Волки в овечьих шкурах

Похороны Джефферсона прошли очень скромно, кроме Дэвида и Эммы на них никто не присутствовал, даже лучший друг покойника – Голд. Собственно, удивление это ни у кого не вызвало, разве что Эмма мельком подумала о том, как нелепо все в этом мире: приходишь ты сюда один и уходишь один. Хороший ты был человек, плохой – значения не имеет. Полиция не обязана была приходить сюда, но Эмма в какой-то мере сочувствовала Джефферсону, ведь он не был виноват в своей болезни. Жаль, что теперь они не узнают, кто же выпустил больных из палат. Надежды найти Белль Френч почти не осталось, а больше не с кого было спросить. Светило солнце, Эмма впервые за долгое время надела легкую куртку и теперь с чувством стыда наслаждалась мимолетным теплом. Дэвид стоял рядом, склонив голову, и слушал бормотание священника. Когда тот закончил, Эмма открыла глаза, вздохнула, поежилась и сказала Дэвиду: – Одной проблемой меньше. Вот уж за это ей точно стыдно не было. Джефферсон представлял угрозу? Представлял. Она теперь устранена? Устранена. А о том, плохо или хорошо то, что умер человек, они не говорят. Дэвид кивнул и ничего не ответил. Эмма покосилась на него. Подумала, что не станет заговаривать на неприятную тему, но все же заговорила: – Слушай, давай замнем, а? Ее откровение, случившееся не так давно, на Дэвида подействовало очень сильно. Он не прекратил ходить на работу, но с Эммой теперь старался пересекаться поменьше. Сюда им пришлось пойти вдвоем, и Эмма знала, что на стоянке у кладбища Дэвид быстро юркнет в свою машину и помчится в участок, где постарается весь день пропадать в чужих кабинетах. Эмме было не по себе. Возможно, стоило как-то подготовить Дэвида ко всему этому, но зачем? Ее вот никто не готовил. Эмма одновременно ощущала и удовлетворение, и раскаяние, и эта двойственность ее убивала. Дэвид продолжал молчать, шагая вперед и не глядя на Эмму, тогда она схватила его за руку и заставила остановиться. В конце концов, они взрослые люди, что за нелепые замалчивания и избегания друг друга? – Дэвид! В ответ она получила быстрый взгляд и только. Дэвид упрямо сжимал губы. Но Эмма не собиралась сдаваться так быстро. Может быть, он не считал ее своим другом, но она – да. Во всяком случае, он был ей ближе, чем многие другие в этом городе. И она не хотела его терять. Еще и его. Может быть, сумей она это сделать, взяла бы слова обратно, но уже поздно. Разве что организовать Дэвиду потерю памяти… Дэвид шумно вздохнул, не пытаясь, к счастью, поспешно забрать руку. Посмотрел назад, где могильщики забрасывали землей могилу Джефферсона, затем на терпеливо ждущую Эмму. И сказал едва слышно: – Мне очень стыдно. Я просто не понимаю, как оправдаться, – Дэвид понурился. Весь такой большой и сильный, сейчас он выглядел абсолютно уязвимым. Эмме стало его по-настоящему жалко. Она всей душой пожелала никогда не рассказывать ему правды. Но как же теперь быть? – Дэвид, – она сжала его ладонь. – Ты был пьян. И горевал. У тебя помутилось в голове. Да и я не очень-то сопротивлялась. Все это было правдой. Самой настоящей правдой, от которой глупо отмахиваться. Следует просто принять ее. Переварить. И жить дальше. Тем более, что Дэвид не пытался отказываться: он сразу и почти безоговорочно принял то, что рассказала ему Эмма. Может быть, не видел повода ей не доверять. А может быть, и сам помнил что-то смутно, и слова Эммы только подтвердили подозрения. В любом случае, он вел себя так, как можно было от него ожидать. Как ожидала от него Эмма. И это было бесконечно приятно, несмотря на всю неприятность ситуации. Дэвид грустно посмотрел на Эмму. – Может, оно и так, – пробормотал он. – Но как же это Мэри Маргарет рассказать? Эмма подавилась на вдохе. – А зачем рассказывать ей? – сипло поинтересовалась она. Солнце спряталось за тучами, набежал холодок, захотелось побыстрее сесть в машину и отправиться в участок, где ждет горячий вкусный кофе. – Как же, – смутился Дэвид. – Совсем не рассказывать? Эмма приподняла брови. Временами напарник напоминал ей ребенка. Большого такого. Которого всему учить и учить. – Зачем? – повторила она. – Ладно бы я хотела вас разлучить – но тогда бы я сразу все Мэри Маргарет рассказала. Они, конечно, давно не дружили, но подставлять так Дэвида у Эммы в мыслях не было. Ее заботил только тот факт, что она вынуждена была переживать все в одиночку. Но теперь на душе стало полегче. Складывалось впечатление, что кто-то отвел от нее свой пристальный взгляд – и мало-помалу жизнь начала складываться. Сначала Джефферсон, потом проблема с Дэвидом. Может быть, еще и с Региной что-то разрешится? Эмма не загадывала, но очень бы хотела, чтобы именно так все и вышло. А там, глядишь, и подвижки в основном деле пойдут. Вот и солнце неспроста выглянуло сегодня – это наверняка намек свыше, мол, держи хвост пистолетом, Эмма, еще ничего не потеряно! Зато потерян был Дэвид, и Эмма уже считала своим долгом помочь ему найтись. – Идем, – сказала она с улыбкой. – Поговорим по дороге. Отказа она бы не приняла, поэтому, видимо, Дэвид и согласился. До участка они добрались быстро, но долго еще сидели в «жуке» и обсуждали то, что следовало обсудить давно. Эмма сама не поняла, как ей удалось убедить Дэвида не так уж сильно расстраиваться. В конце концов, она и сама поверила себе: ну, был у них секс. Да, не очень хороший. Дальше-то что? Умирать, что ли? Они живы, здоровы, прекрасно друг к другу относятся – это ли не повод спокойно жить дальше? Теперь-то Эмма точно знала, что эта проблема никогда не была настоящей проблемой. А раз нет, то и сейчас не надо делать из нее таковую. Дэвид, в