Твой образ в огне

Джинни всегда гордилась тем, что ее сложно было напугать. Она не верила в кровожадных чудовищ, обитающих в пыльной темноте под кроватью, таинственных монстров, под покровом ночи нападающих на маленьких рыжих девочек, чтобы утащить их в зловонные подземелья. Смеялась, когда Фред и Джордж сумрачными летними вечерами рассказывали жуткие сказки о вампирах, оборотнях и других страшных созданиях, напрасно ожидая увидеть на лице младшей сестренки хоть тень страха. Она совсем не верила в монстров - настоящих, тех, от которых невозможно найти защиту и убежать, как бы ни старался, - пока не встретила одного из них на страницах старого дневника. Джинни уже не помнила, зачем сделала первую запись на грязно-желтых, будто испещренных тонкой сетью чернильных прожилок-вен, страницах. Наверное, просто отголоски ехидных смешков слизеринцев, прожигавших презрительными взглядами дыры меж лопаток, особенно колко вонзились приступами бессильной злости и жгучей обиды. Просто во взгляде ярко-зеленых глаз, поблескивающих за стеклами очков, слишком четко читалось завуалированное веселье, когда она в очередной раз, встретившись с ним взглядом, едва не выпустила из подрагивающих пальцев стакан с тыквенным соком. Просто Джинни нужен был друг, который выслушает и не поднимет на смех, не улыбнется с мягкой снисходительностью и, погладив по голове, не назовет ребенком. Тогда-то между потрепанных страниц с загнутыми уголками старого учебника по трансфигурации и нашелся столь необходимый дневник. Обычная толстая тетрадь с темной, чуть шершавой на ощупь обложкой, практически нечитаемым именем бывшего владельца, выступающего вереницей пожухло-золотистых, словно специально стертых, незаметных и выцветших, букв. А внутри с сухими и тонкими, как папирус, листами, тихо шелестевшими под робкими касаниями пальцев, мягким шепотом на грани слышимости, обещающим рассказать всякому желающему таинственные истории без счастливого конца, и самым настоящим монстром под приятной маской и давно забытым именем. Том был хорошим другом. Наверное, самым лучшим из всех, что были у Джинни. Он терпеливо слушал ее наспех написанные истории о повседневной жизни в Хогвартсе, изредка приправленные пьяняще-алыми всполохами злости, обращенной к случайным обидчикам, мягко утешал и обещал с обманчивой нежностью, что когда-нибудь они все заплатят по счетам. Джинни верила, щедро исписывала размашистыми, слегка наклонными буквами страницы, мгновенно поглощавшие облаченные в слова эмоции, давала смешные в своей наивности клятвы о дружбе. И угасала с каждым новым подаренным другу воспоминанием. Она не помнила тот момент, когда реальность поплыла перед глазами мутной пеленой чернильных клякс, расползаясь чередой фатально-ошибочных решений на болезненно-яркие вспышки от приказа до приказа. Только страшные вещи, которые Том творил ее руками, отпечатались туманными воспоминаниями, будто белесые линии шрамов-напоминаний. Джинни по-прежнему не боялась полусказочных чудовищ из шутливых рассказов братьев, но спать без тусклого света ночника, рассеющего клубившуюся в углах тьму, не могла. И глаза зажмуривала крепко-крепко, до цветных россыпей искр на обратной стороне век, когда чуть колышащиеся тени сплетались в знакомый силуэт. Впивалась тонкими детскими пальцами в край одеяла до побеления костяшек, испуганно задерживала сбившееся от волнения дыхание и пыталась тщетно убедить себя в нереальности происходящего, которое медленно превращалось в сюрреалистический кошмар. Кровать тихо заскрипела под тяжестью еще одного тела. Джинни из-под опущенных бесцветно-рыжих ресниц увидела, как он безлико-черным силуэтом с взлохмаченными прядями топорщившихся в разные стороны волос и красными блеском в пустых глазницах опустился на край постели. Только вместо красивого лица с аристократически-правильными чертами можно было разглядеть лишь смазанное пятно с кровожадной, острой ухмылкой, кривившей тонкие губы. От этой ухмылки - почти победной и совсем нечеловеческой - кровь застывала в жилах ледяным крошивом, сердце лихорадочно-быстро отбивало ритм. И Джинни могла только на грани между истинным, пожирающим ужасом и явью неотрывно смотреть на него до рези от невыплаканных слез в глазах. Разглядывать неестественно-длинные пальцы, мягко перебиравшие спутанные рыжие пряди, стискивать незаметно и до ломоты зубы, когда ненавистные прикосновения впивались мертвецким холодом подземелий в обнаженные участки кожи. Оставалось лишь, уткнувшись лицом в подушку, бороться с желанием заткнуть уши, чтобы не слышать, как с громким хлопком над головой монстра раскрылся зонт. Он весь представлял собой странную конструкцию из шуршащего каскада пожелтевших листков дневника с чернильным узором букв, растекающихся жутковатыми кляксами и символами на неведомом языке, и остроконечного шеста. Страницы, измятые и щедро пропитанные влагой, выглядели особенно плачевно и жалко, сочились, словно густой кровью, густо-черной жидкостью. Но замолкать и не собирались. Они хрипло и надрывно шипели вкрадчивым голосом Тома древние проклятья, щебетали голосом восхищенной девочки самые сокровенные тайны о подобострастном восхищении мальчиком в очках и крупными каплями стекали с кромки бумаги на пол и одеяло, пропитывая его насквозь. Джинни эти вязкие брызги казались такими же омерзительно-холодными, как чужая кровь, которой ей приходилось выводить слова-угрозы на стене. Она быстро сползла под одеяло, скрываясь с головой, будто это могло как-то защитить, и старалась в жаркой тьме отгородиться от ощущения чужого присутствия и какофонии голосов из прошлого, взрывающихся в голове калейдоскопом ранящих воспоминаний. И мечтала увидеть, утешая себя яркими картинами иллюзий, призрачный образ Тома с черной тетрадью в руках между пылающих языков пламени, запечатлить в памяти не свои ошибки, а муку на бледном лице, пустые обугленные страницы, рассыпающиеся пеплом в обожженных ладонях. Только Том - не больше, чем загнивающий рубец в памяти, а дневник, ставший бесполезным комком старой бумаги, гнил, покрываясь толстыми слоями разъедающей пыли. Да и воспоминания, как и ночные кошмары, отказывались гореть даже в магическом огне. Призрак, порожденный детским страхом, холодно рассмеялся. Джинни казалось, что в какой-то момент она и сама сгорит среди пожухлых листов и мертвых слов, так и не дождавшись рассвета.