Третья

Человек, который все знает, наблюдает, как садится солнце. Солнце уходит на запад и скрывается за горами, окаймляющими долину, с верхней террасы дворца кажется, будто оно погружается в море курчавой зелени: пылающие краски небосвода сменяются пастельными. Догорающий день превращается в пепел. Женщина в кресле закрывает глаза: это ее собственный способ остаться наедине с собой. Цвет ее лица, усталость и раздражение в ее голосе: человек, который все знает, умеет это читать и распоряжается ее временем от ее имени в ее интересах. Но именно сейчас у него есть минута, чтобы не смотреть в ее сторону. Если он понадобится – его окликнут. Иголочка в сердце выбрала именно эту минуту, чтобы напомнить о себе. Он живет с нею спокойно, как с частью себя, как с частью семейного наследия Кимов. Он лишь однажды злился на эту боль: когда висел в пыточной на ободранных запястьях, до крови стискивал зубы и рассчитывал, что она убьет его, но она подвела, и он до сих пор просыпается ночами от того, что вновь и вновь пьет ту чашу… Но, в конце концов, он это пережил, перешагнул и пошел дальше. В конце концов, если он хочет что-то вспоминать, у него богатый выбор. В королевстве все пошло кувырком, и он не может не признать, что это из-за женщины, которая сидит в кресле на верхней террасе дворца Инган. Беда в том, что он знает все. Но он не знает, как это исправить. - Альчхон-ран! Он оборачивается: дыхание свежего ветра с гор, которое он ловил лицом, сменяется темным покоем, сгустившимся в глубине террасы. - Пхеа. Королеву не называют по имени. Королеве не смотрят в глаза. Королеве не перечат. - Пхеа, помните, как мы отступали от крепости Амак? Как вы спасали раненых, даже самых тяжелых, когда вы требовали оставить им если не жизнь, то право на надежду, право умереть в бою? Сейчас Юсин в таком же положении… возможно, вы могли бы дать ему такое же право? Разве он не заслужил? Она раздраженно дергает ртом: - Командующий, хватит! Вы склонны забывать, с кем вы говорите. Она смягчается, видя, как каменеет его лицо. Она знает, что он хочет сказать. Она знает, что он промолчит. - Сдайте на сегодня ваш пост, идите домой. Я закончу этот день без вас. Человек, который все знает, нечасто получает разрешение покинуть дворец: он здесь слишком нужен. Но сегодня у него нет настроения проявлять торопливость: он и вообще-то достаточно хорошо для этого воспитан. У него есть здесь личные покои, но сегодня он уходит: ему хочется провести ночь в городе, в своем доме. Он… устал и не знает, что делать. Он сделал бы все, если бы знал, как. С наступлением темноты Сораболь вымирает: ночная стража патрулирует улочки вблизи дворца, они салютуют начальнику стражи и провожают его взглядами. Домой он ходит без охраны: он великий воин, а еще – он фаталист. Двух солдат он брал лишь тогда, когда сопровождал принцессу – скорее ради ее статуса, чем ради их мечей. Когда это было? И с ним ли? За решетчатыми воротами в глубине маленького сада горит огонь в железной чаше. Еще не спят. В его доме не ложатся с курами, а читают книги при свечах. Его самого в доме его отца воспитывали так же. Здесь умело ведут домашнюю бухгалтерию и шьют самые красивые одежды. Его жена полна энергии и у нее здоровый цвет лица, и он не знает человека решительнее ее – и храбрее. А еще его тут ждут – и все пятнадцать лет он не устает этому удивляться. - Эй, - говорит он негромко. – Инмён, я дома! Шорох в глубине дома, стук деревянной створки. - Эй! – слышит он в ответ. – Да неужто она расщедрилась? Она считает, ты принадлежишь ей? - Пхеа, - поправляет он, и она слышит в его голосе улыбку. – Разумеется, я принадлежу ей, ведь она – это ты. * * * Женщина, сменившая имя, лежит в темноте, прислушивается к сонному дыханию рядом - и размышляет. Жалеет ли она? Может быть, когда дни ее похожи один на другой, и она сидит одна, и представляет, как где-то другая – в компании ее людей! - делает все то, ради чего сама она сражалась и рисковала жизнью десять лет. Сейчас – нет. Сейчас ей на пятнадцать лет меньше, сейчас она там, где у нее достало храбрости и решимости развернуться на всем скаку, и сделать так, как стало сейчас. Вначале была Мисиль. Великая сэчжу королевства, превосходившая всем невежественную и амбициозную девчонку, бросившую ей вызов, побеждавшую ее шаг за шагом, шаг за шагом. Терявшую людей. Терпевшую боль. Именно Мисиль