Мы в ответе

Стоило только Федору расслабиться — выползти утром из своей комнаты в одних труханах, чтобы отлить, или из душа в одном полотенце, или, на ходу вытирая пот майкой, из тренажерки — как его сразу отлавливал Давидик. Он выскакивал внезапно, как чертик из табакерки, умоляюще глядел на Федора огромными черными очами (угу, по-другому Давидкины зенки и не назовешь) и печально молчал. Но Федор, глядя в эти наполненные вековой скорбью глаза, чувствовал только жалость и стыд. Хотя желания Давида он, как и всякий нормальный мужик, понимал: пацану шестнадцать — самый фестиваль «Играй гормон!». И именно поэтому Федор как опять же нормальный (нормальный!) мужик не мог дать Давидику того, чего тому так хотелось. Поначалу Федор пробовал объяснить это Давиду, но тот только психанул и сбежал в свою комнату. Федор тогда даже вздохнул с облегчением, подумав, что парень перебесится, поймет и не будет больше лезть к нему. А там, глядишь, и девчонку какую себе найдет: Давид — пацан красивый, даже с этим его шнобелем. К тому же — богатенький буратинка, как бы не прибеднялся Давидкин папаша. Федор нахмурился, вспомнив, через что пришлось пройти Давиду из-за жлобства отца. Хотя, может, и правда, десять лямов и для еврейского бизнесмена большая сумма, а не только для Федора, который как-то на сотне баксов два месяца протянул. Только после того воспитательного момента, что провел с ним Федор, у пацана опять башню сорвало: ночью Федора разбудил душераздирающий крик — Давидкины кошмары вернулись. Пришлось полночи таскать его на руках, баюкать, уговаривая, что все уж хорошо, все закончилось, и клясться, что больше его, Давида, ни одна гнида пальцем не тронет. Наутро у Федора болели руки и спина (Давидка здорово вымахал за эти два года), но это было сущей ерундой по сравнению с тем, как болели Федоровы душа и совесть. Мальчишка только-только успокоился, в школу вон даже стал ходить (вернее, Федору приходится его возить, но ведь сути это не меняло), ну и все такое, а теперь что? Опять вызывать психврачей? Бедный Давидка! Он же нормальный пацан, только досталось ему ни за что от уродов, решивших влегкую срубить бабла. Пидарасы! Федор своими бы руками задушил бы этих выблядков: так изувечить мальчишку. Отрезанные мизинцы фигня — они Давидке всю душу искалечили, мозги набекрень свернули. Да что там! У пацана теперь вся жизнь изуродована — то, что случилось и он сам не забудет, и другие ему не дадут. Журналисты-онанисты чертовы, как зеленые мухи вьются вокруг этой истории, норовя насрать в открытую рану. А мрази, сотворившие такое блядство с малолетним мальчишкой, отсидят максимум десятку и все — «на свободу с чистой совестью!» Федор яростно колотил грушу, представляя вместо нее похитителей Давида. Только так и получалось спускать накопившиеся злость и раздражение. Хотя он предпочел бы спустить по-настоящему — в красивую сочную бабу. Хронический недоебит держал Федора в постоянном напряжении. Он даже побаивался потерять над собой контроль, что при его работе последнее дело: или зазеваешься, и тебе отстрелят что-нибудь ценное, или сам сорвешься и отстрелишь кому-нибудь голову. Но блядями Федор брезговал, а нормальные бабы требовали внимания и времени, а они-то как раз всецело принадлежали Давидке. Обычно в этом случае помогали два часа обильных потений на тренажерах, они восстанавливали на какое-то время душевное равновесие Федора, но теперь и проверенное средство не работало. Поэтому он решил сбросить напряжение другим способом. Разумеется, с разрешения своего личного пиночета — новых расстрелов глазами и недельного молчаливого бойкота, или, того хуже, пытки опухшим от слез лицом Федор малодушно побаивался. — Давидик, — начал он просительным тоном, и Давид сразу насторожился, зло вскинув подбородок. — Можно, мы с ребятами посидим? Банька-водка, разговоры… Давид насупился, но кивнул: — Только здесь. — Конечно-конечно, — сразу согласился Федор. Позже, когда сообразил, что в доме соберется толпа мужиков, он пожалел об этом, но отступать было поздно, да и не хотелось. И потом, рано или поздно Давид все равно где-нибудь столкнулся бы с компанией мужиков, так лучше это будут свои. Их, если что, можно будет сразу выпроводить. Про Давидика ребята еще как в курсе, так что уйдут сразу, без проблем и обид. Еще немного обмусолив эту тему, Федор испугался, что