итоге, немного взбодрился, внял уговорам и передумал делиться своим проступком с Мэри Маргарет. Эмма была только рада, потому что могла представить, как именно Мэри Маргарет отреагирует. И не была готова отражать атаку. Да и как вообще можно быть к такому готовой? Нет, нет и еще раз нет! – Слушай, ну я еще раз прошу прощения, – сказал донельзя смущенный Дэвид, которого Эмма заверила, что ей не нужны никакие ползанья на коленях и принесения жертв. – Если бы я знал… – Если бы ты знал, мы бы вместе не работали, – усмехнулась Эмма, качая головой, и хлопнула Дэвида по плечу. – А так, видишь, пережили. Дэвид кивнул. Потом открыл рот, видно, хотел спросить еще что-то, но тут же закрыл и покраснел, хотя казалось – куда уж больше? Эмма закатила глаза. – Говори! – велела она. – Говори и покончим со всем этим сегодня! Дэвид покачал головой, но Эмма стукнула его по плечу. – Говори! – повторила она, желая закрыть эту тему раз и навсегда. Со стороны Дэвида последовал шумный выдох, потом еще один. И еще. Эмма уже почти потеряла терпение, когда, наконец, услышала: – Да я просто хотел… ты же вроде с Региной была… а с мужчинами тоже… Эмма, ожидавшая чего-то пострашнее – или посерьезнее, – на мгновение застыла. Потом покатилась в смехе. Дэвид недоуменно и одновременно с облегчением взирал на нее, ждал, пока она перестанет смеяться. – А чего, – забубнил он обиженно, – я просто не знаю, чего ты там… как… Он запутался в словах и махнул рукой. – Вот! Лучше бы не спрашивал! – Все нормально, – проговорила Эмма, утирая невольные слезы. – И у меня тоже. С этим делом – все нормально. Она знала, что не ответила на вопрос, ну так ей и необязательно было это делать. Никто ее не заставлял, Дэвид всего лишь обозначил свой интерес к этому вопросу. Будь Эмма на его месте, наверное, тоже поинтересовалась бы. А так… Так это показало, что Дэвид, в общем-то, свыкся с мыслью о досадном и нелепом случае, произошедшем между ними, раз уж принялся спрашивать о других вещах. Они вышли из машины, Эмма закинула ключи в карман и достала оттуда мобильник. Включила его, убедилась в отсутствии звонков и сообщений, вздохнула и пошла следом за Дэвидом в участок. Настроение, поднявшееся было после похорон, снова принялось падать. Лили уехала. Эмма пыталась звонить и ей, после того, как в голове у нее все пришло в норму, но ничего не вышло. Лили не отвечала на смс, на звонки, игнорировала скайп и вайбер, а застать ее в гостинице Эмма никак не могла. Сначала Эмма переживала, потом махнула рукой. Проблем у нее было выше крыши. Еще и Лили. Плюс одна проблема. Ничего страшного. Уже нет. Да и, если признаваться честно, Эмму больше волновала Регина – здесь и сейчас. А особенно ее волновало то, что они оказались предельно близки к откровенному разговору. Получится ли еще раз вывести к нему Регину? Эмма отдавала себе отчет в том, что не очень хорошо поступает с Лили, но ведь у них и не было ничего такого, что можно разрушить в один момент. Да, они спали вместе. Да, Эмма думала, что, может быть, стоит перевести все это в другую плоскость. Да, Лили звала ее переехать в Бостон обратно. Но все это никогда ни во что не выливалось. Одни размышления не означают отношения. Должна ли Эмма была чувствовать себя виноватой или предательницей? Вовсе нет. Вот она и не чувствовала. Ну, почти. Сидел, конечно, внутри червячок сомнений, подгрызал все, до чего дотягивался. Эмма старалась его особо не кормить. Крутя в руках телефон, Эмма вошла в офис. Тут же раздался звонок, она потянулась было ответить, но звонил стационарный. Пришлось бежать к столу. – Слушаю! – Шериф Свон? – Да, кто это? – Эмма села. Сердце учащенно забилось почему-то. – Меня зовут Майк, я звоню из криминалистической лаборатории Бостона. От вас поступал запрос… – Да-да, – торопливо перебила Эмма. – Видеозапись. – Да. К сожалению, результат такой же: это монтаж. Если хотите, я могу письмом подробнее рассказать, что… – Нет, – снова перебила Эмма, на этот раз раздосадовано. – Спасибо вам. До свиданья. Майк что-то еще говорил, но она уже повесила трубку. Черт. Монтаж. В принципе, тут мало надежд было, Эмма и сама понимала, что волк в Руби превратиться не мог, так что… Так что оставалось только грешить на гипноз. Но кому вообще все это было нужно? Зачем гипнотизировать ее? Ответ, конечно, есть: потому что просто так в Руби она бы не выстрелила. Ни при каких обстоятельствах. Если бы к машине несся бы человек, максимум, что сделала бы Эмма, так это выстрелила бы ему в ногу, чтобы заставить остановиться. Но там был зверь, и она стреляла на поражение. Самым разумным объяснением всему был тот факт, что кто-то очень сильно хотел, чтобы Эмма уехала из города – так или иначе. Под подозрение в таком случае попадали только двое: Голд и Регина. И если подобное рвение Регины можно было легко объяснить, то чем же таким Эмма мешала – и, видимо, мешает – Голду? Он боялся, что она что-то раскопает насчет него? Очевидно. Как он не понимает, что такими действиями всего лишь привлекает к себе больше интереса! Эмма еще раз посмотрела на экран мобильника. Лили ей не звонила, зато пару раз звонил Джонс. Эмма понятия не имела, откуда он достал ее номер, но менять его из-за какого-то надоедливого прилипалы не собиралась. Джонс раздражал ее, она не понимала, почему он так быстро вышел из тюрьмы и чем она заслужила его пристальное внимание. Она не заигрывала с ним, не отвечала на флирт, более того, попросту игнорировала. Наверное, правильно говорят: чем больше не замечаешь, тем больше к тебе интерес. Но не будешь же проверять и начинать вести себя иначе? А то еще получишь то, на что совершенно не рассчитываешь. Эмма