Теплые воды

      Макс думает, что этот мальчик чертовски охуителен. Макс сидит на опасно качающихся строительных лесах в той части павильона, в которую почти никто не ходит. Он видел пару раз техников в темно-синих комбинезонах, несущих огромные мотки проводов, и вжимался в стену, засовывая в рот рукав кофты, чтобы не ржать слишком громко. Конечно, их видели. Этот мальчик чертовски охуителен. Он мог бы стать фэшн-фотографом и снимать некрасивых моделек со слишком большим расстоянием между глазами, носить (или уже) эти идиотские модные панамы, стать моделью, продолжать работать в пост-продакшене, несуразно двигаться и нравиться до зубного скрежета. Макс знает, как это работает. Это когда ты с самого начала классный. У тебя есть богатые друзья с новенькими айфонами и внутренним миром в разрешении высокого качества. Возможно, ты и работаешь, чтобы покупать новые фильтры vsco, но в основном, все почему-то само летит тебе в руки, только успевай подставлять широко раскрытые ладони. Максу хочется спросить, сколько у него пар кроссовок, растертых до дыр, сколько раз он не мог нормально ходить, потому что кожа на пальцах лопнула, а на светлой ткани остались уже потемневшие пятна. Но он не спрашивает.       Натянутый пафос промоушена летит к хуям, думает Макс, поправляя повязку в волосах. В павильоне душно, влажные от пота волосы завиваются, и великолепную укладочку такого же великолепного Никиты не спасет ни фильтр, ни контраст, ни экспозиция. Он не спрашивает, не трогает, не говорит, не рассказывает про периодические издания, типографику и эстетику. Под глазами охуительного мальчика распускаются цветы недельных десятичасовых тренировок, репетиций и четырехчасового сна. Этот мальчик просто охуителен. Максу хочется сделать ему укол ибупрофена и попросить перестать перестань, пожалуйста, так улыбаться. Строительные леса под ними ведет, когда Никита вытягивает ноги, закидывает их Максу на бедра и тянет затекшие мышцы. Никто не удивлен.

///

— Куда мы едем? — зачем-то спрашивает Никита, хотя ответ до идиотизма очевиден. У них выходной, можно поспать, подрочить или нажраться, Дополнительный бонус к характеристикам, если сумеешь совместить все вместе, а на следующее утро не выглядеть так, словно тебя переехал автобус, набитый китайскими туристами. — Покажу тебе дивный новый мир, — отвечает Макс и морщится, когда дождевые капли попадают на шею. В машине тепло. Он слегка опускает свое стекло, чтобы было, чем дышать, кроме бензина и запаха чужого одеколона.       Когда они вываливаются на парковку, то выглядят потрясающе несуразно в одинаковых шляпах и одолженных из костюмерной кожаных брюках. Никита тащит его за руку к прозрачной витрине закрытого магазина и смеется так, что опускается на мокрый асфальт. — Пиздец, — подводит итог Макс, — не привлекаем внимания, конечно. И смеется так неудержимо, что щеки начинают болеть.

///

      Они пьют какое-то адское пойло, смешанное Максом, уже сидя в машине, но открыв все двери, чтобы прогнать запах пыли и разлитой газировки. Бутылка, вытащенная из маленького холодильника в гостиничном номере Орлова, почти не охладилась, а за то время, что провалялась на заднем сиденье, успела опять нагреться, поэтому Макс кладет ее в успевший порядком растаять сугроб грязного серого снега. Парковка пустая, подсвеченная мутным неоновым светом ближайших круглосуточных магазинов, на них даже не обращают внимания редкие появляющиеся люди, что заходят за покупками и проходят мимо машины. Макс думает, что этот мальчик и правда охуителен. С ним охуительно танцевать, потому что он не заморачивается, охуительно сидеть в коридорах, валяться на горячем паркете, голова к голове, ржать, рассматривать татуировки, завтракать с утра и шутить дебильные шутки. Он смотрит на него: лицо подплывает, подсвеченное разноцветным неоном; выспавшийся и без остановки трещащий о кодах цветов на вывесках. Никита говорит ему: — Встань, я тебя сфотографирую. Фотографии слегка размытые (но можно подправить резкость): на первой Макс кривляется и выставляет бедро, положив ладони на кирпичную стену, на следующих нескольких он курит, смотря в пустоту, шляпа съехала, а куртка сползает с плеча. — Классно, — восторженно шепчет Никита, буквы в словах заплетаются одна за другую, — выставлю в инстаграм. — Хэштег суперстар не забудь, — подсказывает Макс и ведет его за запястье в машину. Его охуительный мальчик трясется от холода и почти роняет свой телефон в грязную лужу снега и машинной копоти.

///

      Перспектива спать в машине не особо радует, но поблизости ни одного мотеля, а, чтобы вести машину они все еще слишком пьяные, хотя Никита с особым энтузиазмом пытается завести мотор без ключей, пока Макс не выгоняет его обратно на улицу, продышаться. Макс ржет, потому что смотрит на Никиту снизу-вверх, пока тот хватает ртом ледяной ночной воздух, чтобы не начать крайне неэстетично блевать в мусорные баки. Никита говорит, смотря на Макса в упор, склоняя голову вбок и прищуривая глаза, словно у него жуткий минус: — Поцелуй меня.       Все почему-то оказывается просто. Без шрифтов с засечками и пафосных фотографий на пленку. Макс думает, что этот мальчик чертовски охуителен. Он шепчет, путая слова, пока они целуются на заднем сиденье. — Отвези меня в Америку, давай набьем татуировки, а потом я сниму про тебя фильм и выиграю какую-нибудь артхаусную кинопремию… Макс думает, что единственная премия, которой достоин этот охуительный мальчик, это «заткнись-придурок-порно-звезда-ты-недоделанная» и стаскивает с него свитшот, слыша, как трещат швы. Кожа у него почти золотая, с красными пятнами на шее. Все почему-то оказывается просто. Все почему-то оказывается правильно.