поставила ей это условие: все будет так, как ты захочешь, но это будешь не ты. На этом основании я сдам тебе крепость. На этом условии мои люди будут с тобой работать. Иначе тебе придется убить нас всех – и много кого еще. Крови будет столько, что только она одна будет иметь значение. Ты для этого все затевала? Шок. Усмешка женщины, которая делает свою последнюю выигрышную ставку. «Ты и не представляешь, кто она.» В ту ночь, пока все ловили служанку с вторым младенцем, королева Мая родила третью дочь. Мы получили третьего ребенка, но было бы слишком нелепо предъявлять ее из своих рук – королевская семья отказалась бы от нее с негодованием: мало ли какого младенца и откуда мы притащили. Негоже сводить тему престолонаследия к фарсу. Она выросла в нашей семье как наша собственная дочь, благо, их уже никто не считал. Сэчжу Мисиль улыбается. Она знает, что удар будет сокрушителен. «Ты ведь никогда не видела Ёнмо?» Что? ЧТО?!!! «Да, было особенно тонким ходом выдать ее замуж за мужчину, которого хотела ты». Она желает сделать тебе больно. Как странно. Именно сейчас принцесса Токман ощутила холод: она не чувствовала ничего. Ёнмо. Значит, это почти Чхонмён. Чхонмён имела больше прав на Юсина. Ёнмо получила его, ничего не ведая о чувстве юмора Мисиль. Ради Чхонмён Токман может… смогла от него отказаться. Она забыла ту дорогу, потому что та боль была бесполезна. Она забыла бы ее еще раз, если бы могла вернуть Чхонмён. Я не представляю, как это сделать. Все эти люди шли за мной. Как сказать им, что они теперь должны следовать за Ёнмо? Не уничтожу ли я их преданность нам обеим? Она будет тобой. Кем будешь ты – дело твое. Если ты сумеешь организовать это правильно, она сделает все, что хотела сделать ты, ради чего получила престол. Да, разумеется, для этого ей потребуются твои люди. А я приложу к ним своих. О чем ты радеешь больше: о своих амбициях или о благе Небесного Королевства? Ёнмо получила Юсина. Ёнмо получит Силлу? А Токман получит исполнение своих желаний. Знает ли об этом Мисиль? Желая сокрушить ее дух, знала ли Мисиль о том, что некоторым образом дает Токман приемлемый выход? Потому что принцесса Токман не могла быть с мужчиной, сохранив при том статус санголь. Но что толку в том статусе, если ты больше не играешь в эту игру? Или нет, играешь – но чужими руками. Значит ли это, что теперь Токман свободна? Его смерть была невозможной. Мог рухнуть мир, могла слететь ее собственная голова – но только не он! Если не спасу, то хотя бы умру вместе. Его жизнь – цена, которую Токман не заплатит. Она не заплакала, глядя на его лицо, на котором нетронутыми оставались, кажется, только губы. Она заплакала, когда отвернулась – от злости. До этого ее еще, может быть, могли бы остановить. После – они были покойники! Потом… потом не было времени. Всякий раз, когда она стискивала кулаки, чтобы остаться принцессой санголь, чтобы справиться с нестерпимым желанием обнять его, у них опять не было времени: приходилось бежать, сражаться, спасаться – все время врозь. Но вот она вернулась, огорошенная предложением Мисиль, и увидела его подле себя, услышала его почтительное и твердое «Куджи-ним!» - произносимое так, что никто не сомневался: она – настоящая. Она узнала, что стоило ей шагнуть за порог, и он прогнал лекаря и пошел в битву: в мокнущих повязках по всему истерзанному телу, с ожогами на лице, лишь чуть затянувшимися нежной молодой кожей. Боль жила в каждом его движении. Он с нею жил. И вот тогда. Могла ли она с этим справиться в одиночку? Наверное. Но не захотела. Это был самый вопиющий факт ее королевского произвола. Принцесса ворвалась в его палатку, где горел одинокий слабый огонек, и обнаружила, что гордый офицер, знавший все правила существования Поднебесной, почти так же неопытен, как она сама. Губы и ладони рук – это все, к чему она могла прикоснуться без боязни причинить ему боль. Она так этого боялась: увидеть внезапную боль в его глазах. Именно сейчас именно с ним она училась нежности. - Что? – услышала она. – Вы хотите отдать меня ей?! - Да, потому что она – это я. Он помолчал, пытаясь это переварить. - Ради чего? Ради… этих? Это было самым сложным. Чтобы спасти людей, которые, в его представлении, не заслуживали ничего, кроме самой мучительной смерти… впрочем, он не жесток и согласился бы предоставить им смерть от их собственной руки по их выбору… Кто