На одно несчастье меньше

После того как удрал с премьеры, домой не поехал. Было дурно до тошноты, до невозможности, и он никак не мог понять, то ли это на самом деле, то ли соматическое. Ну что ему делать дома в таком состоянии? Правды не скажешь. Неправды не хочется. Сначала просто кружил по улицам. Потом выехал из города, свернул на автобан и тупо гнал по прямой десять минут, двадцать, тридцать, сорок, час. Опомнился, когда услышал по радио мелодию полуночных новостей. Еще минут пятнадцать ехал до следующей развязки, где развернулся и так же безостановочно погнал назад в Лондон, немилосердно превышая все возможные скоростные ограничения. О чем думал? Удивительно, но ни о чем. Как ни странно, ни на кого не злился. Даже на себя. Приехал на премьеру и приехал. Жорже Мендеш просил об этом как о большом личном одолжении, а он не умел отказывать, когда так просили. Специально подкатил попозже, увернулся от фанатов и хейтеров, от знакомых, от журналистов и даже – почти получилось – от фотографов. Не встретился с Криштиану, что, пожалуй, было самым главным. Помахал рукой Фергюсону и Радамелю, но ни к кому не подошел – не было душевных сил на разговоры. Во время фильма честно пытался смотреть на экран, но происходящее не доходило до мозга, поэтому бросил впустую тратить время и вытащил телефон. Ничего хорошего из этого не вышло - на светящийся дисплей начали дружно коситься соседи по ряду, пришлось телефон спрятать. В итоге ушел с показа еще до окончания фильма. Просто больше не мог. Дорога опустела окончательно, и, осознав степень ее пустоты, он наконец посмотрел на часы – полчетвертого. Ничего себе сходил в кино. Оставалось надеяться, что дома не будет расспросов. Хотя, если б Тами его хватилась, то уже звонила бы на мобильный. Наверное, спит. И слава Богу. Доехать до дома, ни с кем не пересекаясь, сходить в душ и лечь. Устал. Или выпить сначала, чтоб уж наверняка заснуть. Или не пить... Криштиану стоял под фонарем прямо перед воротами на аллею, ведущую к дому. Ну не идиот ли?! Незаметней не придумаешь! Он так рассердился, что забыл о том, что они не разговаривают. Обо всем забыл. Открыл окно. - Ты совсем с катушек слетел?! Сколько раз тебя уже сфотографировали здесь за этот вечер? - За ночь, – безмятежно поправляет Криштиану. – Никто меня не видел. Ты на часы вообще смотрел? И тут же добавляет: - Можно к тебе в машину? В этот миг он вспоминает - они не разговаривают. Они в смертельной ссоре. Все закончилось. Вся эта гребаная жизнь. - Зачем? – спрашивает ворчливо, краем сознания понимая, что да, конечно же, можно. - Поговорить. - О чем? - Лучше в машине. Я уже хер знает сколько времени тут. Замерз. Дверь легко хлопает и он, не глядя в ту сторону, слышит знакомый запах. Даже если бы он не знал, что это Криштиану, все равно определил бы по запаху. И по манере двигаться. И по сопению. Гребаная жизнь... Свет в салоне мягко гаснет. В машине и так тепло, но он все равно жмет кнопку печки – пусть греется, если замерз. - Ты был на премьере? – спрашивает Криштиану. Не будет он на это отвечать. По крайней мере, не сразу. Нападение при слабой позиции в споре всегда было единственно правильной тактикой. - Что ты тут делаешь, а? Что это значит, ты здесь «хер знает сколько времени»? Тебя же, как минимум, соседи наверняка видели! - Ну... я думал, что на премьере тебя повидаю. Но не получилось, потому что ты опоздал. А мне... Я хотел с тобой поговорить. Нормально. Без ругани. Черт бы побрал этот его запах. Правильно сделал, что не ответил на вопрос про премьеру – спрашивалось просто так, для поддержания беседы. - Говори. - Что? - Что хотел. Ты пришел поговорить, так говори и выметайся. Это всегда срабатывало железно. Сейчас до Криштиану дойдет смысл сказанного, он оторвет взгляд от колонок на приборной панели, повернется к нему, посмотрит пару секунд, яростно сверкая глазами, оборачивая гнев в связную речь, и выдаст. Все происходит именно так, как он и рассчитывал, но лишь до того момента, когда Криштиану произносит: - Я люблю тебя. А вот этого он не ожидал. Чего угодно, только не этого. Ну что ж за хрень, а? Сколько себя помнит, он старается держать под контролем все происходящее: себя, свои поступки, свои чувства, свои мысли и таким образом свою жизнь. И сейчас он чувствует, как все это ускользает от него – водой сквозь несомкнутые губы наклоненной головы. Он сам от себя ускользает. И ничто не складывается так, как он планирует, как он себе представляет. Хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Гребаная жизнь. Криштиану его любит. Блять. - Что ты сказал? - Ты слышал. Слышать-то слышал, но что теперь с этим делать? Наорать, выгнать из машины. Закончить все здесь и сейчас. Решить вопрос. - Я тебя тоже. - Ч-что? Он поворачивает голову, смотрит в растерянное лицо Криштиану, в его широко открытые глаза и вдруг, неожиданно для себя самого, смеется. А хер с ним со всем. - Ты... Правда? - Нет, для красного словца брякнул. - Ты вообще-то можешь. - Могу. - Сейчас тоже? - Нет. - Жозе я... Жозе, прости меня. Такая мольба в голосе. По логике ситуации сейчас его очередь просить прощения. Может, если Криштиану его простит, ему самому тоже станет легче? Может, пес с ним, с контролем? Разобраться хотя бы с этим. Здесь и сейчас. На одно несчастье в жизни станет меньше. На одну проблему больше. И опять слова вырываются из него раньше, чем он успевает их обдумать: - И ты меня прости. Я такой скот. Абсолютный... Ничего он не контролирует. И наименее - себя самого. Ни черта. - Да я давно... Не знал только, как же тебе об этом сказать, – Криштиану улыбается, кладет холодную ладонь на его руку, лежащую на рычаге переключения передач, и он вспоминает, что они все еще стоят под фонарем перед воротами. И кто угодно может их видеть. Но Криштиану сжимает его в объятиях, тычется мягкими губами в лицо. Этот запах. - Подожди... – ему кое-как удается отстраниться, – подожди, я хоть отъеду куда-нибудь, где не так светло. - Легко сказать «подожди». Я так скучал! Да я все это время не жил вообще! Криштиану тянет вниз застежку змейки на его ширинке, пока он из последних сил пытается скоординировать движения рук и ног с головой и вывести машину из пятна света. Понаставили везде фонарей, сволочи. Вот. Здесь, вроде, потемнее. - Да подожди ж ты... А Бог с ними: и с контролем, и с проблемами. Папарацци давным-давно спят. И не такая уж она и гребаная, эта жизнь. Тем более, когда в ней на одно несчастье меньше.