не удержалась и зевнула. То ли от мыслей о Джонсе, который в ее расследовании был абсолютно бесполезен, то ли из-за плохих снов, преследовавших ее сегодня всю ночью. В кошмаре снова был фиолетовый дым, правда, на этот раз Эмма умудрилась из него выбраться и уже со стороны наблюдала, как дракон, из пасти и ноздрей которого и валил этот дым, жует красные, прямо-таки кровавые яблоки. Дракон смотрел на Эмму, но попыток догнать не делал. Сидел себе на земле и ел. Странный выбор диеты, но кто Эмма такая, чтобы осуждать драконов? Тем более, что яблоки она и сама любила. Проснулась она, как и всегда, с жутким першением в горле, долго откашливалась в ванной и отпивалась холодной водой. Питер, которого она разбудила своей возней, посоветовал сходить к Хопперу, и Эмма, накануне как раз думавшая про него, решила, что однажды обязательно это сделает. Все-таки клятва Гиппократа не должна помешать Хопперу помочь ей. Если он сумеет, конечно. Потому что сны начали выводить ее из себя. Да и то, что она выносила из них ощущения, ничего хорошего не обещало. Следовало разобраться. Как и со всем остальным. Эмма прищурилась, глядя в окно. Кажется, из тех яблок, что жевал дракон, шла кровь. Что бы это могло значить? Давно пора обратиться к соннику. В дверь офиса постучали, Дэвид крикнул «Входите!», и внутрь просунулся тощий Дэн – разносчик всяких разностей. Сегодня вот он принес какой-то запечатанный пакет, за который пришлось расписаться. На вопрос, откуда он его взял, Дэн пожал плечами и сообщил, что пакет лежал у него на столе вместе с другими доставками. Эмма переглянулась с Дэвидом, дождалась, пока Дэн уйдет, и вскрыла посылку. Кассета. Это была еще одна кассета. Уже предполагая, что именно увидит на ней, Эмма включила проигрыватель и замерла в ожидании. На экране появилась Руби. Чуть пошатываясь, она подошла к магазинчику Голда – в кадре четко было видно, что это именно его магазин – и вошла. За следующие десять минут, которые пришлось промотать, ничего не изменилось, Эмма уже подумала, что и не изменится, как вдруг вышедшая Руби достала из кармана какой-то пузырек и залпом осушила его. – Стоп! – Дэвид остановил кадр и вскочил. – Наркотики? Голд продал? Он сиял: готовое доказательство! Эмма поморщилась. Ей бы хотелось так думать, но… – Она могла принести это с собой: достает же из кармана. Да и мало ли, что там? Может, сок. – А к Голду зачем ходила? – Да мало ли. Может, плату за аренду занесла. – Десять минут заносила? – упорно не сдавался Дэвид. Эмма развела руками. – Ну, мало ли… Ей очень хотелось согласиться с Дэвидом. И прямо сейчас взять и отправиться к Голду, показать ему запись, спросить, а что это Руби к нему заходила… Но она понимала, что не получит ничего, кроме обидных комментариев и злого смеха. Голд – как скользкий угорь: ты тянешь его, тянешь из воды, а он раз – и обратно плюхается. И уже оттуда язык тебе показывает. Эмма понятия не имела, может ли угорь показывать язык и есть ли он у него, но полагала, что если да, то именно так все и происходит. – Давай, я отправлю кассету на экспертизу? – предложил Дэвид. – Давай, – кивнула Эмма. – И заодно пусть на отпечатки проверят. На прошлых кассетах отпечатков не нашли, но стоит попытаться снова. Никогда не знает, где повезет. Восторга новая улика у Эммы не вызвала. На записи не происходило ничего криминального с точки зрения непосвященного человека. Это Эмма может догадываться или даже знать, что Голд не так прост и что Руби с ним имела какие-то дела, а со стороны ее догадки кажутся высосанными из пальца. Ну вот что ей на это скажет Спенсер? Скорее всего, ничего. И окажется прав – что сказать-то можно? Зашла Руби к Голду – разве нельзя к нему заходить? Десять минут там провела – нельзя там провести десять минут? Выпила что-то, что достала из своего кармана – в карманах нельзя проносить жидкости и пить их? Нет, тут, конечно, ни к чему не подкопаешься. Зачем вообще прислали эту кассету? Чтобы еще больше убедить Эмму в причастности Голда? Так она и так знает это, лишний раз доказывать не нужно. Эмма решительно поднялась со стула, взяла куртку и направилась к двери. Дэвид окликнул ее: – Ты куда? – Сегодня не вернусь уже, – невпопад ответила она и быстро вышла из офиса. Мысль, которую она старательно гнала от себя достаточно долгое время, вернулась и не давала покоя. И уж с ней-то Эмма вполне могла разобраться. По крайней мере, попытаться. И именно сегодня. Перед тем, как исполнить задуманное, Эмма все же заехала к Голду. Постояла перед его магазином, не заходя внутрь, рассмотрела расположение камер. Прикинула, а есть ли камеры внутри. Впрочем, неважно: Голд наверняка постарался сделать так, чтобы они ничего не засняли. Или же попросту удалил все записи. Как? У этого человека множество тузов в рукаве, если бы Эмма взялась считать, она бы наверняка сбилась со счета. Итак, связь Голда с Руби подтверждена: не для суда, конечно, но для Эммы. Окончательно. До этого были одни слова, теперь же есть и видеоподтверждение. Эмма могла вслух не соглашаться с Дэвидом, но на самом деле она считала так же, как и он: Руби зашла, получила что-то от Голда и, выйдя, приняла это что-то. Как и говорила Азурия: наркотики. Благодаря своему приютскому прошлому Эмма могла бы залезть к Голду в магазин после его закрытия и проверить там все. Вот только у нее были большие подозрения в том, что он держит свой товар на рабочем месте. Приносит с собой, скорее всего. А лаборатория – в подвале. Это очень удобно. И вот уж туда Эмма вряд ли сможет забраться. Все еще раздумывая, как лучше поступить, Эмма развернулась, собираясь отправиться по своим