Спи, малыш...

Я смотрю на тебя сквозь тусклое стекло крио-ячейки. Вижу твой точёный профиль, резко выделяющийся на белом фоне оболочки. Даже погружённый в анабиоз, ты не можешь расслабиться – я вижу тени в уголках твоего рта и горькую складку между бровями. Что снится тебе, малыш? Что тревожит? Будущее? Прошлое? Совсем скоро заберётся в такую же ячейку старый сентиментальный болван – твой хозяин – и так же, как и ты, отправится в царство снов на долгие годы полёта. Как знать, может быть, мы и встретимся с тобой там?.. Хорошо, что в анабиоз решили уложить весь экипаж – и рабов, и господ. Как бы я провёл эти 17 лет без того, кто был мне опорой все предшествующие этому полёту годы? ...Знаешь, малыш, а ведь мы бы могли с тобой никогда и не встретиться. Когда я решил, что мне в дом нужен ещё один раб, я вовсе не собирался покупать его в рабочем лагере. Связи позволяли найти требуемое и в более, так сказать, приличных местах. Но, видимо, там, где пишутся судьбы людей, всё было решено до нас и за нас. Однажды я ехал к неким людям – как раз смотреть рабов, которых они продавали по объявлению. И проезжал мимо рабского лагеря. Необъяснимым образом мотор машины заглох как раз в виду лагерных ворот. Теперь я понимаю – то была судьба, малыш, но тогда я ощутил лишь нешуточную досаду: у меня срывался важный визит, а торчать в этой дикой пустынной местности и ковыряться в моторе у меня не было никакого желания. Охранники лагеря, увидев с вышки мои затруднения, сообщили коменданту. Тот пригласил меня к себе на чашку чая и был настолько любезен, что прислал техников посмотреть, что с машиной. Мы разговорились, и я вскользь упомянул, что еду смотреть рабов с целью купить себе одного. Комендант просиял и сообщил, что у него как раз есть несколько на продажу и предложил посмотреть. Я согласился – чтобы вернуть ему ответную любезность. Хотя с самого начала решил, что никого не куплю. Мне не нужны были лагерные рабы. Я понял, что ошибся, когда среди одинаково безучастных лиц выстроенных шеренгой рабов мне вдруг почудилось что-то… странное, нелогичное. Чего в этом месте и в это время уж точно не могло быть. …Я так понимаю, Алита однажды разболтала тебе, что я, дескать, купил тебя из-за того, что ты оказался похож на Сон-Ра, моего погибшего старшего сына. Конечно, разболтала. Иначе бы однажды я не увидел тебя в своей библиотеке с раскрытым фотоальбомом в руках. Так вот: она не права. Точнее – не совсем права. Я купил тебя ещё и потому, что… посмотрел в твои глаза. Чтобы показать товар лицом, комендант лагеря не стал вас гипнотизировать. Но только в твоих глазах, малыш, я уловил живое выражение. Знаешь, как смотрят волки, когда их загоняешь к последнему рубежу, откуда нет спасения, и готовишься выстрелить? В их глазах - отчаяние, ненависть, бессильная горечь… и… крошечная, безумная искорка надежды: а вдруг повезёт? А вдруг – осечка? А вдруг… Ты смотрел так же, мой мальчик. Внешне ты был так покорен и слаб, но глаза!.. Глаза на твоём лице жили какой-то своей, отдельной от тебя жизнью и совсем не вязались с обликом заморённого, покрытого ссадинами и синяками жалкого раба. Комендант тогда рассердился, назвал тебя проблемным рабом и накричал на своего заместителя за то, что тот выставил перед приличным покупателем «порченый товар». Приказал охранникам увести тебя… Но я остановил его. Что тогда двигало мной – сам не знаю. Но в итоге я позвонил тем, к кому ехал, и отменил визит. А ты навсегда покинул лагерь, сжавшись на заднем сидении моей машины. Которая, кстати, тут же пришла в себя и легко завелась. Мистика? Очень может быть... Тогда я ещё не знал и не мог даже предположить, что вот эта моя спонтанная и в высшей степени странная покупка «проблемного» лагерного