Izuku avant Deku

Катсуки Бакугоу всегда знал насколько хорош. Просто потрясающая, сильная причуда, поджарое тело, отличная учёба. Для многих школьников, кому приходилось знать его, он был воплощенным высокомерием и надменностью, однако на деле всё было совсем не так. До некоторой степени. Просто Катсуки Бакугоу был из той породы, чья уверенность в себе сквозила в каждом взгляде и жесте, проходя на грани с бахвальством, что вводило людей в заблуждение. Уверенность порождало глубокое и надёжное знание собственных возможностей; кто бы что ни думал, но наивен он не был. Всё, чего он достиг, было результатом тяжёлых трудов. Ему досталась сокрушительная причуда — тем сложнее было её контролировать. Работа до седьмого, двадцатого, сотого пота, когда тело изнеможено и обезвожено, до растрескавшихся ладоней, сумасшедше зудящих. Когда она проявилась, началась бесконечная тренировка: запоминать ощущения, регулировать размер и силу взрыва, учиться управлять ей — и собственными эмоциями. Имея не самый сдержанный характер, он по первости частенько подвергал себя и окружающих опасности. Стараться никого не поджарить — суровая необходимость, спасенье от которой было в небе. Воздушные манёвры стали экспериментом, испытанием причуды, её пределов и его собственных лимитов, способом устранить слабости. Не было счёта шрамам, покрывшим тело, от порезов и ссадин, от обидных промахов, крутых падений, неожиданных вспышек. Как убийство себя. Понемногу. Каждый день. Это стало чем-то вроде хобби. Да, летать было, конечно, круто, но отнюдь не просто, поэтому Катсуки разработал для себя тренировочный режим, чем-то напоминавший программу олимпийских гимнастов; акцент был сделан на развитии гибкости тела, готовности мышц к поддержанию стабильного полёта и работе над равновесием. Так, каждый день бесчисленное число раз он взвивался в полёте, позволяя себе отдохнуть лишь по воскресеньям (если не считать обязательных упражнений на растяжку). Вечно израненный с самого детства, сейчас на подобное он даже не обращал внимания. Питался как следует, в своё время перерыв Интернет и подключив маму, выбрал диету, режим; принимал витамины. Трудно сказать, сбалансированное ли питание пошло тому на пользу, но вырастая, он расцветал, становился красивым и ладным. Два литра воды в день обеспечивали ему хорошее самочувствие, если погода стояла не жаркая, но на всякий случай хоть одна бутылка всегда была при нём. В школе всё было несколько иначе. Бакугоу от рожденья склонности к учёбе не имел, в каллиграфии был на удивление немощен, да и чрезмерной любовью к чтению не отличался. Однако сейчас он посвящал учёбе, самое меньшее, час в день. Когда ещё в детстве он поставил своей целью стать героем, его мама взяла на себя объяснить, что настоящий герой одними мышцами не обойдётся. Пропустив те слова через себя и восприняв их с полной серьёзностью, её дитя взялось за учёбу с ранних лет. Уже в три он мог написать собственное имя и сидеть со словарём, изучая кандзи*, что нравилось больше всего. Всё пошло наперекосяк, когда он повстречал Мидорию Изуку. Соседи с ранних лет, мальчики разительно отличались, но тянулись друг к другу, как рыба к воде. Может излишне слезливая, но добрая и чуткая натура Изуку не давала ему обижаться на порой бесцеремонное и дерзкое поведение Катсуки; в то же время зацикленность старшего мальчишки на себе, эгоистичность хорошо вязались с недостатками младшего, оставляли незамеченными грубые ошибки, неуклюжесть и застенчивость в попытках завести дружбу. Там, где у многих в отношениях возникли бы трудности, ребята управлялись без всяких проблем. Но вопреки их взаимной привязанности, его собственному расположению, маленький Катсуки ломал голову... Изуку был ни на что не годный! Не умел читать хирагану, вечно путал слова, да ещё и без причуды! Даже имя своё написать не мог! Хуже того, Изуку