делам, и едва не наступила на пса-долматинца, бросившегося ей под ноги. – Понго! Понго, ко мне! Разумеется, это был Арчи Хоппер. При виде Эммы он застыл на мгновение, на некрасивом лице его проступила краснота, сменившаяся конфузом. Он явно не знал, что ему делать. Эмма усмехнулась. Да уж, без вдовы Лукас горожане, кажется, чувствуют себя детьми малыми: кто же будет их направлять? – Добрый день, мистер Хоппер, – как можно вежливее поздоровалась Эмма и даже чуть склонила голову. – Как ваши дела? Хоппер открыл рот. Закрыл его. Снова открыл. Снова закрыл. Эмме стало смешно. В самом деле, что за детский сад? Неужели у него язык отсохнет с ней поздороваться? Она уже почти собралась махнуть рукой и сказать Хопперу, чтобы он не напрягался, что она все понимает, когда он все же решился. – Здравствуйте, шериф. Хоппер сказал это так тихо, что у Эммы создалось впечатление, будто откуда-нибудь из-за угла вот-вот выпрыгнет Лукас и заорет на него. Это ж надо было так запугать! Если бы Эмма нашла за что, она бы давно старуху арестовала. Но тут еще следовало помнить, что арест без проблем она обернет себе в пользу, а остальные безоговорочно поверят. Хоппер стоял и переминался с ноги на ногу, явно не в силах просто взять и уйти. Эмма решила избавить его от мук, уже почти прошла мимо, когда он вдруг окликнул ее: – Вы не сердитесь? – На что? – автоматически уточнила Эмма и прикусила язык, коря себя. Зачем заводить разговор? Все равно же всё будет переврано! И ей это поставят в очередной упрек. Но момент был упущен, и теперь уже было бы странно молча убегать. Пришлось вздохнуть и остаться. Арчи Хоппер поправил очки, потуже натянул поводок Понго, по-прежнему крутящегося возле ног Эммы, и пояснил свои слова: – На город. На людей. – На вас лично? – не удержалась Эмма. Хоппер кивнул. – На меня в том числе. Я же принимал участие во… всем этом. – Принимали? Больше не будете? Эмма не знала, чего ждать. Она искала подвох, пыталась понять, чем же ей грозит этот разговор, и ничего не находила. Хоппер улыбался ей вполне дружелюбно. Неужели кого-то в Сторибруке отпустила эта нелепая эпидемия? – Люди склоны ошибаться, шериф Свон. Я тоже человек, и я ошибаюсь. Думаю, что будет правильным извиниться перед вами. Вот уж чего Эмма не ожидала, так этого. Она даже остолбенела в первый момент. Кто-то просит прощения перед ней? Кто-то осознал, что может быть неправ? Кому-то начало казаться, что что-то идет не так, как должно идти? Она не стала долго раздумывать и приняла извинения Арчи. Он тут же расцвел в улыбке и стал спрашивать, все ли у Эммы в порядке. Она, еще не зная, можно ли до конца доверять этому человеку, в итоге рассказала ему про свои сны. Он выслушал, очень внимательно, и предложил прийти на сеанс. – Я могу загипнотизировать вас, – предложил он. – Может быть, вы вспомните что-то из прошлого, что когда-то мучило вас, но было успешно забыто, и вот теперь всплыло таким неожиданным образом. – Спасибо, – неуверенно отозвалась Эмма, не в состоянии понять, что же такое царапает ее в предложении Хоппера. – Я обязательно приду. Хоппер полез в карман и достал оттуда немного помятую визитку. – Позвоните мне, – протянул он ее Эмме. – И договоримся о точном времени. – У вас много пациентов? – полюбопытствовала она, разглядывая простой белый прямоугольник с тремя строчками букв и цифр. Арчи поправил очки. – У меня много хобби, – он пожал плечами так, словно извинялся за свои увлечения. Эмма понимающе кивнула и пообещала, что обязательно позвонит. Довольные друг другом, они разошлись в разные стороны, и Эмма еще долго перекатывала под языком все сказанное и услышанное, анализируя и стараясь уловить те нюансы, что могли ускользнуть от нее. Выходило так, что подводных камней не было. Или же они пока не проступили. В любом случае Эмма действительно собиралась навестить Арчи: ей нужны были союзники в этой войне. Она долго не признавала тот факт, что город и горожане воюют против нее, но теперь уже скрыться от этого понимания было некуда. Эмма вынуждена была прятаться в окопах и передвигаться перебежками, рискуя в любой момент попасть под снаряд. И все они пока что успешно разрывались прямо под ее ногами. Дорога до мэрии заняла неожиданно много времени: город будто нацелился не пустить Эмму. Постоянные заторы на светофорах, пешеходы, не торопящиеся переходить, собаки, внезапно выбегающие перед машиной… Эмма только и сжимала зубы, чтобы не закричать. Нет, серьезно? Вот это все – серьезно? Ей нужно поговорить с Региной. Прояснить, наконец, все, что требует прояснения. И вселенная внезапно решила, что этого делать не нужно? Ну уж нет! Поэтому Эмма ехала очень старательно, пытаясь не попасть в аварию и никого не покалечить. А возле входа в мэрию столкнулась с Мэри Маргарет. Вот кого Эмма меньше всего ожидала здесь увидеть, так это ее. Встреча ознаменовалась обоюдными бормотаниями, которые, очевидно, должны были означать приветствия. Эмма посторонилась, пропуская Мэри Маргарет, отвела взгляд в сторону, гадая, что же забыла здесь учительница Генри – во время уроков! – и уже почти закрыла за собой дверь, как вдруг услышала призывное: – Эмма! Они с Мэри Маргарет так давно не разговаривали, что Эмма в первый момент даже не поняла, что это к ней обращаются. Поняв же, вернулась и осторожно спросила: – Что? Жизнь в Сторибруке приучила ждать подвоха отовсюду. И, тем более, повод был его ждать. Мэри Маргарет поджала губы, поправила беретик, из-под которого торчали немного оттопыренные уши, и сказала, глядя прямо на Эмму: – Дэвид вряд ли передал тебе мои слова, поэтому я скажу сама: я осуждаю тебя. Эмма растерянно