В Вейсхаупте

А в Вейсхаупте — холодные дни и холодные души, тысячи пустых комнат и сотни пустых стойл для мертвых грифонов. И Серые Стражи — мертвы. Лишь кучка якобы аристократов со скверной в крови, что не видели даже капли ужаса, что царил в Ферелдене при Пятом Море. Задница Андрасте, да она сама больше Серый Страж, чем все эти псевдо-спасители мира, вместе взятые. «Первый Страж в столице», - говорит его заместитель во время официального приветствия Защитницы Киркволла, той-кто-делал-за-них-чертову-работу-по-спасению-Ордена, а Хоук слышит только: «Единственное, что трогает моего начальника — когда уже его обрюзгшая задница будет отсиживать трон Андерфелса». Впрочем, Хоук не привыкать к правителям-идиотам. Хоук не привыкать и к их наплевательству.. Но Хоук хотелось избить все эти высокогорные пародии на киркволльских выскочек за их безразличие к трагедии Ордена в Ферелдене и Орлее, к тому, что большая часть Стражей оказалась истреблена благодаря заговору венатори, что псевдо-скверна Корифея обратила все доверие, с трудом завоеванное Героиней Ферелдена, в прах на долгие десятилетия. Но на нее смотрели безучастными взглядами, говорили пустые слова-отговорки и предлагали отдохнуть в гостевых комнатах перед обратной дорогой. По крайней мере, в Киркволле ее посылали на все четыре стороны с изяществом. Здесь же никто не скрывал, что всем наплевать на Защитницу. Да что там, им было наплевать даже на гибель Страуда, что изрядно прибавило в желании Хоук подорвать к демонам всю эту прогнившую крепость. Сюда бы Андерса с его взрывчаткой, тогда бы она его только поблагодарила, и, несомненно, помогла. Единственные, кому было не все равно — маги. О, маги ее презирали. Они даже не смогут показать на карте, где Киркволл, но за «вырезанных магов» — в их мыслях она явно лично и со вкусом убивала каждого «несчастного», кто попадался ей на пути и имел в руке посох — за магов она получала шепотом «убийца» и «храмовничья псина» в спину так, что она прекрасно все слышала, а к вечеру на ее столе скапливалось изрядное количество гневных анонимных писем, пророчащих возмездие. Впрочем, это ее только веселило. Если бы на каждое такое обвинение и угрозу она реагировала серьезно, то давно бы уже сошла с ума. Камин в отведенных ей покоях едва грел, и Хоук куталась в теплое шерстяное одеяло, сидя за письменным столом, и пыталась сочинить письмо для Варрика, где не стеснялась в выражениях, дабы как следует ему описать все, что ей удалось увидеть в цитадели Серых Стражей. Выходило ярко, эмоционально и красочно - он должен оценить по достоинству ее слог и умение разнообразить набор ругательств самым неожиданным образом. Руки мерзли, мешая писать аккуратно, и Хоук в голове ворчала на себя за такие каракули из-за немеющих и перестающих ее слушаться пальцев. Вино с пряностями в простой глиняной кружке было едва тронуто и уже наверняка остыло, позабытое на краю стола. В пальцах другой руки она задумчиво вертела кольцо, висящее на длинной серебряной цепочке у нее на шее и обычно спрятанное под одежду. Он пришел к ней в кабинет Наместника, в очередной раз устав ждать ее дома. Кажется, было уже давно за полночь, а перед ней все еще высилась огромная стопка ненавистных ей бумаг. Она же из деревни, ее не учили править, не учили красиво говорить и уж тем более не учили заново, камень за камнем, отстраивать уничтоженный и залитый кровью город, отданный ей в руинах, в крови, полный трупов, раненых, оставленных без крова и ищущих, кого бы обвинить во всех своих страданиях. К счастью, статус Защитницы уберегал ее от большинства гневных упреков. Под глазами залегли синяки, руки дрожали, строчки на документах плыли, а на отчетах об очередных вытащенных из-под обломков церкви телах