***
Хуаните было тепло. Сквозь сон она слышала отдаленный вой сирен полицейских машин, чьи-то шаги над ухом, взволнованные возгласы — все это мало волновало Хуаниту. Она спала, глубоко и крепко, наслаждаясь покоем. Мех облегал ее тело, льнул, нежно щекотал кожу, словно живой. И этот чудесный запах... Хуанита повернулась на другой бок, мех под ней услужливо расправился, спасая от холода, сочившегося сквозь тонкий картон. С того вечера, когда она отыскала чудесную меховую шубу, длинную, теплую, с искрящимся драгоценным мехом — Хуанита больше не замерзала, даже если приходилось ночевать в переулке. Достаточно было плотнее укутаться в шубу, только и всего. Она позаботилась о том, чтобы ценную вещь никто не узнал. О да. Хуанита была отнюдь не глупа — и все сделала правильно, оттерев восхитительной шубкой всю грязь, пыль и блевотину в переулке за домом, в котором произошло то жуткое двойное убийство, всколыхнувшее весь квартал. Хуанита поморщилась в полудреме: полуголый мужчина без кожи и обнаженная девушка без руки в лифте, оба мертвы — это все было очень странно и непонятно. Хуанита заботливо собирала крохи сплетен и слухов то тут, то там, чтобы утолить свое любопытство. Выходило, будто парень сам себя освежевал, снял кожу с туловища и тягал ее за собой, словно старую кофту. Хуанита представила, как выглядит человеческая плоть без гладкого верхнего покрова и ее затошнило. Однажды ей довелось видеть, как один из пьянчуг сорвался с крыльца ночлежки и ободрал себе руку от плеча до локтя, и это было омерзительное зрелище. Девушке в лифте оторвало руку заклинившими дверцами, она умерла от болевого шока, — так слыхала Хуанита. Но Сьюки-Вязальщица, полоумная нищенка, целыми днями сидящая на углу, копошась спицами в клубке грязных мохеровых ниток, поведала Хуаните, что на самом деле руку девушка отгрызла себе сама. «Пыталась убраться подальше от того психа. Словно животное, попавшее в капкан, — заявила тогда Вязальщица, перекусывая нитку кривыми черными зубами. — Можешь себе представить?» Хуанита не могла. Что должно произойти, чтобы люди сотворили с собой такое? Сьюки считала, что тут замешаны наркотики. Умершая девушка, Шанна, жила в том самом доме и была, по выражению Сьюки, «модная шлюшка, манекенщица». Кто их знает, этих красоток, может, и правда. Не зря Хуанита всегда держалась подальше от наркоты, этой мерзости. Как бы там ни было, определенно для тех бедолаг вечер выдался неудачным. Но не для Хуаниты. Она нашла свое сокровище. И позаботилась, чтобы никто не украл ее теплое мягкое чудо. «Кто-то теряет, а кто-то находит». Голоса приближались, становясь громче и назойливее. Хуанита опасливо приоткрыла глаза: жизнь на улице приучила ее к осторожности, наделив каким-то звериным чутьем на опасность, и теперь это чутье, как внутренняя сигнализация, настойчиво твердило об угрозе. Синий блеск полицейских мигалок заполнил переулок бликующим светом. Хуанита съежилась под картонным листом, беззвучно шепча молитву. Теплый мех обвивал ее шею, лез в рот, в глаза, уши. «Прячься! — требовал внутренний индикатор — Немедленно!» Хуанита осторожно подтянула листы картона, намереваясь накрыться с головой, в надежде, что копы не станут осматривать переулок и поедут своей дорогой. «Здесь никого нет, — мысленно передавала она. — Просто груда тряпья и картона. Проваливайте». Хуже всего будет, если ее поймают и потащат в приют. Запрут, словно зверя в клетке, лишат возможности бродить, где вздумается и дышать полной грудью. Хуанита ненавидела дома. Ненавидела своды над головой, ненавидела стены, сжимающие, словно тиски. Что угодно, только не приют. Шаги приближались. — Это полиция, оставайтесь на месте! Луч фонаря скользнул по стене, мусорному баку, пожарной лестнице, неумолимо приближаясь к укрытию Хуаниты. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Она сжалась в комок, подтянув ноги к груди. Шуба надежно укрыла ее с головой, приглушила звуки и голоса, запахи; уняла дрожь в теле. Прямо перед носом Хуаниты оказались носки начищенных туфель копа. Груда картонок над головой развалилась, поддетая пинком. Хуанита замерла. — Что там? — нетерпеливо спросил напарник. — Все чисто, — ответил коп. — Лежбище бродяги, но никого. Видно, успел смыться. Хуанита выждала немного, вслушиваясь в звук удаляющихся шагов и шум мотора, затем высунула голову из-под мехового воротника. «Вот это везение». Ее охватило ликование. «Ты мой талисман, детка, — прошептала Хуанита, зарывшись носом в рукав шубы. — Ты, черт возьми, приносишь мне удачу».***