хмыкнула. – Правда? Она и так это знала. Весь город ее осуждал. По разным причинам, но очень дружно. Мэри Маргарет не сказала ничего нового. Вот только зачем она сейчас завязала этот разговор? – Эмма, ты не должна становиться между Региной и Робином. Эмма, ожидавшая, что речь пойдет о невинном мистере Голде, которого она пытается осудить, или о Руби, только открыла рот. – Что? В самом деле – что? Что она не должна делать? Это все еще всерьез происходит? Мэри Маргарет смотрела на нее очень строго. Прямо как учительница. Хм, она же и была учительницей… – Я не очень понимаю, зачем нам говорить об этом, – начала Эмма, но ей не дали закончить. – Робин – хороший человек, – внушительно сказала Мэри Маргарет. – И это попросту нечестно – вот так вот поступать с ним. Если у вас с Региной ничего не вышло, это не значит, что у нее не выйдет с кем-то еще. Эмма хотела спросить, с каких это пор горожане так волнуются за счастье Регины, но сказала совсем другое. Потому что на самом деле ей было что сказать. Особенно после разговора с Арчи Хоппером, будто только одна встреча с ним что-то поселила в ее душе. Что-то отважное и нацеленное на победу. Эмма подошла поближе к Мэри Маргарет, будто бы для того, чтобы поведать страшный секрет, и поинтересовалась, очень вкрадчиво: – А я, по-твоему, плохой человек? И со мной так поступать можно? Она прищурилась, внимательно разглядывая враз растерявшуюся женщину. Внутри разливалось неподдельное ликование. Такое… мерзкое, но очень приятное. Могла же Эмма хоть когда-то побыть такой мерзкой, как про нее говорят? Мэри Маргарет сказала неприятную вещь, но сама же на ней и погорела. Да, Робин хороший человек и не заслуживает такого отношения. Вот только Эмма тоже хороший человек. И она тоже не заслужила ничего из того, что ей высказывают жители Сторибрука. Даже исполненная ликования по поводу чужой ошибки. Мэри Маргарет поняла все без дополнительных объяснений. Покраснела, потупила взгляд, пробормотала что-то и быстро ушла, постоянно оглядываясь, словно боялась, что Эмма побежит за ней. Эмма же осталась стоять на месте и усмехаться. Ей только что пытались прочесть проповедь о морали. Что ж, кажется, кое-кому действительно стоит наведаться в церковь и рассказать о своих грехах. Вот только не ей. Все это было в какой-то степени даже весело. Постоянная тоска и разочарование настолько прижились внутри Эммы, что она даже не сразу поняла, как относится к короткому разговору. Но, прислушавшись в себе, решила: забавно. И ничего больше. Потому что ничего больше и быть не может. Мэри Маргарет считает, что Робин – жертва? Пусть считает. У нее есть на это полное право. Никто никого не будет разубеждать. Эмма тряхнула головой, когда Мэри Маргарет, завернув за угол, пропала из виду, и снова зашла в здание мэрии. Поднявшись на второй этаж, застыла ненадолго перед нужной дверью, раздумывая, стоит ли постучать. Затем все же постучала. Дождавшись сухого «Войдите!», боком просунулась внутрь. – Привет. Судя по выражению лица Регины, та совершенно не ожидала увидеть конкретно этого гостя. Рука ее потянулась к телефону, и Эмма поспешно сказала: – Не надо. Я ненадолго. Она неловко улыбнулась, видя, как Регина колеблется, и добавила: – Прошу тебя. Она не звонила и не писала ни Регине, ни Генри, справедливо полагая, что те сами отыщут ее, как только разберутся между собой. Но время шло, а они то ли не нашли общего языка, то ли договорились о чем-то таком, что вряд ли понравилось бы Эмме. Так что пришлось самой наверстывать упущенное. Регина долго и неотрывно смотрела на Эмму, затем медленно опустила руку. По ее виду было понятно, что вызывать себе подмогу она не передумала, просто ждет, что ей преподнесет эта неожиданная встреча. Эмма сделала шаг вперед. Сердце колотилось так сильно, что было больно дышать. – Как Генри? – Прекрасно, – коротко ответила Регина. Она не собиралась ничего добавлять, а Эмме вдруг показалось неудобным допытываться о подробностях. Она потопталась на месте и сообщила зачем-то: – Джефферсона похоронили. Ни один мускул не дрогнул на лице Регины. – Вы пришли, чтобы сообщить мне об этом, мисс Свон? Тон ее голоса не оставил Эмме сомнений: общаться не хотят. Но вот беда – общаться хотела сама Эмма! И хотела сильно, потому что порядком устала от недоговорок, от обид, от невозможности все прояснить. Общение с Дэвидом – а потом и с Арчи – приободрило ее и заставило думать, что пора бы расставить все по своим местам. И чем скорее, тем лучше. Эмма подошла еще чуть ближе. Регина следила, почти не двигаясь. Рука ее лежала на столе, рядом с телефоном, словно готовясь в любой момент призвать помощь. Ей нужно было защищаться от Эммы? Она действительно так думала? – Я пришла, чтобы поговорить с тобой, – выдохнула Эмма и остановилась, не дойдя шага до стола. – Закончить то, что мы начали. Впервые с момента их разговора по губам Регины скользнуло что-то, напоминающее улыбку: кривую и резкую. – А мы что-то начинали, мисс Свон? Эмма тряхнула головой. Сердце все еще колотилось, но уже не так сильно. Регина не прогнала ее. Они разговаривают. Да, в стиле Регины – язвительном и вопросительном, – но все же. Можно чуть расслабиться. – Я хочу знать, как Генри. Тебе удалось его успокоить? Регина поначалу не хотела отвечать, однако Эмма настойчиво повторила свой вопрос. – Удалось, но не думаю, что это должно вас волновать. Генри не хочет вас видеть. Он считает вас предателем, собственно, вы и сами это слышали. Эмме срочно потребовалось сесть, потому что ноги ее не держали. Думала ли она, что отношения с Региной выльются в такое? На самом деле нет, не думала. Ей всегда казалось, что