Ночные рисунки

Она больше никогда не будет пить с Гробыней. И в карты играть не будет. Ни завтра, ни через месяц, ни в любой другой реальности. Потому что стоять перед дверьми некромага и влажными от волнения руками сжимать короткую записку – свыше её сил. Бейбарсов лишь удивленно вскидывает бровь – не ожидал её увидеть на пороге своей комнаты почти ночью, даже о своих дурацких намеках забыл. Стоит, рассматривает молча, бровь только вскинул, мол «Чем обязан такому сюрпризу?» Таня молча протягивает клочок бумажки, и Глеб забирает его, умудрившись даже не прикоснуться к пальцам. Что там написано Гроттер знает – Склепова часто вслух проговаривает то, что неаккуратно черкает в блокноте или на любой бумажке. «Целый час. Больше ничего не должна.» Да и рыжая не постеснялась бы заглянуть в записку, которая касается её напрямую. Проиграла в карты, ладно – но закадычная её уже-вряд-ли-подруга решает убить двух зайцев одним выстрелом: и некромагу долг отдать, черт уж её знает, когда и как успела заработать, и в своей излюбленной манере над Таней поиздеваться, загадав такое желание. Прийти к Бейбарсову – черт его подери! – Глебу ночью на час! Уму не постижимо! А Глеб криво усмехается, скользя взглядом по криво нацарапанным шариковой ручкой буквам. Потом переводит взгляд на Таню и, наконец-то, становится ироничным собой – наконец-то, потому что ироничный Бейбарсов более предсказуем, чем удивленный. Делает шаг назад и демонстративно вежливо улыбается: - Добро пожаловать. Таня неуверенно переступает порог – Склепову она точно убьет! Переживет этот час, протрезвеет и обязательно убьет! Гроттер потом, скорее всего, опять переведут на тёмное отделение – а может и сжалятся, может, острый язык и бурная фантазия Гробки сойдут за отличное оправдание. Как там, состояние аффекта? А в комнате некромага именно так, как и должно быть в комнате некромага. Мрачно, череп на столе, руны и пентаграммы какие-то тут и там, книги на полке обтянуты дай Бог не человеческой кожей. Света почти нет – несколько свечей возле кровати доживают последние минуты своего таяния, отбрасывая неровные, неверные тени на стены. Дверь за спиной закрывается почти бесшумно, но Таня всё равно едва не подпрыгивает на месте. Видимо, всё-таки надо нервы лечить – любой звук заставляет дергаться и оглядываться через плечо. Глеб так и стоит у порога, скрестив руки на груди; девушка обыскивает комнату взглядом, стараясь придумать, как заполнить гнетущую тишину. На столе, соседствуя со свитком и перочинным ножом, лежит знакомая черная папка. - Покажешь? Звучит то ли как просьба, то ли как приказ. И хрипло звучит, Таня после даже пытается прокашляться и вернуть голос в нормальное состояние. Бейбарсов несколько секунд явно размышляет, глядя на неё и одновременно сквозь неё, а потом взмахом руки раскрывает папку, заставляя змеи-веревочки с недовольным шипением убраться в стороны. Сотни листов физически не смогли бы уместиться в эту папку, но в магическом мире возможно и не такое. Таня листает все подряд, какие-то пропускает, какие-то жадно рассматривает. Случайные моменты: полуобернулась во время обеда и внимательно смотрит на кого-то сбоку, смеется в общей гостиной, потягивается, сидя на песке, отчего явно видны ребра, прижимается щекой к носу Гоярына, а тот терпеливо пригибает голову к земле и щурит левый глаз, попавший на рисунок. Таня листает сначала медленно, потом всё быстрее – сотни её лиц, живых, до родинки прорисованных, не менее реалистичных, чем в зеркале. - Нарисуй меня. Вырывается самой собой. Таня прикусывает язык, но поздно брать слова назад. Он рисовал её сотни раз – доказательства перед глазами; глупая просьба. Но Глеб, кажется, понимает. Улыбается тонкими своими губами, красивая гармония словно высеченных из камня острых скул нарушается от этого движения. - Поцелуй меня. Звучит так же: то ли приказ, то ли мольба. А алкоголь в голове твердит: «Уже целовались ведь, ничего страшного не случилось. Позволь себе». Здравый смысл на внутреннюю, притупленную совесть внимания не обращает – Таня делает шаг, а затем другой вперед и вдруг оказывается в руках некромага. В этот раз ощущения ничуть не менее пьянящие: словно тонешь, дыхания не хватает, но оно и не нужно – в теле, гораздо ниже груди странно закручивается и сжимается что-то такое, о существовании чего она прежде и не догадывалась. И мурашки по коже бегут совершенно не от холода. Бейбарсов прерывает поцелуй и упирается лбом в лоб Тани, еще несколько секунд тяжело