— Тебя не загребли! — приветствовала ее Сьюки, когда Хуанита поутру выбралась из переулка и покатила тележку с вещами в поисках чего-то съедобного. Рядом со Сьюки маячила высокая рыжая девица со шрамом на лице и цепким взглядом белесых глаз. — Это моя подруга Марит, — представила ее Сьюки, не обращая внимания на попытки Хуаниты прошмыгнуть мимо. — Мы вместе прятались у нее от вчерашней облавы. — Угу, — пробормотала Хуанита, аккуратно проталкивая тележку в узкую лазейку между стеной и мощным бедром Марит. — Какой обалденный мех, — растягивая слова, внезапно произнесла Марит, поймав Хуаниту за рукав. — Гладкий, красивый… Только замызганный весь. Сердце Хуаниты екнуло, она скосила глаза: так и есть. Предательская меховая синева проглядывала сквозь слипшуюся на рукаве грязь. И шелковый нежный блеск под серым налетом казался ослепительным в дневном свете. Марит поглаживала мех, отряхивала, сколупывала черные чешуйки на кончиках ворса. — Просто чудо… — Ее рука стиснула предплечье, причинив Хуаните боль. — Слишком роскошно для такой старухи, как ты. Хуанита вырвалась и поволокла за собой скрежещущую тележку напрямик через дорогу, не обращая внимания на визг автомобильных клаксонов. Перейдя на другую сторону улицы, она пошла так быстро, как только позволяли ее старые мозолистые ноги. — Э-эй! — крикнула ей вслед Марит, ухмыляясь ярко накрашенным ртом. — Вернись, тетушка, я заплачу за твою шубейку. Свернув в переулок, дальняя стена которого была заставлена строительными лесами, Хуанита старательно измазала спину и полы шубы в побелке, окунула рукава в ведро с остатками краски, как следует посыпала воротник мусором. Вот так. Эта красота принадлежит ей, только ей, Хуаните. Первая же витрина отразила тощую смуглую старуху в шикарном длинном манто до пят. Прохожие удивленно пялились на нищенскую тележку и стоптанные кроссовки Хуаниты, столь нелепо контрастирующие с вызывающей роскошью ее одежды. Какая-то женщина замерла, словно зачарованная, потянулась, чтобы коснуться блестящего меха. Хуанита попятилась, увлекая дребезжащее вместилище своих пожитков в спасительный полумрак переулка, туда, где за мусорными баками можно укрыться до темноты. Отсидеться, скрючившись, натянув полы шубы на голову, чтобы никто не нашел, никто не увидел. Хуанита верила в свой талисман. Она просидела, скорчившись, до ночи, судорожно прислушиваясь к звукам улицы. Кто-то увел ее тележку, и еще днем ранее это повергло бы Хуаниту в отчаяние, но теперь ей было безразлично. Голод настойчиво сверлил желудок, напоминая, что со вчерашнего дня еще не удалось поесть. Когда мир вокруг погрузился в темноту, Хуанита почувствовала себя увереннее. Она на ощупь исследовала мусорный бак, отыскала склизкий брусок недоеденного хот-дога, вялые листья салата с остатками засохшего соуса. Съела это все, сидя на асфальте, не переставая принюхиваться и вслушиваться в окружающие ее шорохи, шелест рессор по проезжей части, звуки шагов припозднившихся прохожих, голоса за толстыми стенами домов. Ночь обострила все ее чувства. Запахи щекотали небо. Гарь от костра, разведенного в бочке. Причудливая смесь бензина, духов и сигаретного дыма. Мускусный запах крови, немытого тела, нестиранного белья, спирта и горелой тряпки — Хуанита поморщилась — плохой, недобрый знак. Ее ноздри задрожали. «Кто-то идет». Хуанита вытерла рот рукавом. Зубы ныли от холода. Ей не нравилось, что она чувствовала. Опасность. Она была повсюду — в дрожащих тенях переулка, в