раба перевернёт всю мою жизнь с ног на голову. Или наоборот – с головы на ноги, как тому и дОлжно быть? Как же мы непросто привыкали один к другому!.. Я – к твоим иногда совсем не рабским словам, реакциям, поступкам, ты – к тому, что тебя наконец-то не мучают и не унижают. Но, честно говоря, твои повадки моего, как выражался тогда Вик, фамильного привидения иногда не на шутку раздражали меня. Случалось и так, что мне страшно хотелось наорать на тебя, без жалости оттрепать за волосы, ударить… В общем, поступить так, как иные мои соплеменники поступают с рабами, которые начали много о себе мнить. Но вдруг я натыкался на твой взгляд… и словно укрощённый хищник опускал шерсть на загривке и прятал ощерённые клыки. Как у тебя это получалось – успокаивать одним своим видом, одним взглядом – я и до сих пор не понимаю. Вик утверждает, что это потому, что ты - мегранец, и в тебе наверняка спит какая-нибудь присущая твоему маленькому, но уникальному народу «аномальность». Что ж, всё может быть. Но пока что никаких «аномальностей» я в тебе не наблюдаю. Ну, разве что, кроме твоей невероятной, почти жертвенной покорности и открытости, даже распахнутости любым, даже самым диким приказам. Причём покорности сознательной и, если так можно сказать о лишённом воли рабе – добровольной и принципиальной… Сияющий Сириус, малыш, как же ты выжил с такими принципами там, в лагере? Я же в курсе, ЧТО с тобой вытворяли те ублюдки в его стенах, Вик просветил меня и дал прослушать запись вашего разговора в тот день, когда я привёл тебя к нему на медосмотр. Знаешь, малыш, я – человек не робкого десятка, но даже мне сделалось жутко от того тона, каким ты рассказывал Вику о своих злоключениях. Мой друг, щадя твои чувства, ввёл тебя в транс, чтобы ты мог спокойно, без нервов и истерик поведать ему свою историю… Но слышать этот ровный, спокойный, МЁРТВЫЙ голос, рассказывающий о тех чудовищных непотребствах, что творили над тобой люди одного со мной племени… Вик тогда правильно сказал: «Мы сделали их своими рабами, но зачем же доходить до такого скотства?!..», и я даже сейчас помню, с каким возмущением и негодованием он это произнёс. Бедный мой малыш… И ведь после всего этого ты остался таким, каким я и увидел тебя там, на вытоптанном до каменной монолитности плацу, среди других выставленных на продажу рабов... Взгляд обречённого, но ещё отчаянно надеющегося на чудо зверя, загнанного облавой к последнему рубежу. Свободного, до сих пор не сломленного клеткой и цепями... Да, мой мальчик, я купил тебя потому, что посмотрел в твои глаза. Не смог не купить, не смог пройти мимо. Но как, во имя всех рамерийских богов, КАК, малыш?!.. Как ты смог вынести всё это? Откуда в тебе, лишённом свободы, воли, памяти и чувств такая железобетонная стойкость? Они же тебя даже не гипнотизировали перед тем, как… …Этот, уже ставший твоим характерным, жест, когда ты берёшь мою руку, целуешь её и прижимаешься к ней щекой, исполненный благодарности за, как ты выражаешься, возможность жить… Но это не ты, а я должен целовать твои руки, мой мальчик – за всё, что ты сделал для меня. Ты на полном серьёзе считаешь, что я подарил тебе жизнь – что ж, отчасти это и так, если вспомнить всё, что происходило с тобой до того, как ты попал ко мне. Но и ты сделал не менее важное и трудное дело – вернул к жизни меня. Знаешь, малыш, после трагедии в моей семье я как-то очень резко сдал, замкнулся в себе, приобрёл несвойственные мне ранее привычки, стал жёстким и требовательным к себе и окружающим, потерял вкус к прежним удовольствиям. Даже хотел подать в отставку, но друзья и коллеги уговорили не делать глупостей. Я остался на прежнем месте службы, но того Рахи, которого они знали, больше не