Пушок и Перчик

Я в постели. Трахаю блондина. Горячо... нежно... сладко! Странно... Я у себя в комнате, в Нахаловке, но одновременно и в небоскребе своего клана. Комната нахальская, а небоскреб – людской. Дверь открывается, и на пороге я вижу тетку. Она смотрит на нас со злобой, а я не могу остановиться. Не могу! Мне так тяжко, так сладко! Она подходит, поднимает мою голову за волосы. Блондин куда-то исчезает. Куда?!! Зачем?!! Почему?!! Нет!!! Она смотрит мне прямо в глаза. Она всегда меня ненавидела. Я уверен, эта старая дева тащилась от того, что постоянно дрочила маленького мальчика – меня. С ее лицом происходит что-то странное. Глаза и рот начинают светиться золотым сиянием. Очень сильным, очень горячим. Этот жар выжигает воздух вокруг. Я начинаю задыхаться. Кричу, хватаю ртом раскаленный жар, она берет меня за руку. - Это сон! Сон! Я подскакиваю на кровати весь в поту. Рядом со мной блондин, держит за руку, успокаивает. - Ты стонал во сне! Это был просто кошмар, - шепчет он. - Ничё себе – просто! - отдышавшись, говорю я. Протягиваю руку, дотрагиваюсь до него. Настоящий. Теплый, нежный, офигенский! - Ты превратился? - Превратился. - Когда? - Как только село солнце. - Зачем? - Что – зачем? - Сколько времени? Я спустил ноги, огляделся. - Не знаю, ночь в самом разгаре, - почему-то улыбнулся он. - И ты превратился, и уже несколько часов сидишь и смотришь на меня? Он покраснел. - И не разбудил? Почему не разбудил? - Ты так крепко спал. Я все трогаю его: плечи, шею. - Меня сейчас вырвет, - почему-то говорю я. Встаю, шлепаю босыми ногами в ванную комнату. Срываю с себя проклятую одежу, расшвыриваю ее по всей комнате. Захожу под душ. "Холодная вода" даже на максимуме – разве что не горячая. - Иди сюда! - слышу я свой голос. Он заходит, подбирает мои вещи, аккуратно складывает их. Я затягиваю его к себе под струи воды. Начинаю целовать, обнимать. Пью воду, стекающую по его лицу. Блин! В Нахаловке водопроводную воду лучше не пить! Отталкиваю его, шлепаю назад в комнату, оставляя за собой лужицы. Падаю на кровать. - Свет дали? - Да, давно. - Ну так врубай кондер! Чумалет! Кондер старый, огромный; пожелтевшая, местами почерневшая пластмасса. Включенный на максимум, он начинает гудеть и вибрировать так, будто собирается взлетать. - Ты не простынешь? - переживает он. - Не твое дело, скотина! Я тяну его за руку, притягиваю к себе. И вдруг начинаю плакать. Дергаюсь, плачу. Когда я плакал в последний раз? Сжимаю его руки до синяков. Хныкалка. Рёва-карёва. А потом начинается... Целую его, ощущаю странный микс из его слюны и моих слез. Его кожа терпкая после душа. Засовываю ему палец в рот, когда он увлажняет его, ввожу ему в зад. Он ахает, выгибается. У меня встает, и я ставлю его на четвереньки. - Ты только не быстро, не быстро... ладно? - шепчет он с закрытыми глазами. Я вхожу, начинаю двигаться. Ничего не соображаю. - Ну не быстро же! Ты как будто хочешь меня задолбить, порвать! От этих слов мне полностью сносит крышу. - Хочу! Я начинаю двигаться еще быстрее. - Больно! - вскрикивает он и слазит с меня, переворачивается на спину, отползает к стене. Я вроде прихожу в чувство. - Да... я... ты прав... иди сюда. - Не пойду! - он упирается мне ступней в грудь. - Тебе хоть говори – хоть нет! - Извини. Ладно. Будешь двигаться сам. Он опять встает на четвереньки. - Убавь кондер, холодно! Член стоит, и мне сейчас не до кондера. - Слушаюсь, ваше высочество! Я встаю, убавляю кондер, возвращаюсь в кровать. Он начинает сам. Медленно насаживает себя, тихо двигается. Медленно... сонно... Дышит, стонет, облизывает губы. Нет! Так я не кончу! Мне нужен мой ритм, моя скорость. - Ну больно же! - Не больно, не больно! - Больно! У тебя большой! - Не больно! У меня маленький! - Большой! - Маленький! Маленький! Маленький! Миленький! Я кончаю и падаю на кровать. Блин! Я же не пшикался! Волна страха накатывает на меня. Бросаюсь к тумбочке, хватаю приборчик и ручку-прокалыватель. - Я здоровый! - уверяет он, глядя на прибор. - Расскажешь это