Mr. Freud approves

/ hey i am still burning / - Раз, два, три, съемка! Поворот мягких кресел, новое мероприятие, ослепляющий свет ламп прямо на съемочную площадку, практически (но не фактически) идеальные образы гостей и миллионы улыбок между участниками и зрителями, дистанционно и онлайн. Выровнять спину, расправить небольшие плечи, расширяемые белой огромной толстовкой, украдкой поправлять глянцевые карамельные пряди, искоса смущенно бросать взгляды и слать воздушные поцелуи в камеру, проплывающую мимо. Улыбаться, улыбаться, я же вечно милый мальчик-оптимист. А я совсем тут не о том думаю. Довольно давно думаю. У Мин Юнги хрустальной белоснежности плавные изгибы шеи, глаза как омут - притягивают все ближе, затягивают все глубже; я погружаюсь в покрытые ликующей бликом патокой черные дыры под крутым склоном век и совсем не хочу возвращаться. Он смеется в конце своего же ответа на вопрос ведущего, а я, делая поворот на кресле и скрипя подошвой матовых черных кроссовок, провожу рукой по его хрупкому плечу, не переставая держать умиротворенное спокойствие приподнятыми уголками губ на камеру и не прекращая сдерживать дрожь в коленках. Знаете, самая болезненная ловушка фансервиса - тот момент, когда становится вообще не разобрать, где ты играешь, потому что так надо, а где ты чувствуешь, потому что так есть. Потому что так сжимается в сердце от резкой боли и пронизывающего насквозь огнем страха, а в животе - от приторной нежности и мимолетных прикосновений от Юнги 'невзначай'. Юнги очень редко дотрагивается до меня, между прочим. Он опять смеется, но уже в ответ на новую фразу баса Намджуна, а я надеюсь, что в складках моих губ не читается 'я помолюсь любым богам и небесам, но пожалуйста, просто отдайте мне этот клубок бледно-розовой сахарной ваты со смешинкой во рту'. Хотя у Мин Юнги не рот, совсем, я перебарщиваю. У него ротик. Для аккуратных черт лица он вписывается идеально, насколько я вообще чертовски сильно не люблю это слово. Юнги улыбается то ли мне, то ли вездесущей камере, и его улыбка напоминает мне дольку мандарина - гладкая, мягкая на ощупь (я как-то касался щекой, я помню), симметрично подчеркивает оформляющиеся щеки. Единственное, что хочется с ней сделать - попробовать надкусить и коснуться языком где-то у начала нижней губы. Наверняка сахарный мандарин. Юнги задумался, провожая взглядом быстро сменяющийся тускнеющий вечером городской пейзаж за окнами микроавтобуса. Отводит взгляд и расслабляет губы, и они мгновенно очерчиваются пунцовой такой, тяжелой пухлостью. Не дай боже он еще возьмет и проведет по ним языком... Вот сволочь. Юнги закуривает, после всех шоу и выездов. В пустом всех оттенков серого подъезде он садится, опираясь о стену, расставляет ноги чуть в стороны и покоит на коленях запястья с огнем, укутанным в пластик, и сигаретой. Матовый клубок не менее усталого дыма лениво вытекает изо рта, обнажая мне влажную внутреннюю сторону нижней губы, и все же вьется ввысь. Тут резко его взгляд, взгляд прямо на меня, выражающий ровном счетом абсолютное ничего - даже не холодное равнодушие, не отпускающую усталость после дня на ногах - чистый белесый ноль, сквозь который тянется курчавая седая пелена. Терпкость табака растворяется в воздухе меж лестничных пробегов, я стою в дверном проеме и очень шумно дышу. Я не отрываю от него глаз, совсем. И он даже не моргнул. Сейчас будет очень, очень по Фрейду. Ебать просто его в рот, этого Мин Юнги. Ах да, ротик, простите, точно. Ебать тебя, сука, в ротик.