Любимый кошмар

Не знаю, как остальные Пожиратели Смерти, а я всегда испытывал к нему скрытое отвращение. Оно не мешало мне преклоняться перед его истинно слизеринским умом. Кто ещё смог бы так ловко расставить силки? А я? Как я мог так легко угодить в его сети? Но сделанного не воротишь, однажды совершенной ошибки не исправить, а время не пойдет вспять. И мне остается только рисковать собой, выполняя прихоти наполовину человека, наполовину змея. Безумно! Впрочем, как и весь его внешний вид. Да, он гений тёмной магии, ему удалось воскреснуть из мёртвых, но какой ценой! Бледная кожа, длинные когти, плоский нос с двумя узкими щелями, которые начинают раздуваться от гнева, когда он видит, что кто-то во время собраний ордена смеет замечтаться и не слушать его. Как я сейчас, например. — Люциус, мой скользкий друг... — начинает он, и приближается ближе, ещё ближе. Знает, должно быть, как действует на меня. Не могу наблюдать его вблизи. Готовлюсь вздрогнуть, но в самый последний момент он исчезает. — Что вам нужно, мой Лорд? — слегка склоняю я голову. Голос почтительный, но не лебезящий. Никто из Малфоев не будет угодником полукровки, сына нищей Меропы Гонт. — Останься после всех, — свистит голос, и кажется, будто приказания отдаёт не тот, кто некогда был Томом Реддлом, а сама Нагайна. Но вскоре он спускает её с рук, и змея ускользает, успевая протащить своё длинное тело мимо меня и задеть край одежды. Флиртует, точно кошка. Даже забавно. — Попалась птичка, — слышу я за спиной его тяжелое дыхание и сиплый голос. Сильные руки крепко обхватывают меня сзади. Холодные ладони ложатся с боков. Его острые белые когти, ставя затяжки, скользят по чёрному атласу моей мантии. — Сними маску. И мантию, — шипит он на ухо ко мне. — Да и всё остальное, пожалуй, тоже. Блестящий атлас соскальзывает быстро, оставаясь на полу бесформенным черным пятном. Маска падает с глухим стуком. — Боишься? Я молчу, но по плечам и спине растекается холод — точно изморозь по стеклу. Не холодный пот, не испарина, а узор из инея. Пожалуй, это не страх. Это ужас. Словно он и впрямь наложил на меня Империо, и мне остается только подчиняться. Это происходит исподволь, так мучительно — и так сладко! Не могу не вздрогнуть, ощутив его прикосновение. Ледяная рука прошлась вдоль моей обнажённой спины, царапая и оставляя лёгкие следы. Почему тогда, на суде, я не отрекся от него навсегда? Нет, нет, нельзя думать об этом, он же легилемент... Поздно. Я ощущаю обжигающую пощечину. — Люциус, ты напрасно льстил. Я вижу всю твою ложь. А вот твоё имя не лжёт. Ты дурной слуга — так и есть. Сиплый шепот Волдеморта обжигает меня, будто слова могут быть ядовитыми. Я стою перед ним раздетым, по коже идут мурашки. Он ласкает меня языком, и при этом жалит, как кобра. Он проникает туда, где я сам лишь изредка позволяю себе доставлять удовольствие, моясь под душем или лёжа в огромной ванне. Он вылизывает меня. — Ты так прекрасен, что я, как Медуза Горгона, обратил бы тебя в статую. Ты был бы лучше античного мрамора, стоял бы в моей спальне, и золотые лучи солнца падали бы на тебя по утрам. Ты был бы мой, только мой, — продолжает он. — Но я прощу тебя... Поскольку ты мой в любом случае. — Вы тоже, мой Лорд. — В самом деле? — Да. Мой личный кошмар. — Наглец! — зло шипит он. Но затем смеётся. — И я знаю, как тебя наказать. Мне предлагают лечь и раздвинуть пошире ноги. И я вновь подчиняюсь. Процесс предполагает болезненность, но придется терпеть. Он улыбается. Всё те же мертвенно-бледные пальцы проникают в меня. Это почти не страшно, но как же холодно, Великий Мерлин! Я выдыхаю. — Рано, рано пугаться, мой славный. Он подтаскивает меня к себе, как безвольный манекен, марионетку, насаженную на руку. Растягивает меня изнутри. Удовлетворившись, рывком подтягивает к себе и входит в меня. Постепенно. Мучительно больно, без смазки, всухую. Кажется, кожа покрылась сотней царапин, внутри всё горит. Он гладит мой торс, любуясь сильным красивым телом. Сжимает за талию, то придвигая к себе, то отдаляясь, двигается. Внутри растекается боль, похожая на жидкий огонь. Я пытаюсь вырваться, что-то сдавленно, слабо кричу. Напрасно, конечно. Его ороговевшие когти царапают мою кожу, стискивают до синяков. Но сквозь неё приходит какое-то странное озарение, яркая вспышка удовольствия, похожая на фейерверк. Чувство того, что я хочу ещё и ещё, больше и больше, снова и снова, — чтобы он сжимал меня так, шипя и оскаливаясь, как зверь. Я даже двигаюсь навстречу ему, чтобы сделать толчки ещё мучительнее, болезненнее — и слаще. Затем содрогаюсь в этом странном и невозможном оргазме, а перед глазами кружат белые мелкие искры. Он рычит, изливаясь в меня, и белёсые капли стекают по внутренней стороне бедер, холодя разгоряченную кожу, но этого я уже почти не чувствую.