не мог правильно произнести имя своего друга! В отличие от всех остальных детей, в свои годы он так и не научился говорить слог "тсу"** как надо, поэтому нашёл спасение в простом "Каччан". Сперва Катсуки злился и обижался за это прозвище, но, в конце-концов, единственным человеком во всём мире, кто звал его так, был этот непутёвый ребёнок... и он решил, что ему можно. Если бы Изуку суждено было умереть и, скажем, оставалась всего неделя, то Катсуки спалил бы весь мир до самого его основания, но не допустил бы такому случиться. Тогда он был бы не просто героем — он был бы героем для Изуку! — Мам, — как-то спросил он, со словарём на коленях и хмурым выражением от нерешаемой задачи на лице, — Как пишется "Изуку"? Женщина подавила улыбку и, закрыв кран с водой, повернулась к сыну. Немного подумав, пока вытирала руки, она подошла и встала перед ним. — Смотри, кандзи "изу" в имени Изуку-чана написано как "деку" в слове "выход"***, — сказала она, показывая соответствующее слово на странице книги. — Значит, — на посветлевшем лице мальчика расцвела улыбка, — "Изуку" может читаться как "Деку"? Кивнув одобрительно, его мама запустила руку в любимые пушистые волосы, прежде чем тихонько оставить сына, старательно выводящего на бумаге заветное "Мидория Изуку". Над иероглифами чужого имени он тогда трудился так, как не трудился над собственным, и сиял, восклицая внутренне: "Деку!" Это было что-то, никому не известное! Никому, кроме него! Он не мог дождаться, когда сможет всем рассказать о своём открытии! Крепкой уверенной рукой заполнял он именем друга строки. Совсем скоро будет получаться вовсе отлично, думал он; по сравнению с Изуку он мог схватывать материал намного быстрее. Вообще, мало чего он не мог. Теперь, благодаря Катсуки, младшему больше не придётся спотыкаться, пытаясь выговорить собственное имя! Друг может положиться на него во всём. Деку... Катсуки прокручивал слово в голове, изучал, как опытный сомелье новое вино. Это слово было его изобретением — для Изуку исключительно. Его Деку. Его лучший друг. Его ответственность. Человек, которого он будет беречь. "Деку," — решил он. Изуку будет Деку для него, а он будет Каччаном для Изуку. Уже на следующий день, когда он гордо объявил товарищам имя, его спросили, что оно значит... и Катсуки запаниковал. Он не думал, что так получится, когда, как обычно важничая перед мальчишками, его так нелепо подловят, задав вопрос. Это было слишком неожиданно. Тот смысл, что был вложен в это слово, то как и зачем оно появилось было чересчур личным и сентиментальным, другие дети бы на смех его за такое подняли. Вот он и выдал первое, пришедшее на ум: — Оно значит "бесполезный" и "никчёмный"! Катсуки нерешительно взглянул в сторону им наречённого, и сердце его утонуло во влаге вместе с зелёными, добрыми, как у лани, глазами. Про друга сказать такое... Но ведь имел в виду он вовсе не это, Изуку должен знать, должен понять, верно? Но слёзы проливались, и с каждой скатывавшейся по мягкой щеке жгучей градиной в Катсуки зарождалась искра ярости. Почему Изуку такой бесхребетный? Неужто он настолько никчёмный? Почему даже не скажет слова против? Пусть он не мог знать причин, но тут выходит, Изуку ему не доверяет? Ведь Катсуки герой!.. Герои не делают другим больно. — Хватит, — Изуку всхлипнул, вытирая вызванные чужими грубыми словами полные печали капли. От этого разрывало на части. Единственным человеком, кто видел сквозь шум, угрозы и хвастовство, единственным, кто видел глубже напускной бравады, был Изуку. Даже собственная мать верила уверенной ухмылке, ведь как может ребёнок притворяться? Что бы Катсуки ни делал, Изуку никогда не уклонялся и принимал всё как есть. Тем больней теперь взрезала мясо до кости каждая пролитая другом по его вине слеза. А самое смешное, что он всегда всё делал ради Изуку! Его мать как-то