встретиться с его мужиками для Давидки будет хреновато. И именно потому, что те все про Давидку знают. Каково это будет самому пацану? Но пока Федор соображал, как попросить Давида, чтобы посидел вечерок у себя в комнате, как тот сам заявил, что будет занят чем-то важным, и приказал не орать. Обрадованный, что все решилось само собой, Федор занялся подготовкой к приходу гостей. Собственно, вся подготовка сводилась к одному пункту: «бухла и жрачки побольше». Насчет всего остального Федор не беспокоился. В двухэтажном коттедже Левинзонов могли гулять, не мешая друг другу, три, а то и четыре компании. Это только по меркам Рублевки дом был маленьким и скромным, а для привыкших к хрущевкам мужиков — благодать и раздолье. Почти царские палаты. А что? Здесь даже сауна и тренажерный зал имелись! В цокольном этаже. Да пока Федор не поселился в особняке Левинзонов, он и слова-то такого не знал. И клиниг, кстати, тоже. Он его даже с куннилингусом спутал. Ну, собственно, разница-то и небольшая. Федор, бывало, вылизывал приходящих подружек, делая им приятное, а те с удовольствием вылизывали холостяцкую берлогу Федора, чтобы хорошо было ему. Правда, особо ретивых, начинавших вводить свои порядки на его территории, Федор быстро сплавлял охотиться в другие заповедники. В общем-то, и о закусоне ему тоже можно было и не беспокоиться — достаточно было позвонить и заказать доставку из ресторана. Но Федор умел и любил стряпать, а еще он точно знал вкусы и аппетиты своих ребят, так что, заготовив спиртное в двойном размере, с удовольствием приступил к готовке. Через пару часов витающие по дому ароматы выманили Давидку из его комнаты. С ревнивым видом он сунул нос во все кастрюльки-сковородки, натаскал себе особо понравившееся и принялся радостно уминать, с ленивым удовольствием следя за суетившимся Федором. Ел Давид всегда медленно и аккуратно, но при этом так наслаждался, закатывая глаза, что польщенный Федор был готов кормить и кормить мальчишку. — Ночевать из твоих кто-нибудь останется? — дожевав последний кусочек, спросил Давид. — Нет. Мы же просто посидеть… — Знаю я эти «посидеть», — фыркнул Давид. — К отцу тоже друзья приходили «просто посидеть-отдохнуть». Потом отец их или дровами в машину загружал и развозил, или наверху, как домино, раскладывал. — Посмотрим, как пойдет, — неопределенно пробормотал Федор, совершенно упустивший этот момент. А ведь, правда, случалось и с ним такое, что после хорошего отдыха не хватало сил вернуться домой. — В синей спальне. — Чего в синей спальне? — Угловой диван. Ра-скла-дной. На нем пять человек умещается, а если вповалку, то и восемь. И мыть его легко, если у кого-то слопанное назад попросится… — деловито пояснил Давид. Федор машинально кивнул, принимая совет к сведению. Но идею про второй этаж, где располагались спальни, отмел сразу. Не потому, что тащить по лестнице пьяных мужиков тяжело. Хотя, да, и это тоже. Ну, просто… не дело это. Там Давидкина комната, и как-то Федор уже привык, что верхний этаж — это их личное пространство. Потому-то и отволок несколько одеял и подушек в тренажерку, успокоившись на этом. «Маты здесь хорошие, — решил он, — никаких матрасов не нужно, ребята и так нормально проспятся. Эх, было бы лето, можно было бы в беседке посидеть… О, тогда бы и шашлычок забацали. Ну, ладно, даст бог, первый — не последний». И напоследок еще разочек проверив запасы спиртного, Федор пошел встречать гостей. — А где Дадоша? — первым делом спросил Саныч, самый старый в их отделе, напоминавший китайского мудреца своим спокойствием, граничившим с флегматичностью, и любовью к философии. — Дома, но у него свои дела, да и нечего пацану с нами делать. Все как-то сразу расслабились, и только Фрол, Юрка Фролов, новенький, недавно переведенный к ним из налоговой полиции, ухмыльнулся. — Ну, и правильно, — согласился Саныч, — я тоже своих гоняю, когда они на взрослых гульках уши греть начинают. — Так, пошли за стол, — сразу заторопился Федор, зная, что рассказы Саныча о двух внуках-близнецах и любимой внучке могут длиться бесконечно. — Под водочку с селедочкой и разговор другой. Дальше все покатилось как надо: выпивали, травили анекдоты, душевно трепались о бабах и работе. Хотя нет-нет, но и Давидку вспоминали. То Серега ехидно подъебнул насчет усов Федора, и все мужики разом подхватили: «Бля, но ты