Пузырю, когда будешь наниматься в шлюхи! - Я не шлюха! - Шлюха! Еще какая! Дай сюда руку! Хватаю его за запястье, завожу пружину на максимум и щелкаю ему в палец. - Ай! Ну почему ты постоянно мучаешь меня?!! - Потому что ты охренительный! Я улыбаюсь и зачем-то слизываю первую каплю крови. Вторую капаю в прибор. Пока на экранчике вертятся песочные часы, вся моя жизнь проносится у меня перед глазами. На экране появляются нули. Ф-у-у-у-ух! Обычно Нахаловка таких косяков не прощает. - А теперь – ты! - он берет меня за руку. - Может ты сам – инфекционный?! Он кусает меня за палец. - Ай! Озверел?!! - Ага! С прокусанного пальца щедро идет кровь. Убедившись, что и я тоже чист, он по-дурацки бинтует мне палец. Я лежу на кровати, смотрю в потолок, наслаждаюсь потоком холодного воздуха. Он смотрит на меня, изучает мое лицо, что-то шепчет. - Ты такой странный! Почему ты такой? Почему у тебя все разное? - Что – разное? - улыбаюсь я. - У тебя черные волосы, - он проводит ладонью по моим волосам. - Голубые глаза, - приглаживает пальцами брови. - Белая кожа, - облизывает мне щеку. - И рыжая борода, - он скребет мне щетину на подбородоке. - Тебе нравится? Он краснеет. - Ты ведь не нахаловский? - он заглядывает мне в глаза. Он единственный человек на земле, который делает это так, что меня не раздражает. - А ты? - Я с Нахаловки. - Не похож. - Я долгое время жил в гражданской зоне. Это под небоскребами... - Я знаю, где гражданская зона. Ты лучше скажи, нафига ты в собаку превращаешься? Его лицо темнеет, он опускает голову мне на грудь и долго думает. - У меня была рабочая виза в гражданский сектор. Я работал официантом в "Стейк Люкс". Как-то раз там появилась девушка. Странная какая-то, накуренная, что ли? Сделала заказ, я ей приношу, все хорошо. А она чихнула и смотрит на меня, и спрашивает, а почему вы не сказали мне "Будьте здоровы"? А я растерялся как-то. И она смотрит на меня так, смотрит – у меня весь мир кругом в голове пошел. И в груди стало так неприятно, так холодно как-то, сухо, так... даже не знаю... и я сознание потерял. А когда очнулся... то уже пес. - Сука. - Что? - Ты – сука. Он подскочил, заехал мне коленом в пах, схватил свои вещи и бросился к двери. - Пусти! - он рвал дверь на себя, хотя она открывалась в другую сторону. - Пусти, говорю! - Успокойся! - я усмехнулся. - За что ты меня оскорбил? За что? Почему ты постоянно меня мучаешь?!! - он толкнул меня в грудь. - Я тебя не оскорбляю и не мучаю, успокойся! - Пусти, говорю! Я схватил его и швырнул на кровать. Пока он барахтался, я залез на него и скрутил ему руки. - Ты знаешь, как это больно?!! Как больно превращаться? Знаешь? - пыхтел он подо мной. - Не знаю. А ты знаешь, что ты превращаешься в суку, а не в кобеля? Ты что, плачешь? - Пошел ты! Сам ты – сука! - Серьезно! Когда у тебя появляется хвост, у тебя пропадает писюн! - Слезь, говорю! - он все брыкался, стараясь сбросить меня. Я посильнее скрутил ему руки. Меня это возбуждало. Он покраснел, запыхался, слезы стояли в глазах. - Ты хоть что-нибудь помнишь из своей "собачьей жизни"? - Слезь! Тяжелый! Я подушкой вытер ему лицо и лег рядом. Он двинул этой подушкой мне по башке и сам запрыгнул на меня. Попытался скрутить мне руки, но я без особого труда сопротивлялся, силенок у него было маловато. Он умаялся и лег на меня. - Я плохо помню... все какими-то вспышками. - Меня помнишь? - Тебя помню. - И сколько эта фигня у тебя продолжается? Он призадумался. - До тебя трое суток, и с тобой уже... двое. Я еще одну неделю не выдержу. На рассвете и на закате, и каждый раз такая боль в сердце, что вот кажется – сейчас точно умру. Я лежал и задумчиво гладил его по голове. - И какой у тебя план? - Найти эту девку. - Я постараюсь выбить документы в гражданскую зону... но не знаю, сколько времени это займет. - Не надо, она здесь, в Нахаловке. Ну... по крайней мере, была, я ее видел. - Уже легче. А с мохнатым ты зачем сидел? - Каким мохнатым? - Которому я в ухо дал. - А... с этим. А за что ты его? - А чё он с тобой