рассказывала, мол, её сынок так оживает в компании светловолосого мальчишки, что не унять, а это значит, Катсуки был ему нужен! Глупый Изуку! Почему он был таким никчёмным? А почему он сам не сказал, что это лишь шутка? Чувство вины, совершённой ошибки — он так и не сумел себе в них признаться и отрёкся от друга. Тупой Деку! Он накручивал себя, повторяя это вновь и вновь, лишь бы отступили эмоции, которые тогда он был не в силах понять. Ненавижу тебя! И злей и заточенней становились мысли из раза в раз, когда душилось раскаяние и растаптывалась совесть; частые, как мантра, они держали демонов в узде. Всё, что осталось ему много лет спустя, было лишь жалким эхом, слабой дрожащей нотой, звенящей о потере дорогого доверенного человека, которого уже не вернуть. Всё так, и только память о протянутой с искренним желанием помочь руке. Когда Изуку бросился в самую муть, спасти его, это был вовсе не удар по его гордости... это было тем, что высвободило голос в голове, яростно шипящий: никчёмный здесь лишь Катсуки. Что за герой бросит друга в беде? От вскрывавшихся из тьмы мыслей лихорадило, сжимало в тиски живот, и он гнал их прочь так далеко, как только мог. Единственным спасеньем была другая старшая школа, шансом убежать от больших невинных глаз и позорных сожалений. Увидеться вновь в Юуэй было ожившим ночным кошмаром, который даже сниться ему не смел. Снова задирать, пачкать чужое имя, да что угодно — но не показывать собственных рухнувших надежд. Я просто видеть тебя не хочу! Когда ты уже свалишь? Почему бы тебе просто не сдохнуть? Мысли мчались как в цирке по кругу, озлобляя его всё больше и стирая разумное совсем, когда стало известно: у Изуку есть причуда. Чёртов задрот всё это время лгал ему! Смеялся за спиной над его страданиями, заставил считать себя ущербным, неспособным защитить... когда защищать нужно было самого себя! Да как он посмел? Не смотри на меня свысока! Встреча уже была столкновением... но лишь сражение расставило все точки, показало то, что он и без того знал. Темноволосый веснушчатый парень мог быть кем угодно, но не лжецом. То, как он использовал причуду, напомнило Катсуки его самого в четыре года, неловкого и неумелого. В битве, он мог сказать наверняка, Изуку не контролировал должным образом силу, отдача от ударов это подтверждала. Катсуки собирался действовать точно, избегать прямых атак и закончить всё парой восхитительных взрывов в спину. Со всей присущей ему мощью и жёсткостью победить друга детства в рукопашной не представлялось возможным, поэтому, что бы ни удерживало его от ближнего боя, он был этому признателен. — Каччан, из-за того, что ты так силён, я и хочу победить! Не будь последней фразы, и Катсуки, должно быть, целился бы не в плечо, а в голову, и не почувствовал бы облегчения, увидев, что основную силу удара пареньку удалось блокировать. Позже, когда хвостатая скажет свои замечания, её слова найдут в нём отклик и поднимут жуткий шум в голове. Скрежеща зубами, он проведёт оставшиеся занятия, ничего не видя и не слыша. Кровь ревела в ушах, заглушая абсолютно всё, запирая его наедине с внутренним голосом. Такому никогда не стать героем... Голос противно хихикал, разносил свою напасть по каждой извилине мозга и заполнял их разящим чувством поражения, которое усиливали успехи его одноклассников. На той "тренировке битвой" Катсуки рвал, метал, выл дикой собакой и лез вон из кожи — но не за тем. Цель тренировки затмили личные мотивы. Изуку же был собран и сконцентрирован на конечном результате, действовал по обстоятельствам и шёл к заветному сквозь опасность, которой подвергался. Они столкнулись вплотную, лицом к этому жалкому лицу... и младший обвёл его вокруг пальца. Даже в таких обстоятельствах Изуку сохранил хладнокровие и присутствие духа, как мог оградил от угроз напарницу и даже помог ей, находясь на другом этаже. Снова и