Песчинки памяти

Зейн знал, что Гарри и Луи любили его. Любили так ласково, особенно, нежно и болезненно. Любили, когда он целовал их в щеку и говорил о том, какие они особенные. Гарри и Луи были особенными и до боли одинаковыми, но не признающими это. Гарри и Луи оба касались татуировок Зейна губами и шептали о том, какой он красивый и на самом деле идеальный. Гарри и Луи были лучшими друзьями Зейна, и любил он их одинаково. Гарри и Луи всегда шептали Зейну о том, что хотели бы быть с ним рядом настолько, насколько это возможно. Но все же, целовались они по-разному: Гарри нерасторопно, лениво проводил невесомо пальцами по бокам старшего парня и целовал его в подбородок, прежде чем отстраниться. Луи же, в свою очередь, был слишком горяч: во время поцелуев всегда прижимался к Малику, забираясь на него сверху и седлая худые бедра, оставляя еле заметные синяки на боках, которые не проходили до прихода Гарри. Он кусал его губу и проводил по ней языком, зализывая свой укус. И еще Томлинсон был очень суетливым, нервным и возбуждался он с пол-оборота. И в этом плане они были разными, слишком. Гарри всегда приходил к Зейну с молочным коктейлем, плюхался на кровать и протягивал второй напиток Малику, который обхватывал губами трубочку и потягивал вязкую, сладкую жидкость, которая ему действительно нравилась. Они облизывал губы, а когда Гарри целовал его, он чувствовал шоколадный привкус на своем языке. Лу всегда приходил к нему с пивом и кальмарами, которые были копчеными и солеными, и всегда усмехался над тем, как парни могут пить коктейль (Зейн никогда не говорил ему о том, что язык у него при поцелуе такой же шоколадный, как и у Гарри). — Ну, что? — спрашивал у него Гарри, запнувшись у входа в квартиру. — Этот надоедливый Томлинсон будет с нами? — Нет, сегодня мы вдвоем, — улыбнулся ему Малик и пропустил в свою квартиру, где перемешались их запахи: сладковатый аромат духов Гарри, резкий — Зейна и кисловатый — Луи. Они прошли внутрь, с ног до головы окутываемые ароматами и буквально теряли голову. Они целовались, кусая губы, сжимая бедра друг другу, и Зейна отшатнуло, потому что он чувствовал Луи, не Гарри, а Стайлс же только прижимался к нему ближе и целовал, целовал, целовал до растраты всего воздуха в легких. — Гарри, — шептал он сдавленно, путаясь пальцами в длинных, вьющихся волосах, — ты действительно хочешь это? (а Зейн хотел, правда хотел, но не мог, потому что это был Гарри, которого он боготворил за его чистоту, а Луи уже был испорчен своими связями не пойми с кем каждую ночь года до их маленькой (совсем не маленькой) авантюры на троих). — Не знаю, — выдохнул он в губы брюнета и прижался к ним своими, отстраняясь и целуя в подбородок, как и обычно. — Я же знаю, что вы с Луи... А между ними тремя была чертовщина: и Гарри, и Луи знали о том, что Малик целовал их двоих, что они принадлежат одному парню и, черт возьми, они оба влюблены в него и потеряны в себе, и только Малик позволял им хоть немного понять нужность. И, на самом деле, он никогда бы не смог забыть об этом. Гарри принимал это, а Луи отрицал. Просто не принимал. Губы Гарри мягкие, всегда были такими, а у Луи они трескались, были шершавыми, и Зейн всегда чувствовал привкус крови на языке, но в один день (четвертого июля, Зейн помнил этот день) он не чувствовал привкуса крова, а губы Луи были идеально гладкими, мягкими и розовыми, такими же, как у Гарри, и Зейн опешил. Ему так не хватало его шероховатости, щетины на щеках и зубов, которые раздирали его губы. Он целовался так же сдержанно, как и Гарри, и Зейну не терпелось ударить его сильнее, потому что прежний Луи ему был необходим. Так же, как и прежний Гарри. — Ты — это не ты, Луи, — проговорил Зейн и отступил, а парень смотрел на него виновато и проводил пальцами по розовым губам. — Что с тобой? — Но ответа не было, потому что Луи и сам не знал, что с ним происходило. Гарри пришел однажды в Зейну с банкой пива, протягивая ее Малику, ложась на кровать и смотря на его профиль, не дожидаясь и слова в ответ. Просто смотрел, слушал свое неравномерное сердцебиение, и от него пахло шоколадным коктейлем. И Луи, который чуть опаздывал, пах шоколадным коктейлем, и они с Гарри обменялись странными, для Зейна, по крайней мере, улыбками. Они сидели втроем до девяти, а Луи потом быстро засобирался и ушел, запечатлев на губах Зейна короткий поцелуй, а после клюнув неловко в лоб. — Пока, Зи, — проговорил он у двери. — Пока, Гарри. И с того дня все закрутилось в небывалый вихрь чувств, эмоций, адреналина и всего, что только мог не желать человек, стремящийся к спокойствию (хотя о каком спокойствии мог говорить Малик, который закрутил непонятно что вокруг себя, развлекаясь с обоими парнями, которые никогда прежде не замечали своей схожести?). Гарри стал меньше времени проводить с ним, пропадая вечерами незнамо где, а Луи ссылался на помощь первокурснице, которая была тупа, как пробка. Зейн мирился с этим, понимал, что он не один в их жизни, когда они стали для него всем (воздухом, солнцем). И он смирился, и он запивал свое одиночество в неизмеримом количестве пива, иногда виски. И он понимал, почему Луи пропадал в клубах раньше, почему он курил косяки с какой-то паленой травкой, и он тоже втянулся в это. Ночами он тусовался в клубе, вливал в себя алкоголь литрами и