делал с ним все это, будучи уверен в своей безнаказанности, смеясь ему в истерзанное обожженное лицо… Да он выжил, может быть, только потому, что представлял себе, как грянет для них справедливое возмездие, даже если это случится после его смерти. - Почжона, - деловито сказала она, - я пошлю на границу, пусть будет полезен. Мисэн пойдет в монастырь, я намерена пользоваться его талантами и умениями. Сэчжона с Хачжоном я отправлю в ссылку в дальнюю деревню. Сольвон… Сольвону я позволю умереть, он этого хочет. Так лучше? Негодование его угасало. Он был упрям только когда из этого выходил толк. Он видел, что это не устроит ее. Поэтому Токман не оставляла попыток заставить его думать так же, как думает она сама. Как будет лучше. - Ты будешь ей верен, как был бы верен мне. Нам необходим человек, который все знает. По понятным причинам я не могу со всею полнотой рассчитывать на Юсина: он окажется в сложной ситуации. Ее необходимо контролировать. Надо сделать так, чтобы она была мной, чтобы мои мечты были ее мечтами, мое прошлое – ее прошлым. Чтобы в ее личности не было сомнений. - Ваши люди должны стать ее людьми? - Да. А кто мой человек более, чем ты? - А люди Мисиль? Они поддержат эту игру? Токман усмехнулась. - Сэчжон и Хачжон никогда не узнают правду. Остальные будут играть по правилам: на троне их человек. Нет, я не думаю, что обойдется без интриг, но что нам интриги? Прежде мы играли и в более опасные игры. - А откуда вы будете наблюдать за всем этим? Она отвернулась. Почему все думают, будто любые слова даются ей легко? - Я могу уйти от мира, - осторожно сказала она. – Недалеко. Уверена, из меня получится отличная жрица. Со временем даже верховная. Или вот если тебе вдруг нужна жена… Последовавшая сцена была бурной, многословной, с непременным «я не могу этого принять, куджи-ним» и с перечислением причин, каждую из которых пришлось опровергать и отвергать, буквально затыкая рот. До сих пор тут было слишком много жертвенности, и наверняка будет еще. А пока они просто заснули обнаженными. Сквозь наши прожитые годы мы все еще видим наши прежние лица. Назови меня еще раз: «Куджи-ним». * * * Старый генерал этой ночью не спит - смотрит на звезды. В королевстве творится неладное, и он тут почти ни при чем. Уже почти ни при чем. Разве что, как душеприказчик сэчжу – он все знает. Мы посадили на трон нашего человека и позволили противникам ею рулить. Что мы можем сделать еще? Выдать ее замуж за еще более нашего человека – и рулить уже им? Это было бы правильно. Сэчжу бы это понравилось, но генерал уже не думает об играх власти. Ему пора думать о том, как, когда и где умереть. Он был храбр. Он был верен. Он хорошо делал все, за что брался. Он любил и оберегал свою женщину. Он желал умереть вместе с ней. На протяжении долгой своей жизни он выиграл все и потерял все. Выходец из крестьянского сословья, он поднялся до рёна Пенбё – рухнул до государственного преступника, не удостоенного даже казни. Тем не менее, в происходящем определенно есть нечто забавное. Юсин в тюрьме. Ёнмо на троне. Альчхон-ран… есть что-то тревожащее в командире королевской охраны. Было уже тогда, когда этот юный мерзавец возвысил голос против его Почжона, пренебрегая совершенно всем, что из этого следовало. Когда требовал правосудия перед дворцом Инган. Каждый хваран, вступая на стезю службы, знает, что жизнь – это дорога к смерти, и смерть – это вершина того, что ты достигнешь в жизни. Почему всякий раз совесть генерала оборачивалась к нему именно этим лицом? Сколько раз я пытался убить его? В числе прочих, при крепости Амак, его собственными руками – у дворца Инган, и наконец лично – в пыточном застенке. Сломать его, или сломать Юсина, который бесился и рвался с привязи, и сходил от ужаса с ума… И чего я добился? Сокпум-ран начал говорить о нем с восхищением! Я впервые увидел человека сильнее себя? Я встречаю этого человека каждый день и не вижу в его глазах ни ненависти, ни желания убить. Как на пустое место. Недооценивает ли он меня так же, как я недооценивал его? Сделает ли всесильный начальник королевской охраны ту же ошибку? Потому что я играю против него. Против тех, кто выше, играют те, кто летает выше. Да у него земля уходит из-под ног. Пока не видно, что он может сделать против прямого приказа королевы… ну разве что бегать между дворцом и темницей Инспекции, пытаясь