Часть 1
27 ноября 2017 г. в 08:10
Когда Бэкхён решает научиться кататься и покупает скейтборд, то первым делом разбивает себе лоб и получает лёгкое сотрясение мозга — меняет колёса на жёлтые и говорит, что так они похожи на солнце. Вот только вскоре, заляпанные двухнедельной грязью, они больше походят на ржавые пятна внутри серых глаз Бэкхёна. Стикеры появляются на доске с той же скоростью, как появляются свежие ссадины и болячки на коленках. Бэкхён находит это романтичным.
Он лепит новый стикер на скейт и надеется, что тот сотрётся не позже, чем Бэкхён получит новое сотрясение, но он отрывается в первый же день, когда Бэкхён падает с карниза и оставляет на доске глубокую царапину. Ещё один шрам как будто на коже, прям как у Бэкхёна на коленках, только не заживает. Бэкхён гордится каждой из этих царапин, вот только свои шрамы ему не нравятся. Бэкхён падает качественно и часто, а потом сдирает с болячек засохшую корочку и вообще не понимает, откуда у него столько ссадин. Падения запоминаются из расчёта два из пятидесяти, следы остаются чаще — Бэкхён считает их и насчитывает двадцать три: на плече, руках и пальцах; ободранные колени, которым не хватает времени заживать, плюс выбитый палец на правой руке и перелом левой несколько лет назад после падения со ступенек в подъезде отцовской квартиры. Бэкхён смотрит на каждый из них и неотвратимо вспоминает, что каждый был получен с неким наслаждением, где Бэкхён смиряется с тем, что он неудачник. Потому что только когда первый раз падаешь — больно, а потом это получается по привычке: и ноги саднят, и руки дрожат, и кожа, кажется, заживает быстрее, чем на псине.
Бэкхён роняет этого парня себе на скейт случайно. В чертовски жаркий день отвратительно сырого октября, по-офисному и с совершенно не подходящей к выглаженному костюму-тройке широкой улыбкой, он, наверное, впервые на доску встал. В очках этого парня отражались ржавые колёса и несколько назойливых лучей солнца. А ещё мокрые лужи, в которых, наверное, можно было утонуть, и часть абсолютно широкой и абсолютно счастливой улыбки Бэкхёна. Слишком резкий контраст.
Бэкхён точно был в адеквате, когда разрешал ему встать на скейт? Он, знаете, не слишком хочет доверять своего единственного друга едва знакомому парню. Это как-то само получается, но Бэкхён хохочет в ладонь, когда тот падает, снова падает, разбивает локоть и вконец портит начищенный пиджак, затем рубашку, вытирает об неё сочащуюся из маленьких ранок на ладони кровь.
Бэкхёну бы немного стремления. Бэкхёну бы столько напористости. Но у самого получается лишь иногда смотреть, как иронично выгибается уголок чужих припухших обветренных губ и как небрежно по этим чужим губам скользит кончик языка, открывая верхний ряд зубов. Красиво.
Бэкхёну нравится, поэтому почти не обращает внимания, что скейтборд несколько раз ударяется об асфальт, ныряет в лужу и трётся носом. Скейтборд — его настоящий друг, но Бэкхён привык чем-то жертвовать; чуть позже он попросит у доски прощения и дождётся его. А пока.
— За сегодня я набил себе шишек больше, чем за всю жизнь, — говорит он Бэкхёну, и тот неоднократно ловит себя на мысли, что ждал момента, когда он снова заговорит всю свою жизнь. Может быть, не всю и он чуточку преувеличивает, но вот последние несколько часов. — Мне кажется, это классно.
Бэкхён тоже так считает и хочет спросить, в какой момент ему в голову пришла идея объезжать скейтборд в таком виде, но потом видит своё отражение в очках и пугается. Откуда столько счастья? Искусанные до болячек тонкие губы, кажется, ещё немного и полопаются на мелкие трещинки от такого напора.
Они сидят в парке, Бэкхён тихо ненавидит осень и несмело смотрит на контур чужих чувственных губ.
— Вот эту, — осторожно говорит Бэкхён, подгребая колени ближе и выставляя ладонь с подвергнутым до локтя рукавом ветровки вперёд, — я получил буквально вчера. Шлёпнулся на повороте у кафешки, не увидев столб, — он тыкает пальцем в узкую и длинную ссадину, что тянется от большого пальца до запястья, свежую и покрасневшую. — А эта — итог моего полёта с горки на детской площадке. Там, правда, с самого начала не пошло: головой о перила ударился, и я даже не думал, что в песок падать так больно!
Он издаёт ироничный смешок, отчасти потому, что всё же понимает, что с него хреновый скейтер, да и человек из него тоже не очень хороший, только другим об этом знать необязательно.
В Бэкхёне слишком много эмоций. Так не должно быть с незнакомым человеком.
— Я как-нибудь повторю, — обещает ему, и Бэкхён тогда уже понимает, что влюбляется в уголки чужих губ, и он хочет снять с него очки, чтобы убедиться, что и глаза у него тоже красивые.