огнях автомобилей на проезжей части, в искусственном свете фонарей. Темный силуэт свернул в переулок. Хуанита метнулась к своему убежищу. — Я знаю, ты здесь, тетушка, — прошептал низкий голос, слегка глотая слова. — Выходи. Женщина была не одна. Хуанита чуяла запах мужского тела, гнилое дыхание из приоткрытого рта, дешевый одеколон, кислую вонь подмышек. Их было двое или трое, скрывавшихся в темноте. Хуанита прикрыла глаза, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем женщина шагнула вперед, принеся с собой резкий запах ацетона и табачного дыма. Марит, вспомнила Хуанита, узнав этот запах и этот голос. Подруга Сьюки, предлагавшая купить ее шубу. — Я искала тебя, тетушка. — Лучик фонаря прочертил узкую белую полосу на асфальте. — Я искала твою чудесную шубку. Мочевой пузырь сжался, а затем расслабился. Хуанита почувствовала, как теплая жидкость потекла по ногам. Марит заглянула за первый из мусорных баков. — Где же ты, — повторила Марит, водя перед собой фонариком. — Где же ты, старая сучка. Покажись. Я хочу заполучить эту вещь. Я ничего еще так не желала, как это твое тряпье. Навалившись всем телом, она с силой опрокинула мусорный бак, который покатился по направлению к улице, громыхая и рассыпая во все стороны зловонное содержимое. Марит рассмеялась. Второй бак последовал за первым, оставался последний. Хуанита сжалась, надеясь на чудо, как тогда, с полицейским. Марит ужалила ее лучом фонаря, встряхнула, как ребенка, подняла, обхватив за тощие плечи. В смешанном свете луны и электрических ламп с верхних этажей, Хуанита видела испещренное застарелыми оспинами лицо Марит, искаженное торжествующей улыбкой. — Снимай, — бормотала она, трясущимися руками ощупывая туловище Хуаниты. — Ну же… Где эти чертовы пуговицы, где же они. Черт. Черт! Черт! Голова Хуаниты безвольно моталась в такт ее движениям. Отчаявшись отыскать застежки, Марит вцепилась в скользящий мех, нетерпеливо рванула воротник шубы, пытаясь стянуть ее с плеч Хуаниты. Боль была такой сильной, что Хуанита взвизгнула и закашлялась, поперхнувшись слюной, — рвущая и острая, словно Марит отхватила кусок кожи с ключиц. В свете фонаря пальцы Марит казались измазанными черной краской с прилипшей к ней серебристыми волосками. — Что за дерьмо, — прошептала она, вытирая руку о джинсы. — Что это за… Хуанита прижала ладонь к груди и нащупала саднящую рану на груди, с краями, покрытыми клочьями шерсти. Мягкий мех воротника надежно врос в кожу, став единым целым с плотью. Хуанита поднесла к глазам исхудалую кисть, покрытую редким темным подшерстком, и увидала когти на скрюченных артритом пальцах. Марит закричала, сизые вены на ее шее набухли. Не думая ни о чем, Хуанита приблизилась к ней и ударила изо всех сил наотмашь, ощутив на губах соленые брызги.***
Человек шел по рыхлому снегу, проваливаясь по колено в подтаявшие сугробы. Зима шла на убыль, и оттепели становились все длиннее. Деревья дышали влагой, разлитой в воздухе, готовясь сбросить оковы холода. Заляпанный грязью автомобиль, брошенный у обочины, шумел включенным двигателем. Зеб Фостер проделал длинный путь, и не собирался задерживаться в лесу надолго. Даже ему не стоило злоупотреблять терпением хозяина. В руках он держал клетку-переноску для собак, увесистую, размером три на два фута. В зарешеченном отверстии виднелась острая мордочка с серебристыми подпалинами. Лес поредел, открыв широкую прогалину с белыми ободками подтаявшего снега по бокам. Каменное изваяние енота, высеченное из камня, угрожающе смотрело на Зеба Фостера невидящими выпуклыми глазами. Он опустился на колено, открыл дверцу клетки. Самка енота в ослепительно сизой пушистой шубе выбралась наружу, отряхивая слегка свалявшийся в пути мех. Она расправила хвост, деловито подняла морду, обнюхала воздух. Кончик ее влажного носа жадно подрагивал. — Она вернулась домой, хозяин, — почтительно прошептал Зеб, избегая глядеть на изваяние. — Прости, что заставил тебя ждать. Он подобрал переноску и быстро пошел прочь.