сердце зарабатывало новый шрам в наказание за ее невнимательность. Она должна была предвидеть. Должна была предотвратить. Он был ее другом которого она знала долгие годы, который вспоминал с ней по вечерам Ферелден, который в редкие, но такие ценные вечера, травил байки о своей жизни и улыбался почти позабытой им же ехидной улыбкой, который так ценил каждую жизнь и не мог, просто не мог. А она просто отмахивалась от всех знаков, что уже практически кричали ей в уши: «С Андерсом что-то не так». И вот, «что-то не так» обратилось в безумие, поглотившее весь город. Она не спала в своей кровати уже три дня, перебиваясь короткими передышками в кресле, когда уже практически падала в обморок от усталости, неспособная даже встать на ноги. Хоук прекрасно понимала, что скорее рано, чем поздно, кто-то будет очень недоволен. Ожидания более чем оправдались. Она услышала, как Фенрис закрывал за собой дверь. Он заговорил не сразу. - Твой пес меня сожрет. Думает, что это я лишил его хозяйки. Хоук устало усмехнулась, поднимая на него взгляд. Как обычно хмурый, он скрестил руки на груди и с упреком в глазах смотрел прямо на нее. И то ли бесконечная усталость, то ли Фенрис был действительно очень зол, то ли на самом деле с ним так было всегда, но сил выдерживать взгляд едва хватало. - Когда я просил тебя не умирать, я не подозревал, что ты найдешь другой способ сбежать от меня. Хоук пожала плечами. - У тебя появилось много конкурентов за мое внимание. Например, трупы в руинах церкви. Или разрушенные здания. Или пропавшие без вести. Они весьма настойчивы, знаешь ли, и весьма нетерпеливы. Она улыбалась, в ее голосе звучало веселье, но Фенрис уже очень давно научился видеть сквозь ее такие шутки-чтобы-не-заглянули-глубже. Раздраженно фыркнув, он в пару шагов приблизился, обогнул стол и оперся о него, не сводя взгляда, не говоря ни слова. Совсем рядом, ногой касается кресла. И Хоук поняла, что он не поверил. И руки безвольно упали на подлокотники, а голова вдруг стала весить столько, что шея едва справлялась с такой ношей. И почти неприятно от того, что тот единственный, с кем она могла не всегда быть сильной, сейчас пришел и так легко разбил иллюзию того, что она была в порядке. О, она была совершенно не в порядке. Чертовски не в порядки. Две тысячи сто тридцать восемь раз не в порядке, и список жертв, список ее «не в порядке» рос с каждым днем и с каждым новым отчетом. Но его рука сжимает ее пальцы, и она почти физически чувствует, как тепло от него медленно и тягуче растекается по венам, помогая ровнее дышать и убирая поволоку из глаз, и две тысячи сто тридцать восемь шрамов болят немного меньше. - Хоук, - говорит он своим неизменно хриплым голосом, каждый раз по-новому, но всегда по-родному. Одно это дурацкое, рваное «Хоук», и почему-то ей больше ни до чего нет дела, - ты нужна им живой. «Ты нужна МНЕ живой», имеет он ввиду, и Хоук это прекрасно понимает. - Ты должна поспать. Дома, на нормальной кровати, - и где он научился такому повелительному тону, не у нее же? - Фенрис, мне нужно работать, - противится она, выпрямляясь в кресле, но ему было абсолютно наплевать на весь Киркволл, и Хоук это прекрасно понимала. - Если понадобится, я применю силу. Ты хочешь, чтобы все видели, как Защитницу и Наместницу, связанную по рукам и ногам, тащат на плече через весь Верхний город? - он усмехается и смотрит на нее так, что сопротивляться больше нет ни возможности, ни желания. И даже шутить про идею веревок и связываний как-то не хочется. Следующим днем, когда она устраивает скандал на все поместье, потому что проспала и никто даже не подумал ее разбудить, Фенрис прячет довольную усмешку за книгой в руках, наблюдая за Хоук, у которой прошли синяки под глазами, у