Сын Дракона

res plus valent, quam verba дела важнее слов Вылазки стали привычнее, чем были когда-то, в далекой прошлой жизни, балы и военные парады. Талой водой, оставшейся от чистого снега, сжатого в пылающих руках меж пальцев утекло полтора года. Жизнь стала такой, какой Улис никогда ее и не мыслил. Он заслужил уважение, и уже не из-за своей донельзя благородной крови и породистой морды; его ценили за заслуги. За несгибаемость, упорство, трезвый ум и не меньше за то, что держал язык за зубами. И этот мир, не хуже мира придворного полнился слухами. Об Улиса они разбивались, как капли дождя о лед. Мумр и Шиан почти постоянно сопровождали Улиса, все чаще и чаще именно они попадали в отряды, отправлявшиеся на разведку, или на смену караульным на дальних постах, и еще по десяткам заданий. Звания, весьма условно присутствовавшие в этой странной военизированной среде, к Улису не липли: он готов был выполнять приказы (порой искажая их на свой лад), служить, но брать ответственность не хотел. И был удивлен, когда осознал, что эту его особенность — боязнь ответственности, попытки уйти от нее, раньше всех в нем распознал Шиан. Благодаря ему Улиса определили в одну из «постоянных десяток» — разведывательных групп, состоящих из Шипов, под началом самого Шиана. И больше не вынуждали отказываться от постоянных предложений заменить того или иного десятника на вылазке с новичками. С Шианом они редко разговаривали, не имея общих тем. Шиан казался Улису слишком обтекаемым, податливым, словно теплый воск — он был спокоен и почти всегда весел, даже в самые страшные минуты. Улис же не отличался гладкостью характера, сговорчивостью и, как выразился однажды в шутку Сыч, «легкостью в обращении». Но неожиданно для обоих общая тема нашлась. Будучи явно куда более умелым воином, чем разведчиком, Шиан часто вспоминал Горлопана. — Прирожденный Шип, — говорил он шелестящим шепотом, вглядываясь в белоснежную лунную ночь, когда даже снег не скрипит под ногами. И Улис улавливал в его голосе нотки восхищения и странного, не сразу распознанного сожаления. Все же говорили они редко, но Улис вытягивал из Шиана, что мог и как мог, будучи сам немногословен и склонен долго обдумывать узнанное. Он почти пять лет в Диких Сердцах, и странно, что вообще к ним попал. Его многие не любят — считают глупым и спесивым (но это Улис видел и сам). Не смотря на это, он один из лучших Шипов: второго такого ловкого и хладнокровного Дикого нет. И он тоже избегает ответственности, предпочитая быть под чьим-то началом, нежели командовать сам. В голосе Шиана было отчетливо слышно восторг, когда он заговаривал о Горлопане. Но откуда на его спине шрамы от кнута не знал и Шиан. Благодаря этим разговорам мало-помалу Улис осознавал, что именно Шиан, так тонко умеющий читать и понимать людей, знает то, что во время драки в банной заметил, но не понял сам Улис — что маска Горлопана, надетая вместе с клеймом нового имени, хорошо скрывает его истинное лицо. Но порой трескается, позволяя увидеть спрятанное под ней. Сам Горлопан утром того же дня вместе с двумя десятками других Диких отправился на смену бойцам в дальних убежищах на границе. В той драке в банной ему сломали нос, и вернулся он с накрепко приобретенной привычкой тереть переносицу с обозначившейся горбинкой. Улис видел его слишком редко, до смешного востребованным был этот озлобленный, теперь постоянно напряженный, словно взведенная пружина, желчный человек. Казалось, его дергали на вылазки куда чаще, чем остальных. И его постоянный жест теперь — тонкие пальцы на переносице, подушечками быстро проходящиеся по горбинке и крыльям носа, чуть, едва заметно свернутого влево — неправильно зажил перебитый хрящ. Улис знал, откуда этот жест; слишком болезненно срастались ткани, слишком остро это чувствовалось в ледяных пустошах, и Горлопан постоянно трогал лицо руками. Нос зажил, а жест остался напоминанием о позоре, слабости и не способности защититься. Его присутствие в этой новой, куда более чистой и честной жизни казалось Улису усмешкой богов. Улис не помнил, когда получил шрам на скуле, когда начал коротко остригать привычные длинные волосы и брить щеки, оставляя острый клинышек бороды, какие носят рядовые в Гарраке и не отмечал за собой почти ничего, хотя чувствовал, что меняется. Но замечал в редкие моменты, когда видел Горлопана, остриг ли он привычно собранные в хвост длиной до лопаток светлые волосы. Не появился ли новый шрам на худом лице. Это вызывало злую и горькую улыбку у Улиса — свидетеля позора, едва не ставшего его участником. И часто жалеющего о том, что остался только свидетелем. В крепости было много женщин: воины, кухарки, крестьянки, прислуга. И хоть бы одна была способна вызвать в Улисе то, что он