уговорить обоих упрямцев сдать назад. С Юсином мы, похоже, покончили. Следующая цель – Альчхон-ран. * * * Человеку не должно спать дольше солнца, а жена человека встает еще раньше. Еще было совсем серо, когда женщина, сменившая имя, выбралась на террасу, поставила перед собой маленький столик с готовым завтраком, а сама уселась дошивать вчерашнее – потому что работы оставалось совсем чуть-чуть, а планы на вечер так внезапно изменились. Прическу делать не стала – долго, вместо этого привычно и не без задней мысли связала волосы на затылке: так она казалась себе моложе. - Так-так, - услышала из-за спины, - я всегда подозревал, что Юсин учил своих нандо вышивать. Потому что, сказать по правде, больше "Цветок дракона" ничего не умел. Жена откусила нитку, расправила на коленях и вокруг себя темно-зеленый переливчатый шелк, не без гордости разгладила замысловатую вышивку по вороту: по рукавам вышивать не стала – все равно он не ходит без доспешных наручей. - Нравится? - Да. - Я про платье спрашиваю! - Платье – тоже да. Мне всегда хотелось спросить, ты точно занимаешься своим делом? Женщина, сменившая имя, засмеялась: - Самой главной мамой в моей жизни была королевская служанка Сохва. Из всех женщин в моей жизни она более всех вызывала любовь. Почему бы мне не побыть как она, если хочется? Жена служит мужу, так говорит Мэн Цзы. Человек, который знает все, уже давно отчаялся примирить свою жизнь с кодексом Мэн Цзы, поэтому, не вступая более в дискуссии, принимается за завтрак. В конце концов, кажется, у него есть собственный кодекс. - Я думала всю ночь, - говорит его жена. – Ты работал с Вольей, он тренировал твоих солдат, ты хорошо его знаешь. Если рассматривать Волью не как человека Юсина, а самого по себе – можно ли ему доверять? - Я не видел человека, который меньше Вольи ценит человеческую жизнь, - серьезно отвечает муж. – Он убьет всех, кто стоит у него на пути, и он пожертвует всеми, кто исполняет его приказы. Для него лишь жизнь Юсина была священна. Пока интересы Вольи совпадают с интересами королевства – ему можно доверять. Если бы за моей спиной стоял Волья, я чувствовал бы себя в безопасности. – Королева хочет распустить Покъявэй, а Покъявэй распускаться не хочет. Обоих можно понять, однако почему проблема настолько остра? Почему нельзя оставить Покъявэй как есть, объединив направление их усилий с направление усилий государыни? - Я думаю, дело не в Покъявэй, - человек, который все знает, невольно понижает голос, хотя слышать их здесь могут лишь ранние птицы. – Полагаю, есть люди, кому выгодно разжигать этот конфликт. Многие считают, что падение клана Юсина откроет им дорогу. Многие боятся его союза с Покъявэй как политической силы. Совершенно все понимают, что он от короны – на расстоянии протянутой руки. Я, разумеется, не могу не видеть тут руку людей Пидама. Ну этих. - Что государыня? - Она мастер в играх силы, не хуже Чхунчху. Но она склонна делать более рискованные ставки. - Чхунчху? - Игрок. Его не интересует страна. Его не интересуют люди. Его стихия – манипулирование принципами. Я бы скорее доверился темной ночью Волье с ножом, чем белым днем – безоружному Чхунчху. Пока Инспекция ловит, пытает и убивает пойманных Покъявэй, у Покъявэй нет причин доверять государыне и самораспуститься. - Почему ты сказал, что дело не в Покъявэй? Он помолчал. - Я не должен это говорить на самом деле. Это ссора между Юсином и государыней, и ни одна сторона не пойдет на попятный. Ты помнишь, кто они друг другу. Он нужен ей. И я боюсь, что больше ей ничего не нужно. Ему не нужно отказываться от Покъявэй на самом деле. Ему просто не нужно отказываться от нее. Его упрямство сводит ее с ума. Она может казнить его только потому, что он не желает ей уступить – но даже себе в этом не признается. - Ты так хорошо ее понимаешь? - Я понимаю ее лучше, чем Юсина. В конце концов, я же стою рядом. - Нда, - в голосе женщины, сменившей имя, прорезается толика яда. Впрочем, кого тут жалить, кроме самой себя? - Юсин… Юсина, похоже, понимаю я. Он с самого начала считал этот брак унижением. Когда мы объявили ее мной, он с радостью воспользовался этим, чтобы освободиться. - Но разве с нею он должен сводить счеты? Да, есть то, чего ты не знаешь. Это не с Ёнмо, это со мной он свел счеты. Когда… сколько лет назад?.. мы в минуту крайнего отчаяния сказали друг другу «нет, никогда»… когда