которой горят глаза и у которой на пальце левой руки блестит тонкое серебряное кольцо, которое ей еще только предстоит обнаружить. В конце концов, должны же все эти проклятые аристократы и весь Киркволл видеть, что Защитница принадлежит ему, и делиться он не намерен. Впервые Хоук сняла это кольцо — не обручальное, но все равно знак принадлежности - оставляя Фенриса одного в постели в поместье, когда еще до рассвета собрала вещи и с первыми утренними лучами уже покидала Киркволл. Письмо с прощанием лежало на подушке рядом с ним, но кольцо, которое она планировала положить в конверт, оставить так и не смогла, забрав с собой. Изысканное в своей простоте (чтобы не мешало сражаться), оно тускло блестело в свете пламени из камина и не могло не притягивать ее взгляд. А крутить его в пальцах и вовсе стало вредной привычкой, от которой не получалось избавиться. Поэтому Хоук не сразу уловила громкие крики и ругань в коридоре, но, услышав, не удержалась от усмешки. Испуганный вскрик, топот ног, и затем - тишина. Едва скрипнула дверь. Даже не скрываясь, даже в тяжелых ботинках и в полной броне он ходил очень тихо, но Хоук едва могла задержать на этом свои мысли. Она не поворачивалась, уставившись в окно прямо напротив ее. Было до смерти страшно повернуться и понять, что ошиблась. Тишина закручивалась тугой пружиной, звенела и оглушала, но ничто ее не нарушало, пока позади не раздался хриплый, низкий и пугающий до дрожи своей холодностью, но заливающий с головой каким-то отчаянным счастьем голос. Он. - Ты даже не постаралась попрощаться. Хоук глубоко вздохнула. - Я написала письмо. - То есть, я заслужил письмо? Действительно, хоть что-то, я должен радоваться, не так ли? Только вот вышло не очень, - яд в его голосе прожигал насквозь, перекрывал ей дыхание, но она молчала, не в силах возражать или перебивать — попросту не имела никакого права и прекрасно это знала. - И, конечно, я тем более не заслужил ничего другого. Никаких новостей от тебя. О том, жива ли ты вообще, например, или где ты, или что ты снова задумала, или стоит ли мне вообще еще верить? Нет, хотелось закричать ей, упасть, вымаливать вечность прощение, вцепиться и больше не отпускать, она не хотела, не хотела, не хотела. Но Хоук прекрасно понимала, что вернись она назад во времени, то сделала бы так снова. Потому что ее выбор, потому что долг, потому что он не должен рисковать ради нее снова, подставлять себя под удар из-за ее ошибки, ее глупости. И снова бы оставила его, обрезая все связи, ведь иначе бы он ее нашел где угодно. А еще она не писала, потому что до смерти боялась не получить ничего в ответ. Боялась так, что любая мысль об этом мгновенно выбивала Хоук из колеи и мешала мыслить здраво, а этого она не имела права себе позволить и поэтому просто оставляла бумагу чистой и разорванной в клочки. - Тебе писал Варрик, - тихо отвечает Хоук вместо всего того хаоса, что требовал вылиться наружу. Она не успевает заметить тот момент, когда ее кресло хватают и рывком разворачивают, и в подлокотники впиваются руки в металлических перчатках, сияющие лириумным светом, режущим глаза свой ослепляющей яркостью. Фенрис настолько зол, что слова вырывались из него оглушающим рычанием. - Варрик?! По-твоему, мне этого должно хватить?! Почему мне пишет Варрик о тебе, не ты сама, и пишет о том, что чуть не осталась в Тени, о том, что подвергла себя риску из-за чертовых позарившихся на МАГИЮ КРОВИ Стражей, а после этого еще и решила отправиться в Андерфелс, ничего не говоря мне, Хоук?! Фенрис кричал на нее, нет — он орал, все больше распаляя лириум в клеймах, и ей казалось, что он сейчас попросту пробьет насквозь ее грудную клетку, как делал сотни раз у нее на глазах, только с другими, лишая тем самым