снова звучало: "Такому не быть героем." — Каччан! Как и всегда, наверное ещё с пор, когда они ходить учились, знакомый голос прервал поток мыслей, мучивших его. Разрозненные и гнетущие чувства стихли, вздрогнули и замерли неподвижно под грузом тепла и мягкости зелёных глаз. Он глядел вполоборота, не видя фигуру окликнувшего целиком, и его, как якорь тянет ко дну, захватывала зелёная глубина, вернувшая благоразумие. — Чего? Он видит, Изуку непоколебим, на его лице смятение, но взгляд прям и решителен. Катсуки же хмурится, кривит лицо в привычном недовольном выражении: это единственное, что он может сейчас сделать, чтоб сдержать непрошеные слёзы. — Я получил эту причуду от кое-кого другого, — не то, что он ожидал, но этого достаточно, чтоб остаться и прислушаться к дальнейшим словам. — Но до сих пор не могу использовать её на полную, эту заимствованную силу я ещё не сумел сделать своей. Вот почему... я до самого конца не хотел использовать её! Но, не положись я на неё, и победы бы было не видать! Моих собственных сил пока недостаточно... поэтому! Но разум Катсуки нарочно искажал суть порывистого заявления. Изуку хотел победить его без помощи причуды — ну что за дичь! Или он должен принять это за скрытый комплимент, мол, он слишком силён, чтоб разделаться с ним просто так? Конечно он слишком силён! Он могущественен! Но... от последних слов кровь вскипела. Чёртов тупица говорил, что такого исхода ему недостаточно? Что надрать Бакугоу задницу для него ничего не значит? Ответ уже был готов вырваться наружу, но Изуку опередил: — Поэтому однажды я обязательно сделаю эту причуду своей... и одолею тебя! — голос звучал так чисто и свободно, что сперва Катсуки не мог поверить в единство этого уверенного Изуку и зашуганного им же самим Деку. К концу фразы он взорвался под стать опасной причуде; теперь он не мог не обернуться и не бросить в лицо: — Да что ты говоришь такое?.. Заимствованная сила? Решил из меня ещё большего дурака сделать? Если нет, — он смолк, ожидая реакции. Он и раньше знал, но теперь истина предстала нерушимым монолитом. Деку честен с ним. Он мог бежать от битвы, трястись от страха, но лгать — никогда. Даже сомнение закрадывалось, может ли в принципе. Сейчас, вспоминая выплеснутые в пылу битвы напрасные обвинения в обмане, Бакугоу Катсуки понимал, как уродлива его суть. Способность Изуку глядеть вглубь людей была сильна как никогда, и сейчас всё это дерьмо оголялось перед ней. Порох былых ошибок вспыхнул ослепительно ярко, спуская курок за долгие годы выстроенных механизмов защиты и разрывая нутро неистовой раскалённой яростью. — Да что с того!? Сегодня... ты уделал меня, тупица! Вот и всё! Вот и... — Перед глазами стояли кадры выступлений их одноклассников, выжимая изнутри слёзы, и Катсуки ворчал, пытаясь сдержать их. Никогда не стать героем... Давя на глаза тылом ладони и рыча ругательства сквозь тяжёлые вздохи, он вдруг отпустил себя. — А этого ледяного парня ты видел? Я думал, он ничего из себя не представляет, а тут! Вот чёрт! И хвостатая дрянь опустила перед всеми. Чёрт... да и пошло оно всё! Он опустил руки и вытер их о штаны, силясь не вызвать взрыв. Всё существо рвалось наружу и молило об освобождении. — Ты тоже..! Деку! — стыдясь застилающей взгляд непрошеной влаги, парень поднял глаза. Пока стоявший перед ним Изуку хранил на лице достоинство, ему непозволительно было сорваться и потерять контроль над причудой и над эмоциями. Сколько же иронии было в том, что он, из-за кого так часто плакал Изуку, прольёт свои первые за долгие годы слёзы именно перед ним. — С этого момента... Катсуки запнулся, и лишь стоило волнению появиться на лице напротив, резко и глубоко вдохнул. Тому, кто перед ним, и самому себе он клянётся: — С этого момента, слышишь? Я стану номером один! Ради тебя... ради себя... Я стану сильнейшим героем! Я обещаю тебе, Деку.