было сказано, что Ёнмо – это я, это он мне вновь и вновь, кипя старой обидой, отвечает «нет, никогда, вы можете судить меня со всей строгостью и наказать, как пожелаете». Но первое «никогда» было сказано мной. Тогда это казалось единственным способом избыть боль чудовищной и несправедливой смерти Чхонмён – причинить себе другую, равную боль. Эй, я знаю одного, кто от той же боли чуть не убил себя! - Она больна. Боюсь, ей недолго осталось. - Кроме тебя и врача кто знает? - Пока мы держим это в секрете, но мы не можем скрывать продиктованные этим обстоятельством действия. Ее уже ничто не сдерживает. В пику Юсину она привечает Пидама. Его люди пользуются этим в своих интересах. - Пидам? Так близко к трону? - Пидам для нее значит довольно мало, но для Пидама было бы шоком узнать это. - А ты в безопасности? - Мое положение вполне устойчиво. Хотя иногда я чувствую себя ее тюремщиком. Если у нее есть ум – а он несомненно есть, она понимает, что никто, кроме тебя, не станет ее защищать. На ее месте, чем бесплодно сходить с ума по Юсину, я бы влюбилась в тебя. А, ну я и… Она должно быть ненавидит меня. - Мне, - решает она, - необходимо встретиться с Чхунчху. * * * Сидя в застенке Королевской Инспекции, с руками, закованными в колодки, Юсин размышляет о том, что его жизнь всю дорогу лавировала между различными видами безумия, но сейчас безумие, как трясина, обступило его со всех сторон. В конце концов он мог бы понять своих врагов: они на то и враги, чтобы представлять в невыгодном свете любые его слова и поступки. Но оказалось, что множество народу жаждут его смерти просто так. Он как гора, которую они жаждут срыть, полагая, что это позволит им ходить напрямик. Но и с этим он мог бы примириться, когда б не видел, насколько неуместна и несвоевременна поднятая вокруг него возня. Границы горят, крепость Тэя ожидает штурма, санджангун Юнчхун ходит вокруг как голодный волк. Две проигранные битвы – и враг будет в Сораболе: о чем они думают? Разве Покъявэй их главная проблема? Пидаму, сколь бы он ни был полезен, никогда не стоило доверять. Слабое звено в их команде. Манипулировать им может любой. Государыня вот могла. Не эта. Та. Негодующее лицо Вольи встало перед его мысленным взором. Каясец на троне – вот все, что нужно от него Покъявэй, они ради этого были его собственной армией. - Все, что тебе нужно – это жениться на твоей собственной жене! – кричал названный брат, и употреблял в сравнении всех крупных рогатых животных, которых знал. Она почти растрогала его, когда стоя здесь, напротив, спросила растеряно: «А как же я?» И ему пришлось ожесточить свое сердце. Он никогда не желал этого брака. Он не видел эту женщину до свадьбы, а на свадьбе, что уж там, был потрясен ее внезапной красотой – и тем, что она немного напоминала ему ту, которую он неутоленно любил. Виновны в том браке были, разумеется, все, кто твердил ему «любой ценой, любой ценой»! И, в общем, он, наверное, хотел досадить Токман. Недостойное чувство, за которое теперь он несет кармическое наказание. Ну причинил он ей боль. Зато политически это оказалось полезным. Так всегда. Но он и в страшном сне не видел, как все развернется! Только Мисиль могла придумать такую извращенную, насквозь лживую рокировку. Он не мог в этом участвовать. Он в этом раскладе мог сделать то единственное, в чем был хорош: взять армию и отправиться на границу, воплощать королевскую мечту о единстве Самхан, даром что это была мечта не той королевы. А потом он узнал, что женщина, нагородившая в их отношениях столько пафоса, подчинившая полстраны своей воле, а вторую половину покорившая силой… Вестница Небес, Хранительница Кэян… сбросила этот груз на другие плечи ради того… я вас умоляю, не надо про условия Мисиль и сохранение гражданского мира! Она сделала это не ради меня! Сперва я считал его обычным прихлебателем, таскавшимся в общей свите за сыном сэчжу и генерала Сольвона, но оказалось, что принцесса Чхонмён знала его лучше. Он сохранил моих людей, жертвуя своими, намного более ценными. Уж что он при этом говорил, я могу представить, хоть лучше мне этого не знать. Я могу представить, как он дергает углом рта, и выражение его лица при этом. Самый высокомерный из элитных хваранов Сораболя, на пробном камне настоящей войны оказавшийся самым отважным, самым благородным, самым лучшим другом, какого только может пожелать