Урба

– Подойди ко мне, Урба. Человек давно научился различать нотки эмоций в хриплом и, могло показаться, всегда одинаково устало-безразличном голосе Повелителя… Мелькора. Про себя он давно называл Тёмного Бога по имени. Прекрасное, жестокое имя… Морадана никогда не приходилось заставлять. Он охотно взошёл по ступенькам к трону и наклонился, подставляя губам Мелькора незащищённую шею. – Хорошо. «Ах, это хриплое мурлыканье сводит с ума, а я дрожу, как женщина», – подумал Урба, чувствуя помутнение сознания. Так случалось всегда перед укусом, которых в жизни этого человека было несколько. Чуть более двух десятков, если быть точным. Немногим повезло так, как ему. Кого-то Мелькор убивал сразу, чья-то кровь пришлась ему не по вкусу, а кто-то не удостоился чести видеть его без доспехов. Урбе небывало везло. Ему Повелитель позволял не только подставлять себе шею… – Повелитель?.. Прикосновение тёплых, излучающих силу губ провоцировало желание, равного которому не могло вызвать ничто. Ни прекраснейшие женщины, ни предстоящее и заведомо выигрышное сражение не вызывало в Урбе подобного азарта. Он хотел больше, с каждым разом всё больше… – Повелитель?.. – простонал он с исступлённой мольбой, опускаясь на колени меж колен Владыки и кусая губы, чтобы хоть немного отрезвить разум болью. Раздумчивость – и тяжёлый, едва заметный кивок. Будучи почтительным и осторожным, Урба расстёгивает хитрое приспособление из металлических зубчиков и припадает ртом к голодному огурчику Валы. Смешно, столько лет прошло с тех пор, как мать мыла его в бане, а Урба всё ещё называет его весёлым или голодным огурчиком, даже чужой, единственный, который он с жадным наслаждением втягивает в рот и заглатывает как может глубоко. – Повелитель… – стонет он снова, и в его глазах отчаянная, нелепая и истерическая просьба. Мелькор вновь кивает и чуть глубже садится на своём троне. Торопясь, трясущимися руками Урба расстёгивает свои штаны и, опускаясь на колени Повелителя, до предела откидывается назад, кощунственно опуская голову на его плечо, будто Тёмный Бог ему и не бог вовсе, а могучий любовник. Затылок и шея купаются в шёлковых серебристых волосах, губы бога кривятся в сладострастной улыбке, но взгляд пуст – разумеется, его не возбуждает всего лишь человек, пусть даже смазливый. Урба не уверен, что Повелитель различает хотя бы эльфов. До того, чтобы различать по лицам людей, живую силу для убоя, не снисходит и Саурон… Урба не уверен, знакомо ли Валар понятие оргазма или физического наслаждения вообще. Быть может, знакомо, но не с ним. Люди – лишь способ немного насытиться, когда нет другой крови. Всем прочим Мелькор предпочитает эльфийскую, после – человеческую и майарскую, если в дело идут светлые майар, пленники его могучих слуг. Крови животных, «безропотных тварей», Мелькор не употребляет никогда. Шатающийся от полученного наслаждения, торопливо приводя себя в порядок, Урба выходит из залы, цветя глупой улыбкой бесконечного счастья, ещё не покинувшего его после произошедшего. Мимо, чеканя шаг, проходит в полном доспехе лорд Саурон и не удостаивает даже презрительного взгляда. Вероятно, – думает Урба, – я заслужил своей неосторожностью его немилость… – Снова развлекаешься с трухой Эру? – усмехается Гортхаур, и Урба слышит его, и слышит напряжение и сладкие незнакомые нотки в голосе Повелителя. – Труха тоже создана для наслаждений. Не хочешь удостоить меня цветком моего отца? – Возросшим на трухе, ты хочешь сказать? – Неужто в голосе свирепого майа проскальзывает… позорное для мужчины кокетство?.. – Питающимся трухой, – поправляет Мелькор – почти нежно, и у Урбы темнеет в глазах от беспощадного и необоснованного чувства. Ревность не выбирает… он никогда не заметит тебя, если ему не нужна будет кровь, глупец… Среброволосый мальчик прикладывается пылающим лбом к выставленным для потехи близ столовой комнаты трофейным измятым доспехам и еле слышно всхлипывает, пользуясь своим одиночеством. Никто, он знает, не полюбит его, ведь тот, кто единственный занял его сердце, жил тогда, когда ещё не было этого мира и, быть может, уже тогда кого-нибудь любил… сказки, сладкие сказки! Никто и никогда не полюбит Урбу, а если Саурон нюхом найдёт его, то отгрызёт ему голову, воплотившись в чёрном волке… В казарму Урба тем вечером не приходит, и проверяющий орк (людям Повелители такую ответственность не доверяют) не отмечает его отсутствия в качестве служебной поблажки корму Крылатого Валы. – Мелькор, а если я ревную? – осведомился Саурон, поудобнее устраиваясь на коленях Валы. В верхних покоях они могли занимать любимое большое кресло, обнявшись и поминутно целуясь, и не опасаться чужих глаз и ушей. – К трухе? – поддразнил Мелькор. – К тупому необразованному человеку, который знает только два слова… точнее, одно, но с разной интонацией. Мятежник хмыкнул и снова поцеловал возлюбленного в губы. – Ну… не стоит, он недолго будет твоим противником. От силы лет десять, а потом его сила и кровь кончатся, и он умрёт, как все остальные. – Но ведь он тебе нравится! – Ну и что, что у него волосы отдалённо похожи на волосы Манвэ! – вспылил Мелькор. – Я сам вижу! Я никогда… Гортхаур сомкнул пальцем его губы. – Я знаю, что ты – никогда. А вот меня это бесит. – И, склонившись к самому уху своего властелина, майа прошептал: – Ты ведь всегда представляешь на их месте меня, да, верно?..

