* * *
Если быть предельно честной — а с собой Анна всегда была честна — внимание Вулси Скотта ей льстило. Обычно ей не было никакого дела до того, как на нее смотрели другие, за исключением тех, кто интересовал ее саму. Но Вулси сам по себе — исключение. У Вулси были изящные холеные пальцы — полная противоположность ее грубых и неухоженных. И запястья у него тоньше, чем у Анны. Но за обманчивой изнеженностью скрывалась сила, и это интриговало. Анна разглядывала его в упор — высокая, стройная фигура, идеальная осанка, звериная грация. Седина в соломенных волосах казалась неуместной, словно пыль, которую хотелось смахнуть. Как и мелкие морщины вокруг глаз и рта — однажды Анна все же не выдержала и, наклонившись, провела по ним пальцами в абсурдной попытке разгладить. Вулси от этого пришел в ярость, он терпеть не мог напоминаний о своем возрасте. — Как какая-нибудь засидевшаяся в девках девица, — высказала ему Анна. — Прикуси язык, учитывая, что это тебе и светит, — прорычал он в ответ. Вулси был таким весь — сплошная язвительность и прямолинейность, эгоизм и самолюбование. Анна решила бы, что это чистой воды позерство, не сочетайся все это странным образом с некоторой — сказать неловко — мудростью. А еще… Не то, чтобы ее это так волновало, но она понятия не имела, что у нее с Вулси. Не секс — какой, в бездну, секс, когда сама Анна — это она для себя уже решила — предпочитала женщин, а Вулси вряд ли за всю жизнь трахнул хоть одну. Не дружба — разница в возрасте почти в полвека как-то препятствовала этому определению. Не покровительство со стороны Вулси — гордость не позволила бы Анне его принимать. Наверно, проще было бы назвать их просто приятелями, но это безликое и холодное определение звучало слишком неуместно для них обоих. Может, в том и дело, что между ними ничего не было, и ничто и не могло встать между ними. С Вулси было интересно, и Анна таскала его сигары (иногда — буквально изо рта), легко целуя в губы в знак благодарности, доверяла как никому (серьезно, им слишком нечего делить и слишком хорошо, чтобы подставлять друг друга), а еще она знала, что ей есть, куда пойти, если что. Если скучно и хочется сыграть партию в вист, или если мир рушится и сердце рвется — неважно. На самом деле, это уже очень много.* * *
Если быть честными — они и не ищут определения своим отношениям. Достаточно того, что они знают друг друга, понимают с первого взгляда, с едва уловимого жеста. Между ними есть некое притяжение. Неслучайные прикосновения, ставшие естественными и привычными — от них не вспыхивают скулы, не пробегает по телу дрожь. Они не обмениваются полными только им известных намеков взглядами, как это обычно бывает у любовников. И кажется, что за этой обычностью, за этой естественностью и скрывается наибольшее тепло и близость. Но это очевидно только им, и когда он представляет ее своим знакомым: — Анна Лайтвуд, моя… Он сбивается и неожиданно теряется, не потому, что не хочет говорить, кем ему приходится сумеречная охотница, а потому, что действительно не знает, что сказать. — Его Анна, — со смешком договаривает девушка, и они на секунду встречаются глазами. Вулси фыркает, но молчаливо соглашается, и в этом непонятном, неопределенном, наверно, и заключается все то странное и непривычное, что есть у них. То, о чем им необязательно говорить. То, чему они не ищут определений.