мужчина. Я никогда не забуду, как во время путча Альчхон-ран вытолкал меня за ворота – и запер ворота. Я никогда не забуду застенок, когда под каленым железом дымилась его плоть, и его сдавленный стон рвал на части мой мозг, мою душу, мой рассудок. Как я висел там и не знал, живое ли еще рядом со мною тело, и бессвязно умолял его не умирать, только не умирать… Когда я отпустил Токман спасать… она сказала «всех», но я знал, что на самом деле - его… я в душе своей поставил ее жизнь – за его жизнь. Все остальное было нами сказано ради того, чтобы нас всех, не приведи Будда, не поняли правильно. Я бы умер ради того, чтобы вынести его оттуда. Но я слишком поздно осознал, что то же самое готова сделать она. Потом, через десять лет я по пьянке выжал из Янгиля, как у них это случилось: он оказался в курсе, потому что всегда держался от командира неподалеку, и пребывал в шоке сам. Выбор принцессы, чего уж. Не на той ли, первой войне она сделала этот выбор? Потому что меня она получила от сестры – какой злой иронией звучат сейчас мои слова «хочу защищать Токман, оберегать Токман, заботиться о Токман». И кто все это делает? Я? Пидам приблудился сам, очень просился в компанию – и оказался довольно полезен на определенном этапе нашей борьбы. Но свой собственный выбор Токман сделала на моих глазах, под проливным дождем, бросившись под меч с криком «нет, ты не умрешь». Хотя всеми остальными нами она жертвовала, сохраняя при этом лицо. И вот каково мне его теперь видеть, когда я не знаю, на кого из них я более зол? Нет, Токман, разумеется, сюда не придет: после того, как она под чужим именем вышла замуж – какой-то благородной семьи какая-то дочь - долго ли подделать любые записи тем, в чьих руках вся государственная машина! – я вовсе потерял ее из виду. Но Альчхон… мы как две горы в этом королевстве. Мы не можем игнорировать друг друга. Кто, кроме него, способен понять: то, что тут творится – губительно не только для Ким Юсина, демоны бы с ним, с Юсином! Это губительно для государства! Из-за мышиной возни вокруг интересов группировок, вокруг душевного состояния больной королевы мы пропустим момент, когда генерал Кэбэк вспрыгнет нам на спину и вонзит зубы в глотку. Не только мы хотим завоевать Пэкче и Когурё… они тоже этого хотят. Кто, кроме него, вытащит меня отсюда? Сказать по правде, кто этого захочет? Поэтому я рад видеть с той стороны решетки это тонкое нервное лицо и умные глаза, слышать убежденную речь, в двух словах способную описать ситуацию, возможности и риски. Он мне полезнее там, чем если бы сидел рядом, такой же компетентный и такой же беспомощный, как я сам. Я потерял Токман. Но друга я потерять не могу. * * * Иногда Волья чувствует себя единственным здравомыслящим человеком в этом королевстве. И не то, чтобы он был единственным, с кем тут можно договориться на приемлемых условиях, но он знает за собой еще одно свойство – те, кто понимает, называют его чувством юмора. Первый приступ изумления прошел, когда он увидел посередь своего лагеря, вновь перешедшего на нелегальное положение – всю царствующую династию в сопровождении одного только посеревшего от ужаса начальника стражи. В кольце обращенных на них мечей, ага. Те же и там же, только Пидама нет – но это и к лучшему. То, что сейчас Пидам – не радует никого. Очень дерзкий ход. Я не ожидал. Как будто вернулся на двадцать лет назад. Я не думал, что она вновь на это способна. То есть это та, другая, была бы способна. И говорить с тигром так, будто ты не в когтях у тигра. Покъявэй может ее убить. И ее наследника тоже, вот о чем говорит это явление. Покьявэй за это будет уничтожен. И Кая. Заставь себя считать и взвешивать. О чем ты радеешь в итоге, о своих амбициях или о народе? Нет, разумеется, я не с чистого листа об этом думаю, я думаю об этом давно. Но я полагал, что смогу еще долго об этом думать, и вот нате – решать прямо сейчас. Другого случая убить ее не представится. Если ты хочешь ее убить. Но она же знает, что не хочу. На это и ставит. Вот только я очень сильно сомневаюсь в той, кто ставит мне сегодня условия. Нынешняя бы не пришла: не ее стиль. А вот прежняя… но глядя ей в лицо, разве поймешь? Забавно, если именно эту женщину я могу убить совершенно… ладно, относительно безнаказанно. Но тогда какой смысл в ее смерти? Вероятно, я мог бы понять истину по лицу Альчхон-рана, но его лицо