***

«Я не хочу умирать… я тоже хочу быть бессмертным!» – в последний раз подумал Урба, шагая вниз с крепостной стены. И целый миг он мог лететь, как птица, не думая о том, что он лишь промежуточное блюдо между жареным окороком и бокалом крепкого вина, что его кровь – приправа для равнодушного ко всему его роду чёрного бога, что он навсегда связан с мрачными башнями Ангбанда и обречён испытывать трепет при виде хищных шпилей… Урба летел и целый миг был свободен, как никому не нужные и никому не служащие птицы из диких лесов Средиземья, где ветра Манвэ запутываются насмерть в ветвях… Саурон нашёл его утром, когда вальяжно выгуливался вокруг замка, проверяя, всё ли в порядке. Разбитое о камни тело юноши с открытыми глазами, глядящими в выгребную яму, позабавило майа и лишь улучшило его и без того лучезарное настроение. Мелькор спал наверху, зарывшись в подушки, и после прогулки можно будет вернуться к нему ещё на какое-то время; вражеские войска растерзаны и отползли к самому морю зализывать раны; войско увеличивается за счёт вступивших в подданство народов; очередное жалкое подобие эльфа валяется на земле и воняет. Чудесное утро, не правда ли? Орки, приметив тело человека, быстро убрали его с глаз обожаемого Гортхаура, «чтобы видок не портило, хозяин». Потянувшись и широко зевнув, майа решил, что обход закончен и можно снова лезть к Мелькору под тёплое одеяло и пытаться его разбудить, опять же проспит всё… Намо в своих владениях не глядя отправил одно из поступивших фэар на перевоплощение. Людей он тоже не различал, разве что делил на слуг Врага и на светлых, но кто их, этих светлых целиком людей, видел? Все живут в греховном Средиземье, в Валинор не допущены, а значит, грешны, и быть им птицами и червяками. И, лишённый памяти, некогда называвшийся Урбой чёрный дрозд расправил крылья и полетел несколькими месяцами спустя, когда пернатая мать выкормила его жирными личинками. Только раз испытал птичий дух смутную тоску, когда, спасаясь от шума, дрозд увидел чёрные армии и трепещущие знамёна, и страшного всадника на вороном коне. Оставшийся же свой век доживал дрозд спокойно, и тихо замёрз в ветвях рябины трескучей средиземской зимой.

11 августа 2008