Гранатовое время

Когда долго дышишь в шарф, он потом пропитан холодной влагой у рта. Гранатовое время. Снег уже не чавкает под ногами чёрной вязкой лужей – он уже застыл, успокоился, белыми горстками собираясь на носках ботинков. Из-под него напоминанием о вчерашней осени торчит желтовато-зелёная трава – её тоже заметает зима. Не календарная, нет. Просто ни зима, ни осень. Гранатовое время. Снежинки пролетают, задевают и царапают щёки, обдавая приятным, праздничным каким-то холодком. Когда долго дышишь в шарф, он потом пропитан холодной влагой у рта. В кармане немного застывшими руками теребить бальзам для губ и связку ключей – а где-то там ещё перчатки должны быть. Ноги не чувствуют холода, наверное, потому что ноги просто не чувствуют. И Окура небрежно стряхнёт с головы пару снежинок, на ботинках принеся горстки снега на порог, и проигнорирует ворчание о том, что: «Сам таскаешь грязь с улицы, а потом удивляешься, что у меня так грязно!» Но то не грязь – снег уже застыл, успокоился. И когда долго дышишь в шарф, он потом остаётся влажными шерстинками на губах, и если Рё потянется за поцелуем… — Фу, Таччон, какого чёрта! У меня уже комки этой шерсти в желудке, наверное. Таччон улыбнётся тому, как Рё сморщит лицо и высунет язык, отворачиваясь и начиная отплёвываться от противных назойливых ниточек. Он закатит глаза на смех младшего, дёрнет его за шарф и поторопит: — Ты будешь заходить или нет? А потом снег снова растает. И единственное, что будет всё ещё связывать Окуру и уверенность в наступившей зиме – вкус граната на губах. Он будет лёжа на кровати вглядываться в небо за окном, какое-то оранжевое даже в ночи. Оно плачёт снего-дождём и смеётся редким шелестом отсталых деревьев – тех, у которых листья ещё не опали. Ущербная луна… — Ты опять замял все гранаты? Окура чуть повернёт голову, чтобы взглядом окинуть голые плечи Нишикидо и поёжиться – на улице в таком виде он бы загнулся, как тот сухой листик в луже из растаявшего снега. — Ага. Кровать прогнётся под новым весом и Окура рассмеётся, услышав: — Иногда мне кажется, что ты приходишь только потому, что у меня есть гранаты. Он поёжится под щекотливым касанием по груди и закроет глаза. — Тогда сейчас было бы самое время уйти. Окура ненавидит эту зимнюю часть, когда на губах трещинки – широко улыбаться больно. А ещё есть гранаты, разъедающие ранки своим соком. Окура даже купил несколько бальзамов для губ, чтобы они были целыми, и всё бы ничего, если бы не… — Опять, что ли? — вытирая собственные губы тыльной стороной ладони и шипя, — Убери эту дрянь со своего рта. Окура хмыкнет и демонстративно покусает свои губы: — Сам убери. И тогда Рё с кривой усмешкой вцепится в них зубами, терзая и упиваясь до последней капли воздуха в лёгких. Голова Окуры пойдёт кругом, и он будет чувствовать, как пульсируют его губы, когда Рё довольно пробежится по ним языком, не обнаружив никаких остатков бальзама. — Счёт, пожалуйста, — хмыкнет он удовлетворённо и невольно задержит взгляд на болезненно припухших и ярких губах – гранатового цвета. Окура подумает, что трещинки после гранатового сока болят так же, как губы после поцелуя Рё. Но теперь-то он будет знать – от последнего бальзам уже не спасёт.