Воскрешение

Воскрешение – это всегда слишком жестоко, всегда слишком опасно и чревато последствиями, о которых нет никакого смысла даже говорить. Воскрешение – это всегда страшно. …Когда День Всех Святых сияет кровью где-то за окном, наступает мгновение, когда можно оживать и возвращаться. - Иду к тебе, сестрёнка. Его глаза горят чёрным адом, и она ждёт увидеть в них новую, непонятную зелень, которая показалась бы ей истинно прекрасной, но ему кажется, что этого никогда не случится. - Иду к тебе, сестрёнка. Странный-странный праздник сияет необратимыми красками в пустоте, и ему кажется, что тёмные переулки прячут его куда лучше, чем всё остальное, чем любое волшебство, которое только могло бы течь в его крови. …Себастьяну кажется, не Ад в его жилах – сама ненависть, истинная, а не испорченная какими-то примесями. Идеально. Пора успешно задыхаться, но это тоже не имеет особого значения, и он чувствует, что порой дыхание перехватывает. Но он игнорирует это слишком упрямо, отбрасывая в сторону всё то, что называют здравым смыслом. …Его глаза не зелёные, они слишком черны, поэтому пылают невероятным цветом Ада, когда он поворачивает в очередной раз, пытаясь привыкнуть к тому, что сейчас на фоне идиотов выглядит как почти-нормальный-человек. Никто не способен рассмотреть его лицо в темноте, но оно и не разрисовано, а теперь тут достаточно трудно что-то понять. …Их сердца словно на его ладони. …Она кажется такой беспечной и не слишком весёлой, впрочем – недомолвки с той, кто пытается называть себя и его матерью тоже? О, пусть клянётся. Чудовище. Он и есть чудовище, а самое главное, прекрасно осознаёт это – и плевать на то, что со стороны это звучит странно. …Её рыжие волосы полыхают пламенем посреди пустоты – и в темноте проулка нет больше никого, кроме её одной. Его мания – это, конечно же, власть, но ему нужна она, то ли королевой, то ли подобием рабыни. Схватить. Сжать руку чуть выше локтя. …Она оглядывается в непонятно-удивлённом страхе и замирает, её зелёные глаза несколько секунд всматриваются в его лицо. Она пытается узнать того, кого видит перед собой, пытается осознать, с кем имеет дело, а после замирает в испуге и рвётся в сторону, но убегать уже поздно. - Сестрёнка, - его голос звучит очень тихо, но он наклоняется и шепчет ей на ухо, чтобы услышала. - Пусти! Её ненависть ещё немного не окрепла и не стала настолько материальной, как должна бы быть. …Его глаза сияли чем-то странным и бесконечно чёрным, когда он всматривался в черты её лица. Клэри дёрнулась в сторону – неосознанно, удивлённо, с порывом сбежать как можно скорее, но он лишь схватил её за горло, вновь прижимая к стене. Плевать на то, что она надеется сбежать отсюда сейчас – и никак не может понять, что вообще случилось. - Ты же мёртв! Её голос звучит хрипло, испуганно, но это не имеет никакого значения, потому что ему наплевать. - Вполне. Поцелуй кажется ледяным, и она сопротивляется, пытаясь заставить себя переменить реальность. У него остаётся два варианта действий – и девушка задыхается, хрипит, теряет сознание, а на её шее появятся синяки. Есть несколько вариантов, впрочем, да – он может заставить её забыть и повторить эту встречу, может быть, более эффектно. Теперь, без сознания, она уже не сопротивляется, и губы её кажутся до ужаса податливыми – может быть, только потому, что она не способна попытаться вырваться, но ему наплевать почти. Почти. - Ты красивая, когда молчишь, сестрёнка, - дыхание того, кто уже умирал, не способно согревать. Он сотрёт ей память и отпустит, позволив продолжать жизненный путь, а после вернуться? Или всё-таки заберёт? Первый вариант кажется наиболее логичным – и второй не оставляет никаких себе шансов бесконечной глупостью. …Она почти приходит в себя, и рыжие волосы огненными прядями спадают на плечи, очерчивая её слишком бледное лицо. Воскрешение нелогичностью выбирает только второй вариант. - Ты ещё будешь мне рада, сестрёнка, - шепчет он, собираясь оставить её тут и стереть память, и забирает её с собой.