выражает один лишь ужас. Какой мудрый ход: ему не сказали, куда собирается государыня, пока не оказалось, что между нею и злобными убийцами он один. И теперь тут только помехи. Притащить его сюда равно могла как одна, так и вторая, здесь отгадки нет. Есть еще Чхунчху. Его присутствие доказывает государственный уровень этого визита. Но на самом деле – это Чхунчху, умелый игрок в азартные игры. У нас множество общих интересов. Мы, например, оба жаждем спасти Юсина. * * * - Как ты могла? КАК ТЫ МОГЛА?! На лице женщины, сменившей имя, блуждает довольная улыбка, которую она тщетно пытается подавить, глядя в лицо разъяренному господину мужу. Встряска определенно доставила ей большое удовольствие. - Прости, что не предупредила заранее, - примирительно говорит она. – Но если бы ты знал, ты бы никогда мне не позволил. Признаю свою вину и почтительно прошу наказания. Придем домой, можешь меня выпороть. Муж фыркает. - Встретишь своего Юсина, скажи ему, что он извращенец! - Ты его раньше встретишь. Надеюсь. Как ты думаешь, сработает? - Ну, за Чхунчху я не стал бы ручаться, но зная Волью… с ним главное – поразить его воображение и рассмешить. Думаю, оно сработало. * * * К счастью, все еще есть место, где эти двое могут выпить вместе после того, как все закончилось. Их, разумеется, узнают. К ним не лезут. И они могут поговорить. - Она назначила меня сандэдыном. Юсин кивает: - Это было мудрое решение. - Я не уверен. Ты понимаешь, что это значит? - В твоих руках право распорядиться короной. Что ты думаешь делать? Пауза. Альчхон думает. - Я должен знать, что при этом будешь делать ты, Ким Юсин. Какую бы линию я ни избрал, только твоя поддержка сделает это возможным. - За мной армия, - кивает Юсин. – За тобой правительство и совет дворян. Играя друг против друга погубим страну, но вместе мы можем все. - Чхунчху, - говорит Альчхон. – Он признанный наследник государыни. Возможно, нам стоит поддержать его, потому что не имея за собою ни армии, ни совета дворян, он один умнее нас обоих. А прецеденты были. Вся их юность была этим прецедентом. - Тогда почему ты меня спрашиваешь? Чхунчху, кажется, благоволит тебе. Во времена оны Альчхону благоволил и сановник Ыльче, и даже сын великой сэчжу Почжон… Он сам выбирает себе хозяев. И горе хозяевам, если они неправедны. - Мне не понравилась роль, которую Чхунчху сыграл в последних прискорбных событиях, - неохотно признается он. – Мне всегда казалось, что Ёмджон на самом деле был его человеком. А Пидама подставили. Юсин фыркает. На самом деле он не умеет пить и рано теряет форму. А вот Альчхона не видел пьяным никто, хотя пьющим - видели. Кто бы мог подумать, что наша нежная красна девица крепок во хмелю. - Если бы взялись подставлять тебя или меня – вышло бы у них? - Ну с тобою почти вышло. - Брось, это было личное. И потом, у них не вышло именно *со мной*! Ситуацию они разыграли как по нотам, признаю талант людей Мисиль к интригам. - Я поддержу тебя, если на это будет твоя воля, - говорит Альчхон. – Ты сын принцессы Манмён, у тебя есть права – и сила их заявить. И достаточно авторитета. - И Волья будет счастлив. Представь, сколько всего он скажет теперь, когда нет никакого Кая, а я вдруг король. - Ну не Вольей единым жива наша благословенная небесами Силла. - Есть еще Ёнчхун, сын Чинджи, какого ни на есть, а всё - короля. - У Ёнчхуна нет шансов, его сожрут. За ним нет никакой собственной силы. - Есть еще вариант, - говорит Юсин. – Совершенно законный. Ты. При отсутствии наследников санголь власть переходит сандэдыну. Думал об этом? - Думал, - прямо отвечает Альчхон. – Мне это не подходит. - Вот как? А я бы тебя поддержал. - Я устраиваю слишком многих, - говорит Альчхон, - потому что никто не ждет от меня собственной политики. Я недостаточно парадоксален для этой роли. Как и ты. Но ты по крайней мере силен. - Когда она назначала тебя сандэдыном, она же о чем-то думала? - Несомненно. Это короткое слово вместило в себя темную комнату, дыхание умирающей женщины, бесконечную печаль и конец эпохи. Было ли там и тогда что-то еще, Юсину отсюда только гадать. - Тебе никогда не казалось, что женщины тебя любят? - Мне всегда казалось, - был лаконичный и вежливый ответ, - что они любят тебя. - Когда-то – сколько лет назад? – ты потребовал от меня принять во внимание чувства женщины… - И ты ответил, что для тебя важны лишь