чувствовал к Горлопану. И это даже смешно. Явная указка на опасность — когда в одной связке посылают больше опытных Диких, чем следовало бы. Если идет Шиан — другого разведчика вряд ли дадут, только если это не вылазка с новичками. Улис сразу ощутил опасность и странный азарт от этого осознания, когда их собрали для того, чего на памяти Улиса он еще никогда здесь не видел: ознакомления с задачей вылазки. Шиан выглядел непривычно серьезным, он кивнул вошедшему в комнату Улису, останавливающемуся под взглядами старших у стола с разложенной на нем картой. Здесь были Мумр, недовольный Сыч, Медок. Сурок, самый младший из них, сидел рядом с Шианом, своим учителем, у горячей стены полыхающего очага; на его гладком молодом лице, не очень подвижном, все же читался страх. Улис кивнул им, перевел взгляд на карты. Уже стало известно, что они отправятся не вдесятером, как обычно, — их будет пятнадцать. И Улис единственный действительно новый человек в этой связке. Пока в зале было четырнадцать человек, если не считать Сыча и двух тысячников, которые идти не собирались. На картах изгибались перевалы Гор Отчаяния, от крепости и дальше; под одной из них был виден угол пожелтевшей карты, о изображениях на которой Улис был наслышан. В Д’сан-доре он еще никогда не бывал. Горлопан плотно прикрыл за собой двери и молча встал рядом с остальными, заглядывая в карты. Его светлые брови тут же нахмурились. — Все на месте, — кивнул, поднимаясь с места, Сыч. — Пятнадцать человек к посту у Лапы — это слишком много, — голос Горлопана звучал непривычно твердо. Улис краем глаза наблюдал за ним, зло нахмурившимся, уперевшим руку в край стола костяшками пальцев. — От постовых ничего нет уже десять дней. Это известие заставило присутствующих замолчать. — Нам их найти нужно будет? — Медок тер шею огромной своей ручищей. — Их же сменить должны были шесть дней назад. — Никто не возвращался с поста. Никаких вестей, ничего. Горлопан поглаживал пальцем край столешницы. Поднявшись, к столу подошел Шиан. Карта Д’сан-дора, которую он выудил из-под остальных, приковала всеобщее внимание. Пост находился в рискованной, слишком опасной близости с границей Рачьей Лапы. Постовые, весточки от которых должны были приходить каждые два дня — в убежище был маг, способный связываться с магом в крепости. С ними ишли лучшие разведчики. Шиан беспокойно относится к тому, что приходилось взять Сурка. Мальчик же наоборот расцвел, когда ему позволили идти с ними. Улис знал, какой он хороший разведчик, что он цирюльник и никто ловчее не умеет вырезать впившиеся в тело стрелы, даже и с зазубренными наконечниками, но не мог воспринимать этого низкорослого, с совсем детским лицом юношу и едва обозначившимися жидкими усиками как воина и вообще человека, способного постоять за себя. А Горлопан и Шиан снова в одной связке явление и вовсе небывалое, если им не предстоит тащить за собой свору новичков. Но примета не подвела. Они попали в переделки, каких если кто и ожидал — не озвучивал. Нашли и пост, и постовых, и переодетых в своих Раков. И все пошло наперекосяк, только никто не спешил возвращаться. А когда это все же пришлось сделать, выдернув с эшафота попавшего в плен Халласа, отбив Делера и еле уйдя от погони, отряд, в котором теперь был двадцать один человек, натыкнулся на самую страшную легенду севера — на свенов, поющих тварей. То, что от их песни умирает все живое, оказалось не совсем правдой. А вот то, что земля от приближения этих скрытых снежной бурей, похожих на парящие комья белого меха тварей, от издаваемого ими рева дрожит под ногами — об этом ни в каких байках не говорилось. Упав на землю и закрыв голову руками, Улис чувствовал, как дрожит все внутри, словно его бешено трясут раз за разом, не прекращая. А потом стало безумно холодно, словно одежда превратилась в ледяной кокон. С него снимали одежду. Быстро, торопливо. Хрустел смерзшийся мех, задубевшая вываренная кожа. Улис открыл глаза, совершенно не чувствуя тела. Деревянный потолок едва освещался, где-то справа трепещало неверное, слабое оранжевое пламя. Серьезный, спокойный Горлопан уверенными движениями растирал сквозь смерзшиеся свитера руки и торс Улиса, стягивал с него отошедшую от кожи одежду. Его лицо блестело от пота, под глазами залегли круги, а губы обветрились и были искусаны в кровь. В помещении, видимо, было холодно, но Улис совершенно ничего не чувствовал. Скоро он заметил еще нескольких Диких, сидящих у стен. Кто-то из них грел руки, протянув их к горящему пламени. Лиц Улис не мог различить, только склонившегося над ним Горлопана, молчаливо растирающего его грудь и шею. Скоро он заставил Улиса, едва начавшего ощущать, как болит тело и горит кожа, сесть. Поднес к его губам флягу с крепкой, теплой