сидит? Кто это вообще? - Охотник. Бывший. - Нахера он тебе? - Найти эту девку, она упырь. - Упыри так не умеют. Они меняют только свой облик. - Она упырь! Говорю тебе! - подскочил он и взял мое лицо в ладони. - Ну упырь – так упырь. Тебе виднее. Он как-то вопросительно смотрел на меня. - Чего надо? - Я есть хочу, - смутился он. - Я, кстати, тоже. Схожу на кухню... - Я с тобой! - Ну пошли! - усмехнулся я. Футболку свою я сразу нашел, но ни трусов, ни штанов видно не было. Я стал открывать дверь. - Ты пойдешь так? В одной майке? Без трусов? - Пофиг ваще! Мы стали спускаться по крутой темной лестнице. Почему-то ржали как полудурки. - Ты... ты... ты самый псих из всех, что я встречал! Самый-найсамый! - восторженно зашептал он. - Я знаю! Тихо! Давай чего-нибудь стащим у них! - Ой, нет! Не надо! - он схватил меня за плечи. - У меня есть деньги, я заплачу! - Не любишь экстрим? - Что? - Забей! Кухня состояла из двух залов. Белый кафель на полу и стенах, длинные железные столы, огромные холодильники. Кое-где была рассыпана мука, валялись ножи, разделочные доски. Народу не было, только в самом углу сидел Шиша, сын Пузыря, старший повар. Увидев нас, он вздрогнул и что-то сунул под стол. - А... Перчик! - облегченно вздохнул он. Шиша был огромный, круглый, с могучим пузом и ляжками, наверно именно так и должен был выглядеть повар. Убедившись, что все хорошо, он достал спрятанную бутыль пива. Жадно оглядел нас. На Пушке были только шорты, на мне только футболка. - А вам уже весело? - спросил Шиша. - А нам всегда весело! - я сел и посадил Пушка на колени. - Здрасте! - кивнул Пушок. - Здравствуйте! - проговорил Шиша, на лбу его появилась испарина. - Дай пожрать чего-нибудь! - начал я. - Ничего нет, совсем ничего, сам целый день на пиве! - Да ты офигел! Ты же повар на кухне! Дай пожрать, Шиша! - Холодильники потекли, столько сегодня добра пропало, батя в бешенстве, проверку учинил, всех наказывает, штрафует, ужас! - Шиш! Это несерьезно! - улыбнулся я. От гладкой нежной загорелой спины Пушка у меня начал вставать член. - Я никогда не поверю, что на кухне, НА КУХНЕ, нет жратвы! Я рассмеялся, Пушок обнял меня и рассмеялся тоже. - Целый день на одном пиве, - заунывно начал Шиша. - Хотя! Для своих габаритов он на удивление резво встал, ушел вглубь кухни и вернулся с большой плоской белой коробкой. - Пригорела пицца, клиент отказался брать, но тут совсем немножко, с краешку. - Будешь горелую пиццу? - я посмотрел на Пушка. - Обожаю! - Мы будем! - За полцены отдам! - А если бы я не пришел, ты бы ее просто выкинул, да? Ну жучара! Пушок слез с меня и взял коробку. Я машинально открыл холодильник. - Тогда - бутылка колы в подарок! Я достал огромную, запотевшую бутыль, дотронулся ею до спины Пушка. - Ай-яй! - выгнулся он. Я шлепнул его по заднице и подтолкнул к выходу. - Перчик... послушай, Перчик! - жарко зашептал Шиша. - Давай устроим на троих, а? Перчик! У меня все есть, - увидев мою кислую рожу, он заговорил быстрее. - Смазки, игрушки, возбудители! Офигенный дуриан – не обычный навоз, а по особому заказу... - Нет, извини... - Я дам тебе половину, сколько ты за него отдал? На сколько ты его взял? - Это не шлюха... И пока он соображал, что сказать, солгал я ему или нет, я ушел. Мы вернулись в мою комнату. Она маленькая, но из-за того, что мебели почти не было, она казалась даже просторной. Кровать и тумбочка, окно и шкаф. Все было иссушено жарой, беспощадным солнцем. Все было как пепел. Я отрезал обгорелый кусок пиццы и выкинул его из окна. Под окном начинался пустырь, темный, выгоревший. На кусок тут же слетелись птицы, но их отогнала собака, схватила кусок и убежала. Я кормил Пушка пиццей, ел сам. Было тихо. Я все смотрел на полоску волос, идущую от пупка вниз у него на животе. Потом он взял двумя руками бутылку колы и надолго присосался к ней. - Налей в стакан! Не пускай крошек! - У-х-х-х-х! Прямо из носа газ пошел! - выдохнул он. И вдруг раздался дикий крик. Где-то тут, совсем рядом. Пушок вздрогнул. Крик был