дыша. Гроттер глаза себе открыть не позволяет – стыдно, что сдалась, опасно, что захочет сдаться и дальше. А у Глеба зрачки расширились и в джинсах тесно стало – его верное и послушное тело сдалось, капитулировало, стоило прикоснуться руками к этой коже, скользнуть вокруг талии, почувствовать отклик на своё желание. И он делает шаг назад – еще миг, и миллиарды шагов не спасут её от его реакции на её запах, вкус. Не сдержится – потеряет навсегда. - Ложись, - хрипло, как она пару минут назад. И чертовски опасно, но соблазн увидеть её на собственной простыне слишком велик. А Таня только смотрит странно – испугана? согласна? пьяна? – и молча устраивается поверх одеяла, скидывая балетки на пол. Глеб подходит ближе, а она дышит тяжело и следит одними глазами; он не может разобрать, чего же в её взгляде больше – желания или опаски? Когда он наклоняется ниже, Таня с шумом втягивает сквозь зубы воздух. Губы вновь накрывают чужие, язык требовательно, грубо вталкивается в её рот, заставляя едва ли не задохнуться. Скользит по нёбу, сплетается с её собственным. Когда они на миг отрываются друг от друга, чтобы глотнуть воздуха, Глеб прихватывает её нижнюю губу, всасывает и потягивает – до боли, но почему-то вместе со вздохом из груди вырывается то ли стон, то ли вскрик. Бейбарсов смотрит внимательно, серьёзно – кажется, настолько серьезным он с нею не был ни разу с тех пор, как прибыл в Тибидохс. И поправляет волосы. Рука скользит по рыжим локонам, пальцы путаются в спутавшейся и разметавшейся по подушке шевелюре. А потом тонкие пальцы, оказываясь где-то в районе затылка, прихватывают клок и тянут вниз, заставляя запрокинуть голову. Глеб проводит рукой по шее, чуть поворачивая лицо вправо, чтобы лучше падал свет. Его язык проходится от самой мочки уха до ключицы, на которой натянута лямка майки. Чуть прикусывает нежную кожу, Глеб вновь, уже губами прокладывает дорожку поверх той, которую оставила быстро остывающая слюна. И Таня выгибается навстречу всем телом, уже не скрывает, как оно дрожит не просто от прикосновений – даже от взгляда. Ладонь проходится по ребрам и хватает за бедро, чуть притягивая ближе в себе и немного в сторону. Таня задыхается от желания. Майка приподнялась, большой палец поглаживает торчащую косточку, а затем пробегается чуть выше линии шорт по голой коже, заставляя выгнуться навстречу. Словно прошлись огнем, а потом сразу – льдом. На грани между удовольствием и болью. Глеб чуть приподнимает её колено, заставляя ступней упереться в жесткий матрац. Скользит рукой ниже, по внутренней части бедра, проводит рукой между ног поверх одежды, а потом просто отодвигает шорты и трусы вбок, чтобы едва коснуться внутренних губ – и вырвать стон из верхних. Одним пальцем, а затем и другим проникает во влагалище, узкое, горячее, отчего бедра подаются вверх, чтобы почувствовать их еще глубже. И смотрит внимательно, всё так же серьёзно; глаз от её лица не отрывает. Таня не выдерживает его взгляда, чувствует вину и дикое возбуждение, закрывает глаза, словно это может её хоть как-то спасти – словно если она не будет видеть эти губы и эти зрачки с почти черными радужками вокруг, всё окажется глупым сном. Невольно прикусывает губу, стараясь сдержать рвущийся наружу стон. Он входит плавно, медленно, целиком, и ощущается глубоко внутри, кажется, где-то в районе пупка. Замирает на несколько секунд, давая привыкнуть и себе, и Тане, а потом выскальзывает, оставляя после себя слабую ноющую боль и злость, что она вновь пуста. Врывается снова, уже быстрее, грубее, двигается уверенно, подходит каждым миллиметром – словно создан специально для неё. Таня хватает за плечи, царапает спину, кусает и в исступлении целует губы, закидывает руку за спину и упирается в стену, чтобы не так сильно скользить по кровати, ощущать глубже и более остро. Его губы ощущаются сразу везде: грудь, ключицы, шея, щеки. И Гроттер в очередной раз предает себя, позволяет этим рукам управлять ею как хотят. - Смотреть будешь? Откладывает карандаш, закидывает ногу на ногу, сидя в кресле. Таня громко, наверное, весь Тибидохс слышал, сглатывает и встает с постели. Бейбарсов протягивает ей рисунок: девушка распласталась на кровати, приподняв колено, глаза закрыла, прикусила губу. Словно сексом занимается, вот только на бумаге она одна. И Гроттер сначала не верит, что это и правда она, а потом, не сказав ни слова, быстро выходит за дверь. Она убьет Склепову. Протрезвеет и убьет. Только между ног предательски мокро.