Ангел

Луи взял бледную, тяжелую руку кудрявого в свою, притом так аккуратно, словно она была из хрусталя. Для него, в принципе, это так и было. - Гарри… Ты ведь слышишь меня сейчас, да? Надеюсь, что да. Так говорят доктора, успокаивая всех, но я действительно верю в это. Ведь ты сильный. Очень сильный. Ты должен быть таким. Ты не должен… Губы юноши сжались в тонкую полоску. Он не мог произнести последнее слово. Не хотел его произносить, словно оно сделает лишь хуже. - Пять лет прошло с нашего знакомства с тобой. Ты многое запомнил из наших встреч? Ведь их было очень много. Нас никогда никто и ничто не разделяло. Были какие-то простые правила, но мы и их умели нарушать. Лиам, Найл, Зейн – все они знали о нашей тайне. Я долго уговаривал тебя не говорить им ничего, боясь, что они это не воспримут, как хотелось бы. Но, оказывается, я ошибался. После нашего первого тура мы все же признались парням, а что они? Они смеялись. Зейн хитро улыбался, Лиам хихикал, а Найл смеялся в голос. Они все знали. Ты спросил их: «Откуда?» И тогда все они сказали, что нас выдал взгляд. Взгляд влюбленных идиотов, не думавших ни о чем, кроме как друг о друге. И я удивился, услышав это, не знал, как реагировать, но затем увидел твои глаза… Я утонул в них. Забылся. Потерялся. Такие яркие, блестящие, любящие. Надеюсь, что я смотрю на тебя так же. Темноволосый временами поглядывал на капельницы, стоящие рядом, кардиомонитор, переводил взгляд на почти не поднимающуюся грудь, от чего в его собственной все сильнее сжималось от боли сердце. С каждым новым разом звук на небольшом устройстве, считывающим пульс, становился все реже. С каждой секундой все становилось уже ужаснее и плачевнее. Нет. Не позволю. Он уже не обращал внимания на свои слезы, проклиная их, ведь они не давали Луи видеть своего Ангела, погибающего в его руках. Голубоглазый опустил свой взгляд, словно боясь, что Гарри будет судить его за слабость, немощность, беспомощность. Но сейчас лишь он сам судил себя. - Ненавижу этот чертов «эффект бабочки»… Стайлс, ты помнишь 2012 год? Нам запретили находиться рядом на публике, хотя ты так бесился по этому поводу. И, примерно через месяц после этого, по окончанию концерта нас повели в разные отели с охранниками. Я смирился с этим, а ты, проклиная всех, вырвался из их хватки и побежал ко мне, будто боясь, что со мной что-нибудь случится. Мы думали, что все будет хорошо. Но почему тогда я сегодня бежал к машине скорой помощи, пробиваясь через врачей, чтобы увидеть тебя, окровавленного, лежащего на носилках? Почему? Почему, Хаз? Почему это произошло с тобой? С моим ангелом? Почему ты не открываешь свои янтарные глаза? Куда подевала твоя лучезарная улыбка? Кардиомонитор постепенно замолкал; теперь это было куда быстрее, чем раньше. У Луи началась истерика. Он рыдал, зная, что не в силах ничем помочь. Потому что здесь уже никак не поможешь. От зеленоглазого словно веяло умиротворением, холодом, излишним спокойствием. Смертью. Здесь нельзя было ничего перепутать, ошибаться – жизнь показывала Томлинсону, что его единственная в жизни любовь перестала существовать в этом мире. Теперь он будет защищать Луи. Теперь он умеет летать. Теперь он – ангел.