себя повода для какого-либо еще беспокойства. Но Хоук подняла на него взгляд и почти умерла и без всех этих вырываний сердец. Единственный, перед кем она могла не быть сильной, нависал прямо над ней и был так чертовски близко, что внутри все скручивало и просто запрещало делать новый вдох. Все такой же, не изменившийся ни капли, с падающей на глаза седой челкой, губами, сейчас искривленными в злобе, и горящими яростью, обидой, болью и бесконечностью чего-то-еще-что-она-попросту-больше-не-заслуживает зелеными глазами, устремленными на нее и — Создатель, Андрасте, боги, плевать, кто там — стой она сейчас, то рухнула бы на пол из-за предавшего ее тела. Она была уверена, что от счастья, тоски по нему и облегчения, что затопило всю сущность — жив, он жив, он здесь, он пришел - сейчас просто умрет, не выдержав. А Фенрис продолжал что-то кричать, не сводя с нее взгляда, но Хоук уже не слушала. Потянувшись, она самыми кончиками пальцев провела по коже над краем перчаток и выше, к изгибу локтей, где ей перекрывала доступ броня. Его голос мгновенно затих, но Хоук не могла посмотреть ему в лицо, завороженная тем, как касается лириумных линий на его руках, немного потухших, но все еще выдающих с головой его эмоции и горящий внутри огонь. Если он сейчас ее убьет, ей будет все равно, она не сомневалась. Тепло кожи под пальцами, его тепло, одуряло и обращало мысли в абсолютную блаженную пустоту. - Ты пришел за мной, - еле выговаривает она, и ничто в собственном теле ее больше не слушается, когда мерцающие голубым руки выдирают ее из кресла и прижимают к себе так, что из легких выбивает воздух, но ей наплевать, пусть хоть Брешь сейчас поглотит весь мир к демонам в Тень. - Я тебя предупреждал, что никуда больше не отпущу, - в голосе еще рычание, еще злость, но боли меньше, и держит так, чтобы поверила: вот он, здесь, и она больше может даже не надеяться на еще один такой побег. И от его слов, от властности в его голосе, от рук, что не дают ей упасть, потому что ноги предали и не держат, от дыхания, опаляющего кожу, когда он прижался носом к ее шее и так и замер, ее барьеры мгновенно смело, и водоворот из счастья, боли, нежности, тоски, стыда, страха и бесконечной любви затопил Хоук, вымывая кошмары той вечности жутких дней, начавшейся с него, оставленного в Киркволле в одиночестве, и закончившейся в этот самый миг им же, прибывшим за ней в, Создатель, гребаный Андерфелс, стоило ему только получить сообщение от Варрика. И от осознания, что он рядом, что можно снова немного побыть не сильной, что в этой чужой стране, чужой крепости, среди всего этого кошмара пришел тот, в ком она нуждалась каждый миг последних месяцев, счастье разрывало грудную клетку, выбиваясь наружу короткими то ли всхлипами, то ли истерическими смешками. А потом были губы — его губы, оставляющие злые, собственнические поцелуи на ее скулах, щеках, носу и — боги-демоны-наконец-то — на губах, практически укусы, но ничего другого и не хотелось. Она обвила Фенриса руками за шею, притягивая еще ближе к себе, вжимаясь в него всем телом, отвечая еще яростнее и кусая его губы в ответ. - Хоук, - короткий выдох сквозь поцелуй, роняющий в бездну, оглушающий, и она думает, как на самом деле ей наплевать на весь мир, и что все то, что она делала, было только для одного лишь эльфа, что и был для нее этим самым личным миром, домом, реальностью, и нет никакой другой. А потом она перестает думать вовсе. На следующее утро, когда они, теперь снова вдвоем, выезжают из крепости, кольцо вновь блестит на пальце Хоук, и обещание больше его не снимать, так коварно вытребованное Фенрисом ночью, более чем ясно давало понять, что больше он и не даст ей никакого шанса оставить его. Впрочем, Хоук не противилась.