собственные. Оставь это, иначе я могу сказать то, о чем пожалею. Нда. Друг может ошарашить. Не то, чтобы он злоупотреблял, однако на счету Альчхона несколько эпизодов, когда Юсин чувствовал себя отшлепанным. - Я думаю, - говорит он примирительно, - она могла тебе доверять. - Да. Могла. - Ты говорил о парадоксальности. Так вот, есть еще один вариант, который мы можем поддержать оба, и для Чхунчху это будет большим сюрпризом. И в целях нашего государства не изменится ничего. Альчхон не пошевелился, но Юсин и так почувствовал, что тот весь обратился во внимание. - На самом деле мы уже один раз это сделали. Он понял. - У кого больше прав, чем у нее? Или ты против? - Она уже не санголь. - Сейчас никто не санголь. И ведь он не предложил другу ничего такого, что не пережил бы сам. - Могут быть сложности с советом дворян. - Совет дворян – это ты. Если однажды мы выдали одну женщину за другую, что мешает нам вернуть прежнюю, выдав ее за кого-то третьего? - Я слушаю тебя, а слышу Пидама. - Это разобьет твою жизнь. Значит, разобьет, если на то будет ее воля. * * * Когда кто-то вроде нас с Юсином имеет дерзость полагать, будто это мы решаем, кому взойти на трон, следует помнить, что она уже обдумала все варианты, взвесила риски и потери, выбрала наилучший и приняла решение. В любом случае вести этот разговор в темноте, в сплетении рук, вдыхая аромат ее волос – и чувствовать, как все это выскальзывает и отдаляется… лучше бы без поэзии, но что с ней делать, когда ею пронизано всё? - Я не могу не предложить тебе это. - Но ты бы не хотел, верно? - Боюсь, я не имею права хотеть или не хотеть чего-то в данном вопросе. Я и так наслаждаюсь всем этим в некотором роде незаслуженно и против воли небес. Женщина, чьи волосы скользят у него между пальцами, издает тихий смешок. - Пятнадцать лет назад я честно все это выслушала. Или не все? У меня терпения не хватило? - Это было насилие! - Да уж, надо отдать должное твоей добродетели, ты сопротивлялся в рамках того, что мог себе со мною позволить! Спасибо, что вообще не выкинул меня из палатки! - Ну что вы, куджи-ним, как бы я мог. - Ну что ж, тогда неси свою долю ответственности. Ты можешь мне запретить. - Не стану, и ты это знаешь. Ты – фигура согласия всех стоящих сил королевства. И у меня есть основания думать, что ты этого хочешь. - А ты? - Я буду на твоей стороне. Женщина, сменившая имя, глубоко вздыхает. - Что тебя тревожит? Скажи мне, и мы это обсудим. - Дети. Я не хочу, чтобы мои дети стали заложниками этой жестокой игры. Я видел две смерти… Когда я был влюблен в Чхонмён. Когда ты думала, что влюблена в Юсина. И оба раза это были женщины, до ужаса похожие на тебя. Оба раза это должна была быть ты. - С твоего позволения я отошлю детей к твоему отцу, господину Хогёну. Он сумеет о них позаботиться. - Этого недостаточно. Думаю, мне следует сменить фамилию, чтобы в их отношении этот разговор даже не возникал. - И что-то еще? - Да. Я не могу возвести на трон свою жену. Я тебя потеряю. - Я не собираюсь тебя терять! – возмущенно отвечает на это женщина, сменившая имя. – Наоборот, я собираюсь тебя присвоить! Сондок владела тобою куда в большей степени, чем я, только лишь назвавшись мною! - Я не смогу ни прикоснуться к тебе, ни назвать по имени. - Эти права раздаю я, если вспомнишь. - Это дворец, куджи-ним. Там не бывает секретов. Я один из тех, кто знает об этом лучше всех: я пользовался этим всю жизнь, будучи еще офицером Нэсон – должность обязывала. - Ты собираешься нарушить все писаные правила, чтобы посадить меня на трон, - говорит она, – потому, что в твоих глазах это справедливо, и потому что ты точно знаешь, что у меня есть права. И ты думаешь, что я неспособна сохранить отношения только потому, что они формально никогда не существовали, но в сердце моем зная, что узы сии святы перед нами и небом? Ты меня недооцениваешь, господин муж. Я не Юсин. - К счастью ты совсем на него не похожа, - вполне язвительно отвечает на это господин муж. - Мне кажется, что государыне в нашем богоспасаемом королевстве и помимо меня найдется к чему приложить время, талант и силы. - Давай ввяжемся, а там посмотрим? – предлагает женщина, сменившая имя. – Будет интересно. И я никогда, никогда не откажусь от тебя. И они жили долго и счастливо и умерли в один год. И потомки их носили фамилию Со и никто не лез к ним с короной. А Юсин объединил Корею.