реально с ними на Сталина был похож, правильно Давид сделал, что заставил побриться», «Да, силен пацан! Мы сколько Федьке говорили — ничего. А Верка вообще из-за усов отлуп получила. Зато Дадоша сказал, и все — пиздец усам». Потом ребята про майонезный случай вспомнили. И про жаренных с грибами осьминогов. Все это были крохотные, и как теперь понятно, ржачные эпизодики из их с Давидкой жизни. И Федор, конечно, смеялся вместе со всеми, но в душе у него что-то неприятно царапало. Да и последние Давидкины загоны покоя не давали. Хотелось с мужиками насчет этого перетереть-посоветоваться (не было у Федора от ребят секретов, они были для него родней настоящей родни), и все же он никак не мог решиться. Дело-то такое тонкое, что слова нужно было подбирать осторожно, а вот этого Федор не умел: всегда говорил все как есть. А теперь все это — и проблемка, и тайны мадридского двора, чтоб их — отзывалось раздражающим зудом где-то внутри, мешая расслабиться. Впрочем, после сауны невнятное беспокойство немного отпустило Федора, а когда он сел с ребятами перекинуться в картишки, и вовсе утихло. Чуть погодя приятное опьянение и легкая атмосфера дружеских подначек окончательно размягчили Федора, к тому же сегодня ему шла карта. Весь мир стал казаться прекрасным, и Федор любил его, не скрывая этого от окружающих. — Ну да, ты у нас вселенский счастливчик, — с едкой насмешкой согласился Фрол, не сводя глаз с выложенных Федором тузов. — На службе все путем, денег куры не клюют, дом — дворец, и жена молодая, темпераментная впридачу. С каждым произнесенным Фроловым словом Федор стремительно трезвел. «Пиздец подкрадывается незаметно» — непреложный закон, который Федору был доподлинно известен, но чтобы так… Его голова все равно отказывалась осознавать то, что слышали уши. — Какая, блядь, жена?.. — запинаясь переспросил он Фролова. — Тебе виднее, какая блядь, — хохотнул тот. — Я порнушные кассеты с ним только два раза смотрел, а тебе он, небось, каждую… Договорить Фролов не успел — взбесившийся Федор коброй взметнулся через весь стол и, сомкнув руки у него на шее, принялся душить: — Ах ты, сука! В звенящей тишине хорошо был слышен хрип задыхающегося Фролова, но вмешиваться и отдирать от него Федора никто не торопился. Безуспешно подергавшись в попытке разжать чужие пальцы на своем горле, Фролов сильно оттолкнулся ногами, опрокидываясь на спину вместе со стулом. Но просчитался. Хватка у Федора была железной, поэтому они оба с грохотом рухнули на пол. Скорее всего, Фролов хорошенько приложился затылком, поскольку его тело сразу обмякло — мозг Федора хладнокровно фиксировал детали схватки, но бушующие эмоции не позволяли отпустить врага. — Встать! — Прогремела команда сверху, и, повинуясь ее властности, дернулось даже тело самого Фролова, а Федора вообще будто отбросило. Стальные пальцы, передавившие Фролову гортань, мгновенно разжались и, сделав несколько судорожных вдохов, тот надсадно закашлялся и приподнялся. Федору было не до этого угребка — над ним, широко расставив ноги, стоял злющий Давидик. И сейчас он был так не похож на себя обычного — ласкового, пусть и немного взбалмошного мальчишку, что Федор онемел, с бешеной скоростью просчитывая, какими бедами грозят им эти перемены. Что не мешало ему исподволь гордиться Давидкой: вон у него какой пацан вымахал, прямо на зависть — высокий, самого Федора уже догнал, плечистый, сильный, с командирским голосом. — Я же просил не шуметь! — зло отчитал его Давид, явно адресуясь ко всем сразу. Федор промолчал, остальные тоже, так что звенящая от напряжения, виноватая тишина и была Давиду ответом, и он ушел, громко хлопнув дверью. — Да, силен пацан! — восхищенно присвистнул Серега. — Мощно на… — Извините, мужики, за это все, — перебил его Федор, растерянно разведя руками. — Садись, — подвинул ему стул Саныч, — и раздавай. На пятерых. А тебе, Фролов, домой пора. И это… ты завтра рапорт на перевод подай. Не сможешь ты у нас работать. Не сможешь. Фролов встал, потер адски болевшую шею, и обвел вопросительным взглядом всю команду, в которую он, как ему казалось, отлично вписался. — Ребята, вы чего? Да чего такого-то я сказал? Да, я вообще пошутил… Ну, не совсем, конечно. Там на кассетах пацанчик — шлюшка сладкая, реально орущая от удовольствия. Я ж не знал, что он теперь лосяра здоровый, сам кому хочешь