Ave atque vale

      Была некая злая ирония в том, что после подавления восстания Круга Лайтвудов сослали не куда-то, а именно в Нью-Йорк. Злая ирония и острая жизненная справедливость — не та, что всем воздает по заслугам, а та, которая требует расплаты око за око.       Роберт каждую ночь с самого приезда в Институт проводил в обществе красивой и милой девушки. Но заснуть он не мог вовсе не по той причине, по которой хотелось бы.       Рейчел Вайтлоу, и правда, была красавицей. В жилах нефилимов течет кровь ангелов, поэтому они часто красивы, но она все равно была особенной. Рейчел не была слабой или хрупкой, но производила именно такое впечатление — тонкие руки, длинные пальцы, точеное личико, грациозная походка.       Рейчел не была слабой, но адамантовый клинок проткнул ее легко, как булавка, прокалывающая бабочку. Она даже вскрикнуть не успела, не то, что защититься. На самом деле, она и не думала, что придется. До последнего момента не верила, что нефилимы могут сражаться между собой.       Роберт тоже не верил — до того момента, как Рейчел Вайтлоу соскользнула с кончика его клинка и сломанной куклой упала на пол. Совсем не изящно. Ни капли на нее не похоже.       При жизни Рейчел была красавицей — и смерть нисколько ее не испортила. Заострившиеся черты лица, выцветшие до серебра кожа и волосы вовсе не лишили ее привлекательности. Да и серые, лучистые глаза такими и остались. Она даже улыбалась так же: приподнятые уголки пухлых, красиво очерченных губ, ямочка на правой щеке и несколько морщинок в уголках глаз. Рейчел улыбалась вся, она будто бы светилась изнутри, и Роберт думал, что это, наверно, естественно.       Для привидений.

* * *

      После смерти Макса Роберт не вернулся в Институт.       Круг снова побежден, Валентин снова — гарантированно — мертв, и все это было слишком похоже на события почти пятнадцатилетней давности, с той разницей, что Лайтвуды в этот раз сражались на другой стороне.       Роберту было невыносимо больно от потери сына, но он никак не мог отделаться от мучительной мысли, что это его вина. Его наказание.       Он не хотел возвращаться в Институт потому, что боялся взглянуть в глаза живущему там привидению. Взглянуть — и увидеть в них торжество: от осознания его боли и того, что она отомщена. Макс был убит рукой сына Валентина, а ведь именно Валентин повел нефилимов друг против друга. Именно за него сражался Роберт, за него убивал точно так же.       И теперь он боялся, что и последствия будут те же. Боялся приехать и найти в Институте не одну Рейчел.       На его удачу, сразу после войны в Аликанте было достаточно дел, чтобы найти своему отсутствию в Институте достойное оправдание. А потом появился Себастьян, и необходимость искать оправдания отпала — нефилимы больше не покидали пределы Аликанте. Разве что для сражений с его сторонниками. Руки Роберта, несмотря на все зароки, снова оказались по локоть в крови нефилимов, и он мог думать только о том, что они — все, кто состоял в Круге, — и сами были такими же. Валентину не нужна была магия для того, чтобы привлекать на свою сторону, чтобы за него сражались без колебаний.       Роберт не удивился бы, если после смерти так же, как и Обращенные, превратился бы в кучу гнили за пару часов. В нем и сейчас ее достаточно.       А в Нью-Йоркский Институт все же пришлось вернуться.

* * *

      Рейчел смеется с застывшей, неподвижной улыбкой на губах, и ее смех отдается в голове Роберта глухим перестуком мелких камушков.       Она кружится по комнате, воодушевленная и радостная – черная форма сумеречных охотников теряется в полумраке комнаты, и ясно видно только бумажно-бледное лицо со светлой копной волос да тонкие нервные руки.       «Наверное, это расстроит тебя, Роберт, но я просто не могу не радоваться», — Рейчел все также не размыкает губ, и ее слова просто всплывают в его голове. — «Мне было так одиноко здесь все это время. И, если подумать, ты не потеряешь того, кого определенно не хотел бы терять. Разве не так?»       Роберт не боится привидений. Роберт никогда не боялся и ее, но сейчас ему по-настоящему страшно. И он не переспрашивает, молчит, молясь чтобы это оказалось сном, чтобы Рейчел исчезла, ушла и больше никогда не возвращалась. Чтобы не было этого ожидания заранее известного ужаса.       «Можно мне снова занять мою старую комнату?» — отвернувшись от Роберта, спрашивает Рейчел. Спрашивает кого-то, кого он не видит. – «Раньше я боялась тебя беспокоить. Раньше я показывалась только твоему отцу».       Темноту разгоняет бело-голубое сияние, немного похоже на ведьмин огонь или скорее на рой светлячков, уплотняющийся, собирающийся в очертания знакомой фигуры. Незашнурованные кеды, удивленный взгляд из-за толстых стекол очков, пальцы сжимают очередную книгу.       «Пап?» — едва различимо шелестит в его голове секунду спустя, и Роберт не может пошевелиться, не может закричать, не может вдохнуть…

* * *

      — Проснись, — знакомый, но как-то непривычно звучащий голос, резким звоном отдавался в ушах.       Роберт открыл глаза и уставился в белый потолок над головой, не вполне понимая, на каком он свете. Потолок был украшен резьбой, и падающие из окна отсветы фонарей с улицы расчертили его переплетением причудливых теней. Кошмар отступил, спрятался в них, выцвел, но оставшийся после него липкий и едкий страх никак не хотел отпускать.       Роберт открыл рот, но не услышал собственного голоса. Он закашлялся, и только потом хрипловато позвал. Впервые — сам.       — Рейчел!       Порыв ветра дернул штору, заплясали тени на потолке.       — Рейчел! — громче повторил он.       Темнота осталась неизменной.       Только вспыхнула на секунду прощальным отблеском серебристая дорожка к окну, словно пойманное краем глаза движение или шлейф танцующих в лучах света серебристых пылинок. Роберт не был уверен, что ему не почудилась печальная улыбка Рейчел, отголосок его собственной боли в серебристых глазах.       — Ave atque vale, — прошептал ей Роберт, откуда-то зная, что пора. — Здравствуй и прощай, Рейчел Вайтлоу.