Обритая

Когда закончилась война, ей обрили голову. Те же самые мужчины, которые ходили к ней в годы оккупации, платили и брали свое. Те же самые женщины, мужья и отцы которых прятались у нее в кладовке, зная, что именно там не будут искать ни евреев, ни коммунистов. Те же самые люди, в конце концов, которые одалживались у нее то солью, то выпивкой — немецкой, проклятой выпивкой. До войны их не волновало, что их соседка — шлюха и водит к себе мужчин. Ну разве что свой гусак куда не надо клюв навострит, так гусака можно и мокрой тряпкой вразумить, в крайнем случае сковородкой. Во время войны их не печалило, что их соседка — немецкая шлюха и водит к себе офицеров-оккупантов. Ну разве что перепьются и начнут песни орать, так это редкость: «Немец — корректен!». А сейчас им был нужен козел отпущения. Когда закончилась война, ей стали чаще вспоминаться уроки воскресной школы. Нет, не про «подставь другую щеку» — хотя что еще она могла сделать в своем положении. Притча про смоковницу из Нового Завета тоже нехороша, по плодам в любом из соседей узнается сорняк похлеще ее самой, и пирожник с первого этажа, каждый день угощавший все тех же офицеров кофе — еще самый достойный пример. Вспоминался Ветхий Завет, притча о жертвенном животном, кое раз в год изгоняли в пустыню, дабы оно унесло грехи всего народа. Что ж, по крайней мере, она такая не одна. Не только ее протащили по улицам в одном белье, с выбритой головой и размалеванным лицом. Не только ее сторонятся и осыпают насмешками. По крайней мере, ей не выжгли свастику на щеке. И она не забеременела от немца. Больше того, она всегда получала от клиентов оговоренную плату и порой немного сверх того — а кое-кто из водившихся с чужими офицерами и платы не получил. Сегодня домохозяин отказал ей от квартиры. Не хочет, мол, чтобы его дом молва связывала с немецкой подстилкой. Она уедет, конечно же. Не так уж много у нее вещей, и почти все можно бросить. Она возьмет, кроме самого необходимого, только деньги и подарки клиентов: часы, украшения, коньяк… На новом месте, где бы оно ни оказалось, можно будет продать все это барахло. А через год-полтора и волосы отрастут. И никто ничего не узнает, всего лишь взглянув на нее.