Генри отнесется спокойно, если узнает. Странно, что в городе ему никто не сказал, в той же школе – дети ведь склонны повторять за родителями. – Мы должны что-то сделать… Бровь Регины взлетела вверх. – Мы? – с непередаваемо саркастичной интонацией повторила она. – Вы уже сделали все, что смогли, мисс Свон. Не думаю, что вам стоит пытаться все усугубить. Внутри Эммы волной поднялся гнев, который она старательно удержала на месте. Регина злится, это понятно, не надо злиться на нее в ответ. Это ничего не даст. Это никогда ничего не давало. – Регина, ты неправа, – как можно спокойнее проговорила Эмма, когда убедилась, что может говорить без срывов. – Генри выслушал твою точку зрения, не кажется ли тебе, что ему надо послушать и меня? Ответом ей послужил надменный смешок, призванный дать понять: Регине не кажется. Она уже сделала все, что считала нужным, и Эмма со своим рвением только мешает ей. Эмма, успевшая присесть в кресло, встала. Ноги чуть дрожали. С Региной никогда не получалось нормального разговора. Рядом с ней можно было выть, стонать, рвать и метать, но только не разговаривать нормально, как люди. Как взрослые, уважающие себя люди. – Регина, – Эмма собиралась пытаться столько раз, сколько потребуется. – Ты помнишь, что я сказала тебе в нашу последнюю встречу? И вот тут впервые с начала беседы взгляд Регины дрогнул. Буквально на мгновение, практически сразу став привычно-обыденным, но Эмма успела увидеть. И обрадоваться тому, что Регине не так все равно, как она пытается показать. Эмма склонилась над столом, ничего не говоря. Она хотела дождаться от Регины хоть какой-нибудь реакции. Хотела убедиться, что не одна хочет нормального диалога. Или хоть какого-нибудь диалога, который позволит им сдвинуться с мертвой точки. Наверняка стоило это сделать намного раньше. Прошло больше года с того момента, как Эмма едва не сломала Регине спину о ступеньки лестницы, а они до сих пор обходили эту тему стороной. Регина не хотела ее обсуждать, а Эмма не обсуждала потому, что не хотела Регина. Такой замкнутый круг, ни один из участников которого не был доволен сложившимся положением. Эмма знала, что слишком мало думала о своем поступке, слишком плохо чувствовала вину, но как она может поддерживать пламя, если Регина не раздувает его? Это не было оправданием, конечно же, Эмма отчетливо понимала, однако не могла ничего поделать. Регина не требовала – или делала вид, что не хочет требовать – расплаты, Эмма, соответственно, ничего не платила. А ведь надо было. Непременно надо. Иначе что же получалось? Обе молчали долго: Эмма – потому что ждала какого-нибудь ответа от Регины, Регина… Да кто ее знает, почему она делает то или иное? Считать ее практически невозможно. Эмма может думать все, что захочет, и в 99 процентах случаев окажется неправой. Проще не предполагать ничего, чтобы на выходе не получить результат, который разочарует. – Регина, – укоризненно начала было Эмма вновь и тут же получила то, чего желала. Но желала ли? – О да, – с кривой усмешкой сказала наконец Регина. – Я помню. Что ты изнасиловала меня. Она прищурила глаза и вздернула подбородок, словно для того, чтобы не дать себе заплакать. А она могла бы заплакать? Эмма отшатнулась от нее, как от прокаженной. Или прокаженной была она сама? Сердце мгновенно упало вниз, в далекую пустоту живота, не оставив ничего взамен. Застарелая боль вернулась, и Эмма не была уверена, что она принадлежит ей. Проклятье. Она не думала, что услышать это будет так… Страшно. Она, всегда выступавшая против насилия, всегда сочувствовавшая его жертвам, стала одной из преступников. И, более того, больше года жила слишком спокойно, практически оправдывая себя тем, что Регина ведет себя как прежде. Что ничего не изменилось между ними, а если и изменилось, то только к лучшему. Эмма снова захотела сесть. Или даже – провалиться. Чем глубже, тем лучше. Ей можно найти оправдание? И стоит ли его искать? Затряслись руки. Стало холодно. Регина склонила голову к плечу. У нее были злые глаза. Опасные. Словно в них понатыкали лезвий, и, всякий раз засматриваясь, Эмма рисковала порезаться. Очень сильно. – Я не думала, что, – начала Эмма и осеклась. О чем она не думала? Что Регина внезапно так открыто и откровенно заговорит об этом? Хотела этого, но не думала, что случится? Что за нелепость! Кажется, Регина думала точно так же. – Ты правда думала, что я это забуду? – шипяще поинтересовалась она. – Что пройдет год или два, и все просто осыплется пылью? Что я смирюсь? Она хмыкнула и откинулась назад, вроде бы планируя сесть более расслаблено, но Эмма видела, как по-прежнему сильно напряжена ее спина. Регина готова была в любой момент броситься в бой. Первую гранату она уже кинула. – Регина… – Это мое имя, мисс Свон, да. Чего вы хотите добиться, постоянно повторяя его? Эмма не знала, что отвечать. Более того – она не знала, что спрашивать. Не теперь. В своей голове она все это представляла по-другому. Реальность же оказалась гораздо страшнее. – Я не знаю, Регина… – Тогда ступайте, мисс Свон. Ко мне должен прийти Робин. Я не хочу, чтобы он видел вас здесь. И вот тогда Эмма поняла. Откуда к ней явилось это понимание? Из космоса? Из сердца? Из разума? Отовсюду и ниоткуда? – Ты ждала момента, чтобы отомстить? – горько спросила она, понимая, что сама виновата. – Серьезно? Взгляд Регины мгновенно преобразился. Если до этого он пылал гневом, то теперь он мог убивать. И Эмма поняла, что не ошиблась в своих предположениях. Месть. Это была просто месть. Спокойная, очевидно, продуманная. И очень затянувшаяся. В голове зашумело. Эмма знала, что Регина способна на