брагой, и Улис с трудом пил, обжигая язык и горло, чувствуя, как течет по подбородку. Горлопан вытирал ему губы, стирал пролившуюся брагу. Зачерпнув из раскрытой миски жирной мази, Горлопан растирал ее меж ладоней и тщательно, аккуратно наносил Улису на плечи, позволив привалиться спиной к своей груди. Раздумывая о непривычной серьезности и сосредоточенности Горлопана, уверенности, отсутствии привычного недовольного выражения на лице, Улис вдруг заметил, что ниже пояса тоже раздет, и налившаяся жаром и болью кожа блестит от нанесенной на нее густым слоем горячительной мази; Горлопан не укладывал его обратно на пол, позволяя положить голову себе на плечо и еще раз промазывая и растирая потерявшие от холода чувствительность пальцы Улиса. Его растрепавшиеся светлые волосы касались лица Улиса, и в оранжевом свете огня казались рыжеватыми. Вторая часть отряда, более многочисленная, нашла их спустя несколько часов. Улис уже спал к тому моменту, обморожения не случилось и его пылающая кожа болела все меньше благодаря впитывающейся мази. Обратная дорога заняла едва ли четыре дня. Они несли не очень хорошие вести — пост у Лапы потерян, из бывших там двенадцати человек уцелело только шестеро. Что решат старшие, Улис не знал. Вернувшимся дали пять дней отдыха, а потом, стирая воспоминания о произошедшем, началась череда вылазок на ближние посты, дежурство в чине десятника на стенах крепости и все то, что называется жизнью в Одиноком Великане. На нескольких рейдах, совместных со Стальными Лбами, Улис оказался в связке с Горлопаном. Но поблагодарить его не вышло, все обернулось так, что говорить раз за разом и в пустошах, и в крепости не было возможности. *** Как звали девушку, племянницу кузнеца, чинящего оружие, Улис не помнил. Но ее настойчивое внимание было довольно красноречиво; она была красива, и красива совершенно правильно и откровенно — привычные для северянок крутые формы, пышная грудь и широкие бедра. В ней все было хорошо, а еще лучше то, что и ее в Улисе все устраивает. Обнимая ее, Улис пытался забыть то, что терзало его уже, кажется, целую вечность. Но желание чувствовать, вжимая пальцы в кожу, не упругую мягкость девичьего тела, а податливость тела сильного и гибкого, рельеф мышц и узор шрамов от кнута, расчертивших спину, не давало ему долго тешить девушку видимостью взаимности. Так, отстранив ее, прижавшуюся в темном коридоре крепости, Улис выскочил в один из тренировочных залов, а она вышла следом, и тут же схватила за руку остановившегося Улиса, готовая держаться крепче, если он попробует снова освободиться и уйти. Но он стоял, а потом сделал несколько шагов вперед, увлеченный зрелищем настолько, что, кажется, не заметил ее. В окружении множества наблюдающих, под дружный хор, считающий «двести шестьдесят, двести шестьдесят один!», двое мужчин отжимались на раскрытых ладонях от пола и, судя по растертым красным костяшкам пальцев, первые раз сто они отжимались на кулаках. Еще один лежал рядом на боку, выбыв из соревнования и, выравнивая дыхание, обхватив себя одной рукой, наблюдал с полуулыбкой. Они были обнажены по пояс, напряженные мышцы побелели и напряжение это явно проступало в дрожании локтей и плеч. Окружающие с восторгом продолжали считать, а Улис не мог оторвать взгляда от задыхающегося Горлопана. С его лица пятнами сошла краснота напряжения и он стал бледен, побелели скулы и высохли губы. Он блестел от пота, и пот тек по вискам, капал с кончика острого носа. Когда вышел старший, его даже не сразу замечают. Потом умолкли считающие, поднялся быстро на ноги выбывший раньше третий воин. Соперник Горлопана озирался и обессилено опустился на пол, ему помогли подняться под недовольным взглядом сотника. А Горлопан, чуть повернув голову и скосив глаза, не останавливался. Кто-то снова начал считать, а сотник молчал. Доведя до ровного счета «триста!», Горлопан упал набок. Сотник покачал головой, скривив рот в гримасе недовольства. Присутствующие смеялись, с уважением и одобрением поглядывая на Горлопана, потного, мертвенно бледного, изможденного, зло улыбающегося старшему. И тот только и сделал, что дал отмашку рукой и ушел. Горлопан прикрыл серые, кажущиеся сейчас Улису ярче глаза, облизал губы, когда ему пытались помочь подняться с пола, подхватив под локти. Ресницы слиплись в поту. Он поднялся сам, и заметил Улиса, но ни выражение лица, ни прищур глаз не изменились. А Улис с кривой слабой улыбкой смотрел неотрывно, пока он ушел, обтирая потное тело рубахой. И обернулся к повисшей на нем девочке, тоже с восхищением наблюдавшей. То, что ему нужно, невозможно было заменить тем, что она из себя представляет; невозможно, и даже объяснять это не стоит, Улис просто ушел, и больше не появлялся в кузнице.