Темные воды

Человек никогда не признается в своих пороках, покуда погружен в них с головой. Стоит ему научиться плавать, и нужда в покаянии исчезает.

Было жестоко оставлять ее в четырех стенах психбольницы одну. Учитывая, что он был, как никто другой, знаком со всеми здешними «радостями». И кровать, на которой еле умещаются согнутые ноги, однако у изголовья и изножья которой виднеются едва заметные крюки для браслетов. И дрянная еда, к которой, впрочем, можно легко привыкнуть, в отличие от угнетающей атмосферы в самой столовой. И жизнь по режиму: подъем-таблетки-праздное скитание по территории-таблетки-ужин-сон. Все это было чуть ли не привычно, обыденно. Однако к существованию вместо жизни привыкнуть невозможно, как далеко бы тебя ни завело собственное безумие. Два дня и одна бесконечная в своей тишине, нарушаемой лишь чьими-то монотонными стонами, ночь едва не сломали ее. Конечно, в отличие от настоящих пациентов, ей было известно, когда ее выпустят, что будет в ее персональной крышечке – пустышка-плацебо, кажется, - и что вообще-то она вольна уйти в любое время суток и через любую часть здания – хоть через окно. Правда, решись она уйти через оконную раму, в больничку ее бы все-таки уложили, но уже с другой целью. Пока же единственное, что ее здесь удерживало, это постижение все новых аспектов м е т о д а. Вот только та самая бесконечная ночь дала другое знание. Она никогда не обладала настолько живой фантазией, и складывалось ощущение, что само здание, впитавшее, наверное, за годы своего существования, немало разнообразных образов, подпитывало расшалившееся сознание. Не то чтобы раньше ее не посещали подобного рода мысли, вот только не в отношении кого-то вроде него. Никакого табу не обозначалось, отвращения он не вызывал, но и скользить рукой все ниже по теплой коже живота, воспроизводя в памяти насыщеннно-горьковатый запах табака, которым он был окружен, было непривычно. Сбившееся дыхание при одном воспоминании о жаре, который исходил от него тогда, когда она впервые увидела подтверждения его «нецелостности» – глубокие, уродливые шрамы по всему телу, совсем выбивало ее из колеи и вынуждало выгибаться в пояснице, чуть поджав ноги, каждый раз, когда пальцы задевали особенно чувствительные места. Но самой заметной слабостью стало воспоминание об уроках выживания. Перед глазами возникла ласковая улыбка, теплый взгляд карих глаз – внезапная детализация внешности наверняка хоть что-то да значит, - протянутая вперед рука и даже невесомое поглаживание ребра ладони, а потом жесткий захват и неконтролируемая животная сила, применяемая непосредственно к ней и приправленная тщательно сдерживаемой, но прорывающейся наружу агрессией. Ей вряд ли удастся забыть то ощущение жажды и первобытного голода, причем речь идет далеко не о желании жить и свободно дышать. Судя по оглушительному и быстро пришедшему оргазму, она так ничего и не усвоила. Судя по рассеявшемуся, но такому реальному в ее воображении образу, больничная пижама ей к лицу. Быть может, в этом и заключается его м е т о д? Не нужно пытаться понять его, не стоит постигать основы и искать обоснование каждому действию. Не проще ли принять что-то темное и запретное внутри себя? Просто впустить? Признать. Есеня тяжело вздохнула и повернулась на бок, накинув на себя слишком мягкую, износившуюся простыню. Прав был Меглин, в очередной раз прав: порок – это удовольствие, отсюда и все проблемы. Решение же оказалось до боли простым. Она просто приняла, перестала сопротивляться буйному потоку. Плыть стало легче.