действительно наслаждался тем, что у него было. В его квартире больше не было их запахов, только его и многих незнакомцев, которые спали в его гостевой комнате; незнакомцев, которых он вколачивал в мягкую кровать, закрывая глаза и представляя, что это Луи с его звонкими стонами или Гарри, который хрипел о том, как ему хорошо. Он забывался, исчезал из реальности и больше не мог собрать себя воедино. Он чувствовал себя испорченным и никогда не засыпал в одиночестве, потому что чувствовал себя разбитым, а когда незнакомые руки обнимали его со спины, он был живым (действительно живым). Наслаждался крепкими объятьями, чужим сладковатым (таким похожим на Гарри) запахом и прикрывал веки, шумно сглатывая. — А меня Лиам зовут, — проговорил парень за его спиной и коснулся губами плеча. И Зейн понимал, что это и ни Гарри, и ни Луи, которые были родными, и поцелуи их были необходимы. И он понял, что сходил с ума без их постоянного присутствия рядом. И Зейн сошел с ума, когда Луи пришел к нему однажды вечером, от него разило алкоголем, а Малик собирался в клуб. Шатен сел на кровати, взял руки Зейна в свои и, выдохнув, проговорил медленно и размеренно. Он смотрел в карие глаза Зейна и видел, как старший парень рушился (тот парень, который спас его год назад) — Мы с Гарри вместе, — проговорил он тихо, а Зейн вцепился в его запястья сильнее, — уже два месяца. И Зейн только сглотнул и кивнул, отворачиваясь к окну. — Ладно, — прошептал он в сторону. И тогда Зейн сошел с ума. Он буквально заболел мыслью, что остался в полнейшем одиночестве, словно о нем забыли все вокруг и больше не было мира за его квартирой. Он знал Гарри и Луи больше трех лет, он выпустился из школы, а после только познакомился со старшеклассниками, которые всегда ходили вместе. Он угостил их пивом, и он с Гарри начал развлекаться вместе, потому что Луи бросил парня и ушел в загул. Так протекал месяц, когда Гарри стал частью Зейна, забрал часть его сердца и, черт возьми, Зейн не чувствовал себя полным, но рядом с Гарри он будто бы воскресал. А потом он вытащил Луи из затягивающего его омута, вытащил из-под какого-то парня, который только прижимал парня в грязном клубе к стене и целовал его потрескавшиеся губы, которые потом стали для Зейна религией, если преувеличивать. Он оторвал незнакомца, пихнул его к стене и потащил Томлинсона за собой, выводя на улицу и пихая к стене, кусая губу и отворачиваясь, зарываясь пальцами в волосы. — Ты жить больше не хочешь? — дрогнувшим голосом спросил Зейн, а Луи кивнул, отвернувшись. И Зейн понял, что Томлинсон забрал у него вторую частичку сердца. И он полюбил их обоих (полюбил так, как никогда прежде не любил). И с ума сходить стал быстрее. Видел ли он свое будущее? Смутно, но представлял. Было ли оно с Луи или Гарри? Да. Будет ли теперь оно с ними? Нет. И он погряз в своем мирке, не отвечая на телефонные звонки, замыкаясь в себе. Каждый день он видел сообщения от Луи, Гарри, Лиама, который до сих пор его не забыл, что поразительно. Он закрывался в себе, он пил виски на последние деньги и покупал травку. Он пропадал в себе, он замыкался, он, кажется, разучился говорить. И теперь все чаще он начал задаваться вопросам: а любили ли его Гарри и Луи так же, как и он их? Этот вопрос разъедал его мозг, заставлял миллион раз прокручивать себя в сознании, чтобы, наконец, решить, что не любили. Может, пользовались, может, просто экспериментировали или пытались понять, что им нужно. А Малик появился в их жизнях именно тогда, когда им это было необходимо: Луи вытащил из огромного дерьма, развлекал Гарри, когда у того не было компании. Однажды Зейн проснулся без мыслей о Луи и Гарри. Это был его день рождения, но он совершенно забыл об этом. Он спокойно насыпал себе сухие хлопья в миску, залил их молоком и начал есть, смотря телевизор. Все было так, как когда он учился в школе, но мама не кричала на него из-за того, что он опаздывал. Сейчас Зейну был двадцать один год, а чувствовал себя на все восемнадцать, и это его пугало. Он оглядывал свою комнату, пока не заметил разбитую рамку в углу и не потянулся к ней, чтобы взять в руки. Миска выпала из его рук, пачкая пол, но парень плюнул на это факт и разглядывал снимок, где стоял он и еще два парня. Он понимал, что не общался с ними так долго, но не мог отрицать тот факт, что ему было необходимо их присутствие, но что-то внутри запрещало набрать номер, который он сейчас не готов был вспомнить. Смотрел на снимок и кусал губу, пока в дверь не позвонили и он не пошел открывать, заметив на пороге тех парней с фотографии. — Неужели ты открыл, — выдохнул шатен и улыбнулся, протягивая руки к Малику, — Луи нужны твои объятья, приятель. И Зейн прошибло током, когда он взглянул в насмешливые голубые глаза и вспомнил о поцелуях, об объятьях, о кисловатом запахе его парфюма, который сейчас бил в нос своим избытком. Он обнимал хрупкое тело рядом с собой и чувствовал, как глаза становились влажными из-за слез. Он хватался за футболку младшего парня и, всхлипнув, прижался к нему плотнее. — Я не хочу забывать о тебе, Луи, — проговорил срывающимся голосом, — я не хочу забывать! И тогда Зейн Малик разрушился и понял одно: Зейн любил Гарри и Луи. Действительно любил. — Не позволяй мне забыть, Луи... — и почувствовал знакомые потрескавшиеся губы на своих. — Я постараюсь.