Его зовут Чондэ. Он очень классный. Не может же человек с именем Чондэ быть другим. Бэкхён едва помнит его лицо через неделю, а ещё через пару дней забывает вовсе. И когда ошивается в том же парке, то готов подходить к каждому и искать исцарапанные руки — в каждом искать Чондэ и каждый раз не находить. А потом набивает ещё одну ссадину, не вписываясь в расстояние между землёй и ступенькой, пробуя гранит на вкус (отвратительно на вкус, если честно). И сразу же ещё несколько, чтобы было, чем Чондэ удивить.
Бэкхён снова хочет видеть Чондэ. В этом нет ничего дурного.
Бэкхён даже отдал бы ему свой скейт, если бы он появился снова. Отдал бы себя, наверное. Это и прекрасно, и отвратительно одновременно.
Больше прекрасно, чем отвратительно, если честно.
А временами Бэкхёну кажется, что он исчерпал всю удачу ещё до своего рождения: чувствуя полное удовлетворение лишь после пятой ссадины, Бэкхён неторопливо понимает, что он не в порядке, и Чондэ он зачем-то ждёт, как глотка воды во время зноя. Чондэ как утро ранней весной, но всё ещё по-зимнему ледяное. Бэкхёну нравится так.
А мысль о том, что можно было обменяться телефонами, пришла в голову лишь сейчас. Бэкхён своей последней сообразительностью расплатился за пачку жвачки, новый стикер и картошку фри в упаковке со Спанч-Бобом. И раньше об этом не жалел, а сейчас даже тошно стало. Зачем нужен телефон, если в нём нет номера Чондэ, — глупая штуковина с Бобом Марли на вызове.
Бэкхён узнаёт его по изгибу трепетно приоткрытого рта. Чондэ смотрит перед собой и Бэкхёна будто совсем не видит. Или же действительно не видит — Бэкхёну всё ровно, если честно. Потому что он хочет коснуться губами мелкой ссадины сразу возле кончика рта и убедиться, что кожа у Чондэ такая же мягкая и нежная, какой и выглядит.
Нетерпеливо надувая пузырь из зелёной жвачки, Чондэ коротко смотрит на него, в первые секунды не узнает даже, а потом лопает пузырь и мажет языком по губе, медленно и мокро, отчего Бэкхён прикусывает собственную.
— Привет, — тянет он, растягивая слоги, а Бэкхён за каждый звук, упавший с его губ, умереть готов. — Я не узнал тебя.
— И я тебя, — честно говорит Бэкхён, отвечая на взгляд Чондэ лёгкой улыбкой.
Он садится рядом и ощущает мириады различных эмоций, некоторые он узнать может, некоторые — нет.
— Я попробовал съехать с горки, — рассказывает Чондэ, надувая ещё один пузырь. Бэкхён чувствует острое желание поймать этот пузырь зубами, сплюнуть, а потом поцеловать Чондэ. Жвачка, наверное, мутная, от сахара скрепит на зубах. Бэкхён предполагает, что если зажевать несколько пачек сразу, то можно надуть огромный пузырь.
— И как?
— В песок падать больно, особенно если влететь перед этим в перила, — Чондэ рассмеялся, и Бэкхён следом. Голову разрывало от жгучего желания приложить к его ране свои губы и подождать немного, вслушиваясь в тихое недовольное шипение, которое вливается прямо в уши.
Бэкхён не был романтиком, но очень хотел им стать, когда Чондэ зачем-то наклонился ближе, иронично изогнув нижнюю губу, и хотелось сейчас разве что податься чуточку вперёд и коснуться его кожи губами. У Бэкхёна не получалось, как бы он не старался.
— Оказывается, это порядком сложнее, чем я думал, — признался Чондэ, когда серое облако закрыло середину неба. Он неторопливо поджал под себя ноги и вытянул руки над головой, напрягаясь дугой.
Бэкхён кивнул, наклонился к нему и не знал, как себя вести. Чондэ улыбался так, что взгляд обжигало, когда предложил сосчитать пузырьки в «севенап» и заодно узнать внимательность Бэкхёна. Бэкхён сбился на третьем, потому что по другую сторону бутылки Чондэ улыбался, нервно бегал глазами и был счастлив, казалось.
— Двести шестьдесят четыре!
— Откуда ты взял эту цифру? — неловко засмеявшись, спросил Бэкхён. — Я насчитал три… родинки на твоём лице.
Правда, последние слова Бэкхён произнёс одними губами.
— Три больших пузыря? Эй, ну так же нечестно! — смеётся Чондэ, швырнув в Бэкхёна бутылку. Специально не попадает, наверное для того, чтобы подойти, руки сомкнуть на плечах и щекотать, пока у Бэкхёна голос не сядет.
День не поместился в двадцать четыре часа, и Бэкхён требовал продлить его ещё хотя бы на пару минут. Чондэ сверкал большими глазами ярче звёзд в небе, и теперь была очередь Бэкхёна становиться счастливым.
— Я бы отдал тебе всё, если бы ты попросил, — тихо произнёс Бэкхён, когда они случайно коснулись пальцами.
— Мне бы хватило только тебя, Бэк.
Примечания:
шляпник разучился писать фанфики. чем больше он пишет, тем хуже.
как называется болезнь, когда вроде пишешь и норм, а потом перечитываешь и щито за говнень?
и как с этим бороться?
/и просто скажу здесь, что шляпник в восторге от новой стрижки Чондэ (да и весь Чондэ в целом просто мамочки как шикарен, а ещё он лучший вокалист этой вселенной. подтверждено гринписсом чё) /