Ты знаешь, я так хорошо узнал тебя, Сара. Все твои привычки, твои манеры, твои мысли. Я изучил твою улыбку, хоть я и не так часто ее видел, но все же. Я мог угадывать, что ты скажешь в следующую минуту, Сара, и я угадывал, правда, просто не говорил тебе, ведь был уверен, что ты не обрадовалась бы. И я слушал твой смех. Знаешь, кому-то по душе классика, кто-то упивается ею сполна, а я… У меня все намного проще, Сара. Я упивался твоим смехом. Он утолял мою жажду, давал мне сил, подобно заблудившемуся страннику в пустыне. И я пил, пил, и мне все было мало, Сара. Мало. Я запомнил наизусть все твои жесты. Когда ты смущалась, к примеру, ты забирала волосы за уши, опускала глаза и улыбалась так искренне, что не оставалось никакого сомнения — ты была ангелом для меня, хоть я и не был верующим или богобоязненным, что, несомненно, вызвало бы и веру, но я рисовал тебе крылья, Сара, ангелу, которого я знал и которому я отдавал душу. День за днем, кусочек за кусочком. И мне казалось, мне правда казалось, что я владею тобой. Не в физическом смысле, нет, а эмоционально. Полюбив тебя, я впустил в себя еще одного человека — доброго, искреннего, смелого, преданного и любимого мною. И я был так уверен в себе, Сара, если бы ты знала, как я был уверен, что наконец ухватил эту нить понимания, эту нить вечного контакта с тобой. Ведь это и был мой план, мой идеальный план, который я уже давно воссоздал в своей голове, но просто боялся признаться и себе и тебе в этом. Я был так уверен и в тоже время так не прав.
Ты каждое утро выходила на улицу. Как только тьма оседала и начинался рассвет, ты садилась на пироне, поджав под себя ноги, и ждала, когда первый солнечный луч облюбует твою бледную кожу. Ты закрывала глаза и подставляла лицо свету, твои губы растягивались в улыбке, ресницы невольно подрагивали. Я жалел о том, что у меня не было с собой камеры, ибо так сильно хотелось сохранить этот момент в твоей жизни и в моей, но я не мог. И я жалел о том, что там, на пироне, где ты касаешься ладонями холодной воды, которая только начала нагреваться от солнца, что там, где ты сидишь и позволяешь себе дышать, дышать спокойно и ровно, как это было еще тогда — до знакомства со мной, я жалел, что не могу быть рядом, ведь я так не хотел лишать тебя этого пленяющего чувства, которое уже давно мне не знакомо — чувства свободы. Иной раз я позволял себе стоять вдалеке, облокотившись о груду старых и заплесневелых досок и смотреть, смотреть на тебя, когда ты меня не видишь. Я наблюдал за тобой, затаив дыхание, будто бы это могло вспугнуть тебя и навсегда лишить этой возможности. И я считал тебя безумно красивой, Сара, ведь так оно и было — ты была собой, настоящей, не той девушкой, которая вечно опасалась ходить по улице, постоянно оглядывалась и озиралась по сторонам. Я знал, что лишить тебя этого — значит потерять тебя, ведь без этих ранних подъемов, без этого твоего дыхания, без спокойствия на твоем лице я потеряю и этого ангела, ангела, которого я любил больше жизни. Так шло время. Медленно, оно размеренно протекало мимо меня. Ты осунулась, похудела, стала более зажатой, а я не понимал, что же произошло, я не понимал, когда я успел упустить это, словно целая груда песка мгновенно вывалилась из моей крепко сжатой ладони. Ты мало разговаривала, к еде практически не прикасалась., а я боялся спрашивать, боялся быть отвергнутым, боялся. Но однажды это все же произошло Это было не утро, а уже заканчивающийся день. Небо тронула легкая рябь из облаков, а солнце начинало заливать горизонт оранжевым цветом. Ты сидела там — на том пироне, свесив ноги и слегка ими покачивая. Твои волосы развивались на легком ветру, а губы чуть изогнулись в улыбке. Я не видел твоих глаз, Сара, но я был уверен, что ты смотрела на одну точку — на отплывающую от причала лодку. Я подошел, стараясь делать это не тихо, дабы не пугать тебя лишний раз, и присел рядом с тобой. Ты не смотрела на меня, глаза твои были закрыты. — Сара? — тихо позвал я, легонько касаясь твоей руки своею. Ты не отдернула ее, с чего бы, ты просто промолчала, давая мне понять, что слушать тебе сейчас намного лучше, чем говорить. И я заговорил. — Ты здесь каждое утро. И, кажется, я понимаю почему. Я обвел горизонт взглядом. Этот немыслимо огромный водяной простор — эта даль, буквально кричащая о свободе во всех смыслах. Я смотрел на тебя, на плывущих где-то далеко маленькие точки, я представлял, насколько важно это для тебя, Сара, — быть свободной, не чувствовать на своих запястьях холод от железных наручников. Не быть прикованной к этому дряхлому зданию, к этому городу, ко мне, а плыть, плыть вперед, постоянно, не оглядываясь. — Все в порядке, Майкл, — тихо говоришь ты. Но ты не смотришь на меня — ты все еще любуешься им — океаном. — Мне просто не спится. А здесь так хорошо, прохладно, тихо. — я почувствовал лишь, как ты сжала мою руку в своей и улыбнулась лишь одними глазами. Да, это я тоже почувствовал. — Я просто прихожу сюда каждое утро, Майкл, сажусь, свешиваю ноги, — ты демонстративно болтаешь ими. — Это очень приятно, попробуй, —, но я не пробую. — А ветер всегда такой приятный, дует мне прямо в лицо. И океан — впереди лишь только он — огромный водный простор и корабли, спешащие вдаль. Я вновь смотрю на горизонт, потом на тебя. Ты такая красивая в этом оранжево свете, твои волосы легко развиваются на ветру, а глаза опять намертво прикованы к воде. Ты будто бы питаешься им — океаном. И я понимаю. То ли озарение, то ли обыкновенное чувство, которое покоилось внутри меня очень долгое время, но только сейчас вырвалось наружу — я понимаю, что хочу быть им. Быть этим океаном для тебя, только для тебя и только океаном. Переливаться всеми цветами рассвета и заката, отражать в себе блики солнца, пускать по себе корабли, лодки — да что угодно, лишь бы ты, Сара, все время смотрела на меня и улыбалась, закрывала глаза, мечтала и любила. Была собой. — Майкл, — окликаешь ты меня. — Что с тобой? — только сейчас я замечаю, что сижу молча, свесив ноги, а по моим щекам бегут горячие слезы, теплоту которых я не замечал. Мои глаза прикованы к горизонту, лицо подставлено ветру, а я улыбаюсь. — Теперь ты понимаешь, — смеешься ты. — Неплохо было бы иметь океан в качестве сада или переднего дворика. — Да, — киваю я и смотрю на тебя. — Но океан и так твой передний двор, Сара. И мы молчим, оба, держась за руки, свесив ноги с пирона и закрыв глаза. А наши лица обдувает теплый ветер, который приносит нам водный простор.Если океан — это то, что ты хочешь видеть постоянно, Сара Танкреди, то я буду твоим океаном.