***
Джино валялся на диване в наушниках и с книгой на лице. Очередной рыцарский роман о чести и приключениях. Решительно, Джино не повезло родиться в мире, где вместо шпаги в руках и верного коня – панель управления и огромное железное чудовище. Это, впрочем, не мешало рыцарю до безумия любить своего Тристана. Аня заблокировала дверь и тихо прошла сразу к шкафу, доставая оттуда плед, чтобы затем накрыть им рыцаря. В комнате довольно тепло, но камин почти погас, пришлось поколдовать над этим, чтобы пламя вновь разрослось. Джино любит смотреть на огонь. Настоящий камин и висящая над ним шпага – так типично для юного рыцаря. На дорогом и очень мягком ковре валялась самая обыкновенная гитара. Значит, этап грустных баллад и пафосных страданий пройден. Рядом на стопке книг, заботливо прикрытых какой-то ранее государственной важности бумагой, стоит чашка чая. Джино не в том состоянии, чтобы напиваться, но и не в том, чтобы не пить совсем ничего. Аня сделала пару фотографий − просто так, на память – и присела на подлокотник дивана, задумчиво касаясь кончиками пальцев тонких золотых косичек рыцаря. Волосы у Джино жесткие, непослушные, но Альстрейм любит переплетать их, зная, что только ей он может доверить это. Коснулась холодными пальцами лба, и рыцарь вздрогнул, просыпаясь и убирая с лица книгу. Вздрогнул, но не испугался: чувствовал, что она придет. Она не могла не прийти, ведь кто еще может поговорить с ним так? Откровенно, спокойно, без уверток и сочувствия, с пониманием и абсолютно искренне. Ведь они в одной стае, и господин у них один, и судьба. Только вот Аня это понимает и принимает как есть – со всеми привилегиями их положения и ужасами работы. Ее не мучает совесть за убитых, за тех, кто лишился родины, ее вообще мучает лишь собственная память. Но Аня знает, что Джино, увы, настоящий рыцарь. Такой, что исполнит несправедливый приказ, а после долго будет заниматься самобичеванием, страдать от того, что не мог не сделать и искать выход, каждый раз упираясь в глухую стену. Вайнберг тот еще баран, но рогов у него пока не водится, а биться головой о кирпичи – не лучший выход. − Устал? – только кивок в ответ. Пододвинулся, чтобы она могла сесть, и теперь Альстрейм неспешно расплетает светлые пряди, зная, что Джино это успокаивает. – Сузаку волновался. Неопределенный хмык, и снова закрыл глаза. Деланное равнодушие, значит внутри – буря. И не важно уже, что стало поводом. Снежный ком тронулся и сейчас уже летит на полной скорости по душе, собирая в себя всю грязь и бросая в лицо рыцарю, оставляя ледяную борозду, которая нескоро затянется. Джино наугад протягивает руку, быстро находит на полу гитару и начинает медленно перебирать струны. Апатия и усталость в голубых глазах делают их из небесно-ярких туманными, как предрассветное небо. Вайнберг мурлычит что-то себе под нос и вздыхает, а Аня вспоминает слова песни, которую слышала недавно. Возможно даже от самого Джино.Солнце, мне кажется, ты устало светить. Солнце, мне кажется, ты просто устало. Ляг скорей в облака, отдохни. Я поправлю тебе одеяло…
Джино улыбается уголками губ и, хотя Аня поет совсем тихо, ему нравится. Спокойный, привычный голос – лучшая колыбельная. Теперь он наигрывает именно эту мелодию, и Аня вспоминает, когда первый раз услышала эту песню. Тогда они сидели в какой-то гостинице, Альстрейм не помнит даже, в какой части Евросоюза, но помнит, что после очередного сражения. Там был Сузаку, озлобленный на весь мир и хмурый настолько, что Джино и сейчас в сравнении с ним воплощает радость. А тогда Вайнберг пел. Долго, громко и красиво. Они выпили, а Куруруги забился в угол, отвернулся, нахохлился, как замерзший воробей. Джино хотел подбодрить его, но в итоге так ударился в лирику и светлую грусть, что не заметил, как сам впал в состояние, близкое к светлому трауру по утопии. Он пел о разделенных смертью возлюбленных, о менестрелях, погибших на войне, о бесславных сражениях и красоте мира. Тогда Сузаку плакал. Думал, что тихо и незаметно, но Аня умеет видеть то, что не хотят видеть другие. Боль Куруруги и грусть Вайнберга, к примеру.Солнце, забудь обо всем, Я отменю все метеосводки. Хочешь, я буду беречь твой сон - Самый сладкий и самый короткий Сон...
Джино играл и улыбался, не открывая глаз. Наверное, представлял себе космическую колыбель, где в звездной пыли плавно покачивается огромный огненный шар… Улыбка становилась все привычнее, и неуловимые на первый взгляд тоска и боль отступали. Аня знала, что он не сломается. Не в этот раз точно. Чтобы сломить такое чудо, нужно заставить его совершить нечто поистине чудовищное. Но кому нужно потухшее Солнце? За чудовищным пошлют других, а его сберегут, сберегут до последнего. Потому что такие, как Джино, нужны всем. Чтобы светить и радовать.Белые лилии спят на темной воде, Спят лунные кратеры, космоса черные дыры, И ты плывешь сквозь них в темноте К берегам совершенного мира…
Спи, рыцарь. Пусть во сне ты будешь скакать на своем белом коне навстречу чудовищам, спасать прекрасных дам и праздновать честные победы. Твое место там, в волшебных снах. А здесь – лишь твоя грустная тень.Прячет в ладони лицо Юный месяц - печальный и кроткий. Он ведь знает о том, что твой сон - Самый сладкий и самый короткий Сон...
Завтра блистательный сэр Вайнберг снова будет радовать дам цветами и необычными комплиментами, но сегодня Джино просто уставший от всего на свете мальчишка, который мечтает попасть в свои сны. Жаль только, что долг все равно заставит его проснуться…