было. Когда произошло подчинение арзаков, я отнёсся к этому факту… скажем так, спокойно. Меня не волновало происходящее за стенами моего осиротевшего дома. К арзакам я всегда относился вполне дружелюбно, часто ездил в Серебряные Горы на ваши фольклорные фестивали. Даже среди друзей было несколько представителей и представительниц твоего народа. Потом они куда-то все подевались, и я иногда даже задавался вопросом: а что с ними со всеми стало после Дня Величия?.. Задавался... Вот только ничего не делал для того, чтобы узнать об их судьбе. Не до того было. Носился со своей болью, со своим так и не изжитым до конца горем, хотя уже столько лет прошло с тех пор. Дом – служба – спортплощадка - дом – служба - спортплощадка… Так и кружил в этом колесе, куда сам себя загнал. И только слуги как-то отвлекали от невесёлых мыслей. Спустя некоторое время после Дня Величия я всё же купил в дом кухарку и садовника. Не столько потому, что хотел – сколько потому что так было положено мне по статусу. Ну и - да, дом требовал ухода, а организм – нормальной пищи. Болтушка Алита, которая, кажется, могла уговорить даже мой письменный стол вылезти из кабинета и пойти поесть или прогуляться, и немногословный флегматик Исан, оказавшийся не только садовником, но и автомехаником и неплохим партнёром в шахматы – вот и вся домашняя челядь. И хватит с меня – как я тогда считал. Но потом в моём доме появился ты. Лан, Ланур, Волчонок… Я всегда был далёк от мистики, но с некоторых пор мне начало казаться, что это именно мои незабвенные супруга Лай-Сон и мальчики устроили так, чтобы мы с тобой встретились. Иначе, как расценивать все те странные события, что сопровождали меня в той поездке? Одна поломка машины чего стоила! Ты оказался очень тихим и незаметным рабом. Настолько, что я иногда даже сомневался в твоём присутствии в доме. Однако, мои вещи содержались в идеальном порядке, всё требуемое появлялось под рукой быстро и словно по волшебству, из ниоткуда. Я только и успевал уловить шорох почти беззвучных шагов или движение тени – ломкой и тонкой тени, которая время от времени замирала где-нибудь в тёмном углу и смотрела оттуда на меня, своего хозяина большими внимательными глазами… Странными глазами, в которых было что-то такое, чего нормальным рабам не полагалось по определению. А потом ты притащил мне ту газету. То есть, нет. Газета была много позже. А до этого… Лёгкий шорох – тень вдруг стремительно, без позволения покидает свой уютный тёмный угол, куда имеет обыкновение забиваться до очередного приказа погружённого в очередной приступ депрессии господина. Движение рядом с креслом – ты падаешь на колени. Запрокинутое бледное лицо, тёмные глаза (они на самом деле - зеленовато-карие, но сейчас кажутся тёмными) смотрят снизу вверх… Смотрят мне в глаза – не боясь, открыто, настойчиво ищут мой взгляд, и я вижу в них тревогу, беспокойство… страдание… горячее искреннее... участие… Участие?!.. Ты, раб… «Господин… Что я могу сделать для вас, чтобы вам не было так… больно?..» …А потом наступили дни, показавшиеся мне прохладным, освежающим рассветом после тёмной, душной, беспросветной ночи. И рядом был ты, Лан, Ланур, Рассвет. Мой Рассвет! Всегда рядом – как надёжный костыль, готовый подпереть собой неуверенно идущего… Нет. Не костыль. Плечо! И что мне за дело, что это было плечо раба? Да ты и не был для меня рабом – если уж так разобраться. По крайней мере после того памятного нам обоим вечера, когда я, наконец, проснулся от своей «летаргии», а ты, наконец, научился плавать. А потом была та газета. «Господин, смотрите, что пишут! Готовят первую межзвёздную экспедицию! Строят звездолёт, который полетит ко вновь открытой планете!» И – тише, возбуждённо блестя устремлёнными