многое. Вот только кому она сделала хуже, поступив таким образом? Эмма не помнила, чтобы хоть раз за последний год видела ее по-настоящему счастливой. Зачем? Зачем она так сделала? – Серьезно? – убито повторила Эмма, не зная, куда смотреть, куда пристроить дрожащие руки. – Вот этот… Робин… он твоя месть мне? Когда у нас, наконец, все могло быть хорошо?.. – У нас – все хорошо? – перебила Регина, в голосе ее послышалась откровенная, неприкрытая, огненная злость. – Ты думаешь, что у нас все хорошо? Вы правда так думаете? Все нормально? Она перескакивала с «ты» на «вы», губы ее кривились в сдерживаемом смехе или плаче – не понять, – а глаза продолжали сверкать так яростно, что молнией могли бы пробить Эмму насквозь. Эмма невольно шагнула назад. Она не должна ничего думать. Она должна была думать раньше. Тогда, когда… – Нет, конечно, нет, – пробормотала она совсем не то, что хотела. – Нет ничего нормального. Она жалела, что с языка ее сорвалось именно это. Она жалела, что вообще завела этот разговор. Может быть, если бы она промолчала… тогда и сейчас… Если бы она не опрокинула тогда Регину на ступеньки – вот тогда все было бы хорошо. Регина взвилась, как знамя, вздернутое на древко. Выскочила из-за стола и, цокая каблуками, надвинулась на Эмму, сверля ее взглядом. Тут бы отступить, но куда? И разве Эмма пришла не для этого? Не для того, чтобы выслушать? Чтобы решить все проблемы? Чтобы понять, что им следует сделать дальше? – Вот именно! – зло отчеканила Регина, наступая на Эмму. – Ненормально! Она с силой ткнула указательным пальцем в грудь Эмме, но та почти не почувствовала боли. Даже не пошатнулась. Просто стояла и смотрела. Ждала. Сгорала в своем и чужом кострах ненависти, боли и стыда. Регина набрала воздуха и продолжила, наращивая темп: – Вы причинили мне боль – физическую и моральную, мисс Свон. И все это время я лишь пыталась смириться. Пыталась уговорить себя, что не было ничего страшного во всем этом, что на самом деле ты не сделала мне больно, что я испытала тогда оргазм, значит, хотела сама! Я читала умные книжки и слушала умные речи от умных людей! Они советовали мне обратиться внутрь себя, отыскать там мои настоящие желания, и всякий раз, когда вы уходили, я хотела выстрелить вам в затылок! Это и было моим самым настоящим желанием! Но потом ты возвращалась, и я открывала тебе дверь и объятия! «Ради Генри, – говорила я себе, – я делаю это ради Генри!» И я делала! Он хотел видеть тебя героем – я не могла сказать ему, что ты натворила! Не могла объяснить, почему позволила тебе это сделать! Столько месяцев, господи ты боже мой, я мирилась с твоим присутствием в своей жизни, Эмма, потому что у меня этот чертов стокгольмский синдром, и я пыталась оправдать тебя вместо того, чтобы вышвырнуть тебя прочь и зажить спокойно! Под конец Регина уже кричала, а Эмма вздрагивала от каждого слова, которое летело ей в лицо, и беспомощно моргала, не в силах отвернуться. Это все правда. Это не может быть ничем другим. Регина, всегда с таким трудом делящаяся эмоциями, наконец преодолела этот трудный барьер. Наконец начала говорить. И вот теперь Эмма думала, как же это прекратить. Боже, это могло бы быть смешно, если бы не было так грустно. Эмма ощутила, как губы ее раздвигаются в ухмылке, но это оказалось всего лишь судорогой: внешним проявлением внутренней боли. Регина, кажется, даже не обратила внимания. Она тяжело дышала, глаза ее по-прежнему сверкали, а на верхней губе выступила крошечная капля пота. Эмма потянулась было смахнуть ее, но одернула себя и силой опустила руку. Нет. Она больше никогда не будет трогать Регину. Не после того, что услышала. Подумать только, она заставляла ее… снова и снова… и даже в голову ей не пришло, чем это может быть для Регины… Она думала только о себе. Исключительно. Смотрела на Регину и не пыталась читать в ее глазах предупреждение. Просьбу. Мольбу. Не видела там ничего, кроме собственной похоти. Эмма закрыла лицо ладонями, не в состоянии и дальше пытаться убрать с лица ухмылку. Из горла вырвался не то плач, не то смех. У нее начиналась истерика. Она поспешно села, потому что понимала: если не сделает этого, то упадет. Регина осталась стоять. Дыхание ее постепенно приходило в норму. А потом она заговорила – глухо и отстраненно: – И вот пришел момент, когда мой ребенок не хочет видеть тебя. – Это и мой ребенок тоже, – едва слышно пробормотала Эмма, не убирая рук от лица. Потом все же убрала и посмотрела на Регину, тряхнувшую головой и с нажимом повторившую: – Мой ребенок не хочет тебя видеть. Это последняя капля. Та, которую я так ждала. Та, что помогла мне принять решение. Ты помогла мне его принять. И я не хочу тебя видеть. Целый год мы были без тебя – не нужно было возвращаться к прошлому. Это никогда не бывает хорошо. Ее лицо исказилось от сдерживаемых чувств. Эмма не удержалась и все же протянула руку, желая коснуться Регины, сказать ей, что все разрешимо, что люди проходят и не через такое, что… – Убирайся, – сказала Регина, будто и не замечая руки. – Сейчас же. На этом все кончено. Между мной и тобой – все кончено, – зачем-то с напряжением повторила она. – Я хотела попытаться продолжить общение, но Генри все узнал. Я не собираюсь оставаться в его глазах извращенкой. Я уже сказала ему, что это было ошибкой. Что ты вынудила меня сделать ошибку. Тебе нечего делать в городе. Эмма похолодела. Что она сказала ему? Как она могла? Как она нашла слова? Неужели… Какая расчетливая жестокость! Но можно ли было ожидать иного? Регина мстила через Робина, могла отомстить и так. Черт, бедный Робин… Он-то не знает. Мысли Эммы перескакивали