда туда, к ним, не доберётся. Он сидит в дверном проёме, утопив босые ступни в густой изумрудной траве, смотрит на море и вспоминает, как к нему в первый раз в жизни пришёл Дракон. Он сидел и смотрел на белоснежную, почти светящуюся в комнатной, одомашненной темноте, спину. Спина была сутулая, узкая как-то по-девичьи. И позвонки ровной горной цепью выпирали, отбрасывая густую тень на левую сторону. Он сидел и робел. Робел перед Чудом , о котором всю жизнь, сколько себя помнил, отчаянно мечтал. Всё говорило: нет драконов, уймись, оставь. А он мечтал и верил. И вот, в награду за эту веру – перед ним сидел настоящий Дракон с немного кривым, изогнутым хребтом. У Дракона были короткие каштановые волосы, пухлые губы и смешливые глаза. Но сейчас он не видел этих глаз, он смотрел на драконовы позвонки и робел прикоснуться. А спина у Дракона была узкая, стройная, обтянутая мягкой, белоснежной кожей. Молочной . Такой кожи у драконов быть не может – это каждый знает. И он, осмелев, смелости набравшись, медленно огладил третий шейный позвонок чуть повлажневшим пальцем. А Дракон его вздрогнул, улыбнулся и только острые лопатки выставил. Он трогал, трогал эти позвонки, гудящие непонятной какой-то мощью, и всё никак не мог понять, как же так … - У тебя спина, как у русалки… Голос плохо слушался, ломался и трещал по швам, высыпая слова на чуть смятые простыни. Дракон молчал, молчал и улыбался, и только лопатки ходили под мягкой кожей: ёжился Дракон от этих слов, словно недоволен ими был. Потом усмехнулся, голову ниже опустил и рыкнул так, как довольные теплом и сытостью снежные барсы рычат: - А я… я однажды заснул с хвостом, а проснулся с ногами. И чуть не захлебнулся водой, больно было страшно. Вот.. Пришлось жить у моря, а не в море… Чихун чуть не захлебнулся жгучим коктейлем радости и страха. Вот, вот тут, рядом совсем: русалка, самая настоящая русалка, каким-то чудом ставшая Драконом. Русалочья спина, драконьи позвонки. Так не бывает. Так бывает. И долго целовал напряжённую эту спину, словно своей жизнью живущие мощные мышцы под тёплым молоком слишком тонкой кожи. Целовал и не верил. А Дракон млел, словно домашний, словно можно людским мальчишкам такое вытворять. Он смотрит в море, прислушивается к густым, важным голосам кораблей, к тревожным, едва различимым крикам чаек, прикрывает уставшие глаза, когда ветер доносит до него что-то непонятное, отзывающееся внутри тонкой, фантомной болью. Драконы приходят только один раз. Только один, иначе быть не может. И нет глупее человека, чем тот, кто поверил русалочьим словам. Россказням. А он поверил, глупый мальчишка, поверил так же, как всю жизнь верил в возможность этой невозможной встречи. И теперь, как и в каждый вечер из трёх прошедших лет, сидит у своего крохотного домика у самого обрыва в море, и ждёт. Отчаянно ждёт, что его Дракон, преступив все правила, перечеркнув легенды, оставив всё, вернётся. Хоть на несколько минут, на один короткий поцелуй – вернётся к своему человеку. - Не уплывай, пожалуйста… Не уходи в своё море… Смотри, мой дом почти на берегу, совсем рядом… И в спальне всегда пахнет солью. Не уходи?.. – молил, приручал. Русалка улыбалась, смеялась мальчишеским совсем голосом, и дыбились позвонки, делаясь совсем драконовыми. - Не уйду, глупый ребёнок. Драконы никогда не оставляют своих сокровищ, ты ж так много про нас читал. Утешал дракон, пел свои лукавые песни, успокаивал, да в кольце своих гибких рук прятал. - Дай мне имя, человеческое имя. Дай, и я не смогу уйти. Никогда. И он дал. Нарёк своё Чудо, мечту свою, самым простым именем. Привязал морскими узлами к себе и к своей спальне. - Чихо… Это единственное, что он тихо выдыхает каждую ночь, в предрассветной дымке, которая делает огоньки далёких пузатых кораблей едва различимыми. Гулкие гудки затихают, сонные и ленивые, гаснут огоньки, когда солнце робко лижет горизонт. - Чихо… Он не удивился тогда, три года назад, когда в третье утро проснулся один. Ничего не оставил после себя тот, с короткими каштановыми волосами и мальчишеским смехом. Нет человека глупее, чем тот, кто верит словам русалки. Будь она хоть трижды Драконом. И вот сидит у самого края обрыва, в своём доме на краю света, и ждёт. Потому что всегда верил. Верил, не оставляя себе шансов на отступление. Сидит и думает, продрогнув: «Ещё три года буду ждать. Три года, а потом выучусь жить сам». И чудится вдруг в белом гребешке волны плавная русалочья спина, угластый драконов хребет. Но разбивается волна о землистую стену обрыва, облизывает камешки, шуршит галькой… «Слёзы русалки» - так называли древние шотландцы мелкие камешки на побережье. Не его это русалка плачет, не по нему. Не придёт Дракон, напрасно наречённый. Не придёт. Он знает это, но продолжает верить. И выйдет завтра к морю, и сядет так же, и будет тихо звать. И завтра, и через месяц – все три года, до самого последнего дня.