в неведомые дали глазами: «Вот бы и вам войти в состав этой экспедиции! Вы же лучший специалист по связи в войсках!» «О, как бы и мне хотелось полететь к этим далёким, неведомым звёздам!» - слышалось в твоём голосе. С некоторых пор я научился читать тебя, малыш, как раскрытую книгу. Да ты, собственно, всегда был ею, с первого твоего дня в моём доме. …Ты, похоже, так до сих пор и не понял, мой мальчик, что это не я спас тебя, а наоборот. И что вовсе не ради себя, своих амбиций и своей любви к приключениям я подал заявку в оргкомитет Первой Межзвёздной. Попасть в состав экспедиции было непросто – отбирали лучших, да и возраст мой уже потихоньку подходил к той точке, что считалась критической для подобных путешествий. Однако, моя квалификация была настолько безупречна, а состояние здоровья – настолько бодрое, что комиссия в конце концов поставила на моей анкете утверждающий штамп. Я радовался, как мальчишка: путешествия некогда были моей страстью, а тут – такое необычное, к другой планете! Что может быть лучшей встряской для того, кто многие годы просидел затворником в своём доме, практически похоронив себя? Но тут-то я и столкнулся с самым главным препятствием, из-за которого я даже хотел отозвать своё прошение о включении меня в экспедиционный корпус. Этим условием оказался самый строжайший отбор рабов для экспедиции! Предписано было брать только чистокровных арзаков. Никаких полукровок или хотя бы квартеронов, способных однажды выказать неповиновение. Только чистокровные! Власти и инвесторы проекта не хотели рисковать. В общем, я сразу, как это услышал, понял, что комиссию ты – мало того, что квартерон, так ещё и мегранец, представитель «неблагонадёжного» субэтноса! - не пройдёшь ни при каких условиях. И кончится для тебя эта комиссия тем, с чего и начался твой путь ко мне – лагерем. А потом – смертью. Я не мог допустить этого. Я не хотел лишиться тебя, не хотел и расставаться с тобой на долгие годы экспедиции. То, что ты летишь со мной, как не просто личный раб, но ещё и второй связист, мой помощник и ассистент, для меня было само собой разумеющимся, я это даже оговорил в условиях договора. …Если бы не эти трижды клятые критерии отбора рабов! Я уже на полном серьёзе хотел отказаться от участия в экспедиции (что было крайне трудно сделать: идея захватила и меня самого). Но тут в дело вмешался Вик-Нар. Естественно, мой друг был в курсе всего, что происходило, и в курсе всех моих переживаний. Но я и не знал, что у скромного врача одной из многих ВШМС - такие связи! Впрочем, он этого тоже не знал – до тех пор, пока не наткнулся в списках экспедиционного состава на знакомое имя. - С ума сойти! – воскликнул он, показывая мне страницу распечатки, где только что подчеркнул одну из строк. – Мой бывший однокурсник – подполковник и главврач Первой Межзвёздной экспедиции! Однако, некисло кое-кто карьеру делает! Вик был моложе меня лет на двадцать, что, впрочем, ничуть не мешало нашим дружеским отношениям. - Лон-Гор был самым способным в нашей «банде злостных прогульщиков и разгильдяев», как называли нашу группу чуть ли не все преподы военной медакадемии. – поведал он. – Прогуливал, что интересно, он не меньше нашего, но как-то ухитрялся всё сдавать на отлично. После окончания учёбы мы с ним какое-то время переписывались – редко, но всё же. Но потом нас как-то развело – дела, служба… Вик-Нар вдруг отложил распечатку списка и уставился на меня, как змей на изумруд. - Рахи, если хочешь, я попробую уговорить Лона, чтобы он помог нам протащить твоего мегранца в списки экспедиционных рабов. Чтобы кое-на-что закрыл глаза во время медосмотра… данные медкарты я, если что, подтасую сам. Но сам понимаешь, за этот риск – если вдруг что вскроется – по головке не погладят в первую очередь его. Должностное нарушение, всё такое… Поэтому мы должны, во-первых, открыть ему всю подноготную Лана. А во-вторых… впрочем, об этом я уже подумал. Я отдам Лону все свои наработки по нашему Волчонку. Думаю, он не откажется продолжить мои исследования: помнится, он чем-то подобным интересовался. И, думаю, это будет неплохой ему компенсацией за риск, а также, – Вик хмыкнул, - недурным развлечением во время полёта. 