туда-сюда, она не могла толком уцепиться ни за одну. Что-то пробивалось извне. Что-то такое, что заставляло раз за разом воспроизводить в голове слова Регины, в которых угадывалось нечто… Но что именно? Как понять? Между ними все кончено… Но как могло быть что-то между ними, если она изнасиловала Регину? Как вообще Регина могла думать, что между ними что-то было? Это Эмма думала. Это для Эммы существовали «они», не для Регины. Не вязалось. Эмма не понимала, что именно, но не вязалось. И она морщила лоб и шевелила пальцами, словно это должно было помочь ей распрямить пружину. Регина же явно не собиралась ждать. – Теперь ты уйдешь, Эмма. Уедешь из города и больше никогда не появишься тут. Я сама буду привозить к тебе Генри, если он захочет тебя видеть, но сюда тебе дороги больше нет. Она была настроена решительно. Очень. Сжимала кулаки и не двигалась с места. И Эмма уже почти ушла, сгорая в безумном огне, когда напоследок все же обернулась и посмотрела на Регину. Посмотрела очень внимательно, словно пытаясь запомнить. Забрать с собой память навсегда. А вместо этого поймала взгляд, который ее насторожил. Глаза Регины. Они были… не такими. Неправильными. Эмма ожидала увидеть в них боль, страх, переживания прошлого, а видела лишь гнев и настороженность. Ожидание. Регина злилась, но не из-за того, о чем говорила. Казалось, что она злится на Эмму, да, это было логично, но не по причине, которая – по мнению Эммы – являлась камнем преткновения. Эмма понятия не имела, откуда у нее возникло такое ощущение, однако отделаться от него не могла. И оно жгло ее даже хуже, чем недавнее признание Регины, которое теперь представлялось каким-то… странным. И это все из-за одного взгляда?! Да. Из-за одного. Регина ждала, что Эмма сделает. Послушается или нет. Словно от выбора Эммы зависело то, как Регина станет к ней относиться. Но зачем ей менять свое отношение к насильнику? Зачем ей ждать, если она – на словах – хочет получить один-единственный результат? Почему она была так рада видеть Эмму после года отчуждения? И это была неподдельная радость – совершенно точно. А вот теперь все так быстро переменилось. Что-то тут было не так. Определенно. Эмма нахмурилась. Генри. Генри вынудил Регину принять это решение. И он - не последняя капля, нет. Если бы она вынашивала его раньше, целый год живя одной местью, она никогда бы не позвала Эмму домой. К Генри. Не пришла бы просить о визите. Зачем ей поддерживать общение сына с той, кого она не хочет видеть? Эмма невольно схватилась за живот, где почти уже окончательно зажила рана. Она оставила ее в своем доме. Сгорая от мести, от ненависти, от воспоминаний прошлого, Регина оставила свою мучительницу у себя и пришла к ней ночью, чтобы поговорить по душам. Чтобы извиниться за свое поведение на крыльце. Регина – гордая птица высокого полета. Регина, которая мучилась от того, что сделала Эмма. Ненавидела ее. Желала, чтобы она убралась подальше. Она купила ей квартиру, в конце концов. Черт, да как такое может быть?! До Эммы, наконец, начинало что-то доходить. Что-то очень смутное. Оно ощущалось пока лишь на кончиках пальцев, но стоило сделать усилие, чтобы схватить его полностью. В данной ситуации можно было поступить только одним способом. И Эмма выбрала именно его. Вернувшись, она одернула куртку и распрямила плечи, набрав в грудь побольше воздуха. – Нет, – сказала его твердо. – Я никуда не уйду. Я уходила слишком часто. Сейчас мы сядем и поговорим. Обо всем, что ты чувствуешь. И обо всем, что чувствую я. Ее тирада явно оказалась неожиданной, потому что Регина не сразу нашла, что сказать. Она стояла, вытянувшись, молча смотрела на сосредоточенную Эмму и часто моргала. Словно растеряла все слова. Словно рассчитывала совсем на другое. – Я не желаю!.. – вспыхнула Регина наконец, но Эмма схватила ее за плечи и сильно встряхнула. – Ты желаешь, – внушительно заявила она, впервые за долгое время ощущая настоящую уверенность в собственных действиях. – И ты скажешь мне правду. Сейчас. – Нет! Убирайся! – Регина попыталась скинуть с себя чужие руки, однако не преуспела. – Ради Генри, пожалуйста, – попросила Эмма, уверенная, что на этот раз сработает. И сработало. Регина все равно сдалась не сразу, буркнула для начала «Как именно это поможет Генри?», но Эмма заверила ее, что очень даже поможет: они вместе смогут успокоить его. Регина еще сопротивлялась, но по глазам уже было видно: она готова. Более того, она и сама хочет поговорить с Эммой по душам. По крайней мере, именно так думала Эмма. В это ей хотелось верить. Она смотрела в глаза Регины и видела, как медленно и неохотно злость уступает место смирению. В сердце заплескалась неуместная гордость. Эмма сумела настоять на своем. Впервые за долгое время что-то собиралось произойти по ее воле. Это ли не радость? Регина все еще колебалась. Смотрела на Эмму и молчала, что-то прокручивая в голове. А потом улыбнулась так ядовито, что Эмму прошиб пот. – Хочешь правду, Эмма Свон? Что ж, ты ее получишь. Она наконец избавилась от хватки Эммы, прошла к своему столу, села за него и сложила перед собой руки. – Что же ты стоишь, Эмма? – в ее голосе слышалась откровенная издевка. – Уверена, что не хочешь присесть? Я бы присела на твоем месте. И она сделала широкий приглашающий жест. Эмма сглотнула. Теперь она снова не была ни в чем уверена. И злая улыбка Регины заставляла ее теряться все больше и больше. – Да, – сказала она, заставив себя встряхнуться. – Я хочу знать правду. И я присяду. Обязательно. Но сначала она заперла дверь. Чтобы никакой Робин, который должен был прийти и о котором явно забыла Регина, не помешал им.