вставит… Калиниченко мне за него морду начистил, — Фролов уже демонстративно потер горло, — и проехали. Мало ли, кто что брякнет по пьяной лавочке. Фролов распинался еще несколько минут, пытаясь убедить сослуживцев забыть это недоразумение. Честно говоря, он и сам недоумевал, ничего не понимая: калиниченковский «Давидик» лишь отдаленно напоминал мальчишку из хоумвидео, увиденного на когда-то изъятых кассетах. Этот был выше, крупнее, но главное... Главное, он не был послушной голодной до ебли куклой, и это сбивало Фролова с толка. Ломало выстроенную им, и, казалось бы, безупречную теорию. Но никто Фролову не ответил. За то время, что он одиноким деревом торчал посередине комнаты, не прозвучало ни слова, кроме «король», «пропускаю», «беру», «козырная семерка», будто ничего не произошло, и вообще его здесь и не было. Дверью хлопать он не стал, все же не сопливый малолетка. С уходом Фрола Федору даже дышать стало легче, но вот горький осадок на душе остался. И он принялся интенсивно его смывать. Водкой. Через пару часов его хорошо развезло, и Федор по пьяной лавочке выложил все, как на духу. — Не знаю я, что мне теперь с Давидиком делать. Отправить к отцу? Так ведь пропадет он там без меня. И я без него тут сдохну. Мой, он мой. Как увидел его тогда… Бля-я-я, думал, у меня сердце порвется от жалости… — Федор плакал злыми слезами и не замечал этого. — Суки, они же его всякой наркотой пичкали, чтобы у него стояло. И я, блядь, долбоеб: вместо рук сначала ему яйца размотал. Они уже у него, пиздец, синие и опухшие были… Он от боли надрывался, а я его потерпеть просил … — Хорош причитать! — припечатал его Саныч. — Мужики, этот… — Саныч брезгливо ткнул в стул, на котором сидел Фролов, — про кассеты говорил. Потрясти надо бы лоточников. У кого на Горбушке связи? Кивнул Петька Реутов, молчаливый и надежный как скала: — Сделаем. — А ты, Федор, своди-ка пацана к психотерапевту… Да не гоношись так. Этот другой, наш. Митрич — мужик нормальный, к нему Марцов, ну, который из Чечни вернулся, регулярно наведывается крышу ремонтировать. Да не дергайся ты так. Никто не говорит, что наш Дадошка псих. Мы все видели, что нормальный он — ты молодец. Но травма-то есть, стокгольмский синдром, что ли, называется. Вот Митрич по ним, по синдромам всяким, спец. — А если не поможет? — уныло спросил Федор. Он нисколько не верил, что какой-то там Митрич повернет мозги Давиду в правильную сторону. — Аарон, ну, батя Давидки, таскал его по самым дорогущим психиатрам. А потом его сюда сплавил, с глаз долой — из сердца вон. Домиком этим вот откупился. Я сначала сюда никак не хотел, а потом подумал, что Давидке здесь лучше, чем в моих хрущобах, и засунул гордость в жопу… — Ну и правильно, Дадошка наш тут и впрямь на поправку пошел. Я ж помню его тогда… — Саныч тяжело сглотнул и потянулся за стопкой. Лица остальных мужиков тоже омрачились, и Федор понял, что и они ничего не забыли и не списали. «Будем!» — дружно подняли рюмки, будто принося какую-то клятву. — Так что не дури, Федька, своди мальчишку к Митричу. А вот если и он не поможет, то у тогда тебя два варианта… — Какие? — сразу оживился Федор. — Сначала принять, что ты папаша взрослой дочери, а потом выбрать, хороший ты папашка или очень хороший. — Я хороший, да, — сразу решил Федор. Все остальное его затуманенный алкоголем мозг не воспринял. — Значит, покупай ружье и начинай гоняться за каждым Дадошиным женихом. — Каким еще женихом?! — раненым медведем взревел Федор, на радость заржавшим мужикам. Посидев некоторое время с выпученными глазами, Федор, наконец, переварил услышанное, и осторожно поинтересовался: — А очень хорошим отцом? — Ищи ему жениха сам. Федор передернулся, но промолчал и надолго задумался. Больше к этой теме никто не возвращался. Они еще пропустили по стаканчику и по дурости (все, кроме Саныча) попрыгали в бассейн в одежде. Потом залезли в парную погреться, а из нее — в сугробы, охладиться. Угомонилась компания лишь под утро. Гости покинули особняк Левинзонов сытыми и довольными, старший хозяин отправился спать пьяным и успокоенным. И пока Федор стаскивал с себя одежду, путаясь в рукавах и штанинах, он мысленно составлял список одноклассников Давидика и его ровесников из соседей. Если уж его пацану нужна не девчонка, а другой пацан, то он, Федор, найдет для своего Давидика самого подходящего из них.