17 лет в замкнутом пространстве, среди одних и тех же рож… Сияющий Сириус, это надо быть Лон-Гором, чтобы выдержать это и не свихнуться!.. Хотя, впрочем, тем, кто будет бодрствовать рядом с ним на протяжении всех этих 17 лет – тоже не позавидую: старина Лон – это ж такая язва здешних мест!.. - Ему можно верить? – озабоченно спросил я. – Всё-таки такой риск... Мне бы не хотелось подвергать опасности разоблачения моего арзака. Вик помотал головой: - Лон надёжен, как кремень – несмотря на присущий нам, военным медикам, особо изощрённый профессиональный цинизм и некоторую уже его личную крокодилистость характера. Но если ты в нём сомневаешься – я попробую устроить вашу встречу. Если, конечно, его заинтересует эта авантюра с нашим мегранцем. Главврача Первой Межзвёздной «авантюра» заинтересовала. Через несколько дней мы встретились для обсуждения её нюансов. Лон-Гор даже сам приехал в наш посёлок. Бывший сокурсник Вика произвёл на меня довольно положительное впечатление. И, кажется, Лан, такое же впечатление произвёл на него ты. Во всяком случае, от меня не укрылась искра живейшей заинтересованности в его глазах, когда он смотрел на тебя и задавал тебе вопросы. Ты, я думаю, хорошо помнишь тот день: помотал тебя наш гость изрядно. Я, правда, всё боялся, что этот Лон-Гор будет с тобой, рабом, более бесцеремонен, чем отличающийся особой чуткостью к чужой боли Вик, - ведь продолжение исследований означало не только разнообразные тесты с вопросами и рисунками, но и куда более серьёзные вещи типа заборов крови и тканей на анализы и прочего. Но сперва Вик успокоил меня, заявив об адекватности своего бывшего сокурсника, а потом и я сам убедился в том, что тот не станет причинять тебе боль и мучить тебя, как какую-нибудь бессловесную и неразумную подопытную зверюшку. Равно как и не станет выдавать кому-то постороннему, КТО ты. Убедился и успокоился. Авантюра прошла без сучка и задоринки. Вик, как и обещал, виртуозно подчистил кое-какую информацию в твоей медкарте и прочих документах, Лон-Гор – тоже, как и обещал – сделал вид, что всё в порядке, и не стал придирчиво копаться в твоих бумагах. И таким образом ты оказался включённым в состав экспедиции, словно самый что ни есть чистокровный арзак. …Когда-нибудь я перестану скрывать от тебя то, что известно мне, и ты узнаешь о себе много нового и интересного, малыш. Но не сейчас. Сейчас ты не можешь распоряжаться не только самим собой, но и своими знаниями, умениями и даже памятью. А я не хочу, чтобы то, что хранится в ней, однажды стало причиной твоей гибели. Поэтому о том, КТО ты на самом деле, ты сам узнаешь только тогда, когда это знание перестанет нести для тебя угрозу. Когда наступит это время – я не знаю. Ближайшие 17 лет нам с тобой придётся провести не вместе, но меня неподдельно радует то, что все эти годы никто не будет посягать на тебя, на твой внутренний мир, на твои воспоминания. Так что спи, мой мальчик. Спи спокойно и ни о чём не тревожься. Тебя ждут целых 17 лет покоя, где не будет ничего – ни рабства, ни гипноза, ни унижений, ни страха… ни господ-избранников… Жаль, конечно, что и меня там не будет, рядом с тобой, но ведь и от меня тебе тоже надо бы отдохнуть, не правда ли? Спи, малыш. И… до встречи через 17 лет! Я буду ждать.