женский, невыносимый. - ЧТО? Что это? - он встрепенулся. Указательным пальцем левой руки я зажал его губы, а пальцем правой руки – свои. Крик был страшный, какой-то утробный, низкий, как рев. - Упыри? Что? Я зажал ему рот ладонью. - В угол! Спрячься за шкафом! - прошептал я. Встал, достал "Носорога", вогнал патрон, второй зажал в зубах. Пушок стоял в нерешительности. Я толкнул его и указал место за кроватью. Тихо открыл дверь, просочился в темный коридор. Крайняя дверь была открыта. Я увидел Майку с какой-то девкой, поднимавшихся с первого этажа. Махнул им рукой, чтоб они не совались. Майка кивнула. Пот шел градом, вот это плохо, застилал глаза, капал с подбородка. Ради экономии кондеры работали только в комнатах. Дверь была приоткрыта, и я увидел женские ступни на полу. Левую ногу еще била мелкая судорога. Черное болото крови расходилась по всей комнате. Упырь сидел прямо на жертве. Узкая костлявая спина, мертвенно-синюшная кожа... Он уже распорол ей живот, выпустил кишки и сгребал их лапами, горстями отправляя в пасть. Длинные волосы свисали прямо в рану и уже напитались кровью. У меня возникло дикое желание окликнуть упыря. Это был особый шик среди охотников. Стрелять не в затылок, а окликнуть, взглянуть в горящие глаза и выстрелить в лоб. И я бы, наверное, сделал это... если бы не Пушок в соседней комнате. Зачем мне рисковать? Ради чего? Ради понтов, которых никто не увидит? Я приставил дуло к ямке на затылке, где череп сходился с шеей, и снес упырю голову. Пока вытаскивал пустую гильзу, пнул его, сшиб на пол. Он все барахтался в луже крови, не мог встать, запутался в кишках жертвы. Он так махал ручищами, что обрызгал и меня. Наверное, именно поэтому я и промахнулся, когда стрелял второй раз. Не каждый день получаешь кишкой по роже. Выругавшись, я пошел в свою комнату. Это плохо! Очень плохо! Нельзя промахиваться! Неуклюжий ишак! Зайдя в комнату, чувствуя, как с члена капает чужая горячая кровь, я достал еще патрон и пошел назад. - Алекса привела парня! Алекса! А это упырь! В доме упырь! Дожили! - орали бабы с лестницы. - Упырь, упырь, - прошептал я, на ходу заряжая пушку. Когда вернулся, то долго еще целился, стараясь на этот раз выстрелить наверняка. Упырь так и не поднялся, только, брыкаясь, запинал недоеденное тело под кровать. Я выстрелил почти в упор. Лишившись половины грудной клетки, он затих навсегда. Все это было омерзительно. Не болото крови, а то, что я так облажался со стрельбой. Как только упырь рассыпался в прах, в комнату понабежала женская часть огромной семьи Пузыря. Начались вой и рев, обмороки, суета. Я поспешил удалиться. Мужская работа здесь закончена. Приняв душ и найдя наконец-то свои шорты, я вытащил Пушка из укрытия. - Упырь? Упырь? Да? - Да так, такой, упыришка! - я улыбнулся. - Пойдем прогуляемся! Он нацепил шлепки, и мы пошли. Когда проходили мимо комнаты, которая больше напоминала резницкую накануне праздника, я заботливо прикрыл ему ладонью глаза. На улице было тихо и пусто, и душно. Мы долго шли вперед, потом мне это надоело. Я купил пакет охлажденной клубники, и мы сели прямо на тротуар. Проезжая часть была пуста, только иногда мимо толкали дурацкие тачки. Он ел клубнику, кормил меня. Мы сидели в свете аптеки. Я все смотрел в его глаза. Они были невыносимо близко. Большие. И чем дольше я вглядывался в них, тем, казалось, больше они становились. Они заполняли собою все пространство, затапливали всю мою душу. И эти покрасневшие щеки, и губы... Влажные от клубники, нежные, розовые. Я не знал, что со мною, никогда такого раньше не было. Я словно бы потерял сам себя. Это было и страшновато, и невероятно... - Рассвет! - прошептал он, и глаза его остекленели. Я сжал его клубничные пальцы. - Я не хочу... я не могу... - он вырвался, вскочил. Небо посветлело. Я протянул руку, хотел взять его за шею, притянуть к себе, обнять. Но моя рука прошла сквозь него. Я еще видел его, но он уже истончился, растаял в воздухе. Вспышка ослепила меня. Я сел на асфальт, посидел… поднял щенка и понес домой.