День рождения

Стена приятно холодила спину и затылок. Самсон прикрыл глаза, наслаждаясь минуткой покоя. Облюбованный им закоулок был слишком мал и чересчур замызган даже по меркам неприхотливых обитателей клоаки – сюда не совались даже тоннельные бродяги, привычные и к холоду, и к сырости, и к вони. Самсона колотил озноб – словно его нутро промерзло до ледяного хруста, волосы же прилипли к покрытому испариной лбу. Тело Самсона источало жар, который, впрочем, ничуть не согревал. Самсон отхлебнул ром из полупустой бутылки. Последние монетки перекочевали в карман кабатчика, но повод того стоил. Самсон кивнул, словно соглашаясь сам с собой. Как-никак, у меня праздник. Самсон подкрутил фитиль у лампы, которая составляла главную ценность среди оставшихся у него вещей. Собственно, это и было все имущество Самсона, не считая одежды на нем. Терпеть холод и голод было не в новинку, но остаться одному в темноте, стиснутому обветшалыми стенами – Самсон вздрогнул. Однажды он чуть не сошел с ума, проведя в темноте несколько дней во время очередного приступа жажды, когда ему почти десять дней пришлось обходиться без лириума. Тогда тьма вползла в него, наполнила ядовитыми видениями – и едва не высосала душу. Повторять это Самсон не хотел, поэтому раздобыл лампу, правдами и неправдами. Обычно так ему и удавалось держаться на плаву все это время. Правдами и неправдами. И правда здесь заключалась в том, что Самсон страстно, отчаянно, невероятно хотел жить. Иногда Самсон спрашивал, есть ли предел, который он не способен перейти, чтобы протянуть еще день. Чтобы просуществовать еще одну ночь – и не находил ответа. Ни одно занятие отныне не было слишком унизительным для него. Он воровал и предавал. На его совести были кровь и обман, – но его это не волновало. Смыслы, наполнявшие эти понятия, остались далеко позади, в той жизни, которую Самсон почти не помнил. Впрочем, теперь-то уже без разницы. Самсон поправил истончившийся фитиль и аккуратно прикрыл лампу ветошью, не желая привлекать внимание. То, что он задумал – требовало уединения. С праздником меня, прошептал Самсон, допивая дрянное пойло. Четыре десятка минуло, кто б мог подумать. Он разбил бутылку о стену. Темное стекло в его руке ощерилось осколками. Словно голодный рот с заостренными зубами. Ничего сложного. Просто вонзить в шею, чуть пониже уха. Несколько недель назад Самсон открыл глаза и понял, что с него довольно. Острое желание жить ушло, оставив оцепенелое безразличие. Привычку. Привычка выдергивала Самсона из тревожного предутреннего сна. Привычка гнала его на улицу в поисках еды и питья. Привычка заставляла его добывать лириум. Привычка имитировала жизнь в его теле. Плохая привычка. А от дурных привычек нужно избавляться. Он сжал кулак. Кожа на ладони лопнула, продырявленная острым краем осколка. Кровь обожгла запястье. Боли не было. Потому что боль тоже уже стала привычкой. Самсон набрал воздуха в легкие, выдохнул, устроился поудобнее, отведя руку для удара. Он был готов уйти из этого поганого мира. Из коридора донесся тихий цокот маленьких лап. Крыса. В этих переулках их шныряло множество. Наверное почуяли смерть, вот и собрались попировать. Самсон бездумно нашарил камешек. Крыса на мгновение замерла, затем тихо мяукнула. Но крысы не мяукают, Самсон криво усмехнулся, поздравив себя с необычайной догадливостью. Он приподнял тряпицу над издыхающей лампой. Грязно-желтый свет озарил маленький сероватый комок в углу. Котенок. Тощий, со свалявшейся неопределенного цвета шерстью. Крохотный, наверное, недавно открыл глаза. Ну ты даешь, приятель… Как ты умудрился выжить в этих пропахших дерьмом коридорах, наводненных двуногими и четвероногими крысами? Котенок слабо пошевелил непропорционально большой головой и снова мяукнул. Он был истощен и дрожал от сырости. Самсон тихо выругался и отшвырнул разбитую бутылку; опустился на колени, подобрал невесомое тельце. Чем бы тебя покормить, приятель? подумал он, уже смирившись с тем, что придется пожить еще немного.