Всё дело в том, что их двое

      Я просто хочу сломать тебя. Твои чертовы отговорки. Твои "правильные вещи", твои "мысемья". Мы не семья. Я не хочу быть твоим братом, я не хочу, чтобы ты спасал меня, потому что я твой глупый, безумный, маленький брат. Я не хочу, чтобы ты ставил мне ангелов и вампиров в пример. Всё, чего я когда-либо хотел - это быть тебе равным. *** - Какие они - братья Винчестеры? Новости о них гремят во всех измерениях, ты знаешь? - Винчестеры?.. А что ты хочешь узнать? ... Разговор в комнате норн движется размеренно и ритмично: так же, как их руки взлетают и опускаются над большими сияющими полотнами человеческих судеб. - Ты ведь ткешь их судьбу, Нагилла. Расскажи. Юная рыжеволосая норна вся светится от любопытства. Она пока слишком неопытна, чтобы ей доверили сложные и серьезные узоры вроде судеб братьев Винчестеров. Пока она ткет рядовые дорожки: судьбы фермеров, торговцев, учителей... Ее маленькая головка вмещает в себя все их слова, дела и мысли. Мимолетно хмурясь, она то и дело ловко меняет одну нить на другую. Она, как никто другой, знает, что судьба человека зависит только от него самого. Голова Нагиллы меж тем занята судьбами мира. Она ткет судьбы демонов, ангелов и выдающихся людей. Она бесшумно плачет вместе с теми, кто ошибся и тихо ликует с теми, кто победил. Лицо её, однако, остаётся бесстрастным и безмятежным. Черные с проседью волосы поблескивают в отсветах яркого пламени, плящущего в камине - Что я хочу знать?? Как так вышло, что два человека вдруг стали вершить судьбы целого мира? И как они до сих пор живы?.. И почему?... - Их двое, и они - братья, - мерно начинает Нагилла. - Они живы только потому, что любят друг друга как братья, или даже больше. Каждый из них умирал не раз, но оставшийся в живых всегда так отчаянно молил о спасении в своем сердце, что второй возвращался. Охотники, раз переступив границы человеческого мира, всегда на краю, но никто из людей не умирал больше, чем братья Винчестеры. Всё дело в том, что эти двое бесконечно упрямы. Дин, старший брат, ради желанной цели готов жевать камни. И, случись ему действительно их жевать - он разжует и проглотит их, будь уверена. Мир не видел человека более любящего и более беспощадного, чем Дин Винчестер. Он - человек-сердце. Он состоит из любви, ненависти, инстинктов и боли. Дин Винчестер всегда чувствует подвох и никогда не ошибается, если только дело не касается его младшего брата. Небесам было угодно создать Сэма Винчестера, чтобы терзать Дина, ведь без него Дин был бы неуязвим. Или вовсе бы не был. Никто не знает. Нагилла переводит дух и задумчиво продолжает: - А что касается младшего… Сэм похож на ветер. Он состоит из вопросов и сомнений. Всю жизнь он разыскивает истину - ту самую, которую Дин чувствует кожей. Его ошибка в том, что он пытается понять ее головой и решить, как задачку. - Что это за истина? - прерывисто шепчет рыжая Торнси, от волнения путая нити. - Ты сделаешь фермера убийцей, Торнси. Будь осторожна, – Нагилла кидает проницательный взгляд на аккуратное полотно своей младшей коллеги. Торнси в ужасе сматывает багровую нить убийства, вместо неё тянет за кончик фиолетовую – нить дальнего путешествия. - Истина в том, что монстры, демоны и ангелы, заполонившие планету Дина Винчестера, всегда сильнее людей. И охотники - единственные существа, которые борются с этой фатальной несправедливостью. Дин чувствует это каждым нервом, поэтому-то ему так легко даются убийства любых монстров, а иногда – и людей, одержимых монстрами. Монстры - паразиты, присосавшиеся к ничего не подозревающей, слабой человеческой расе. Дин Винчестер понимает, что нельзя спасти каждого, но ведёт борьбу за всё человечество сразу - потому что больше некому. И множество щепок летит из-под его громадного топора... - А Сэм? - Сэм мечется. Он - человек-идея. Ему нужно сражаться ради чего-то, ради надежды, что всему этому можно положить конец. Он никак не может смириться с тем, что борьба – это просто его суть, и для него она никогда не кончится. Он пытался бежать много раз, но старший брат всегда возвращает его на поле боя. Нагилла вздыхает, и Торнси видит, как пляшет в её руках алая нить – нить боли. Узор тесно переплетенных судеб Дина и Сэма Винчестеров состоит из алого больше, чем наполовину. - Но, как бы то ни было, несмотря на чудовищные ошибки и боль, братья Винчестеры – одни из величайших героев нынешней земной эпохи. Судьбы Земли в их руках лишь потому, что они всегда выбирают друг-друга и ничего не боятся. Как я уже сказала, всё дело в том, что их двое. Торнси жадно смотрит Нагилле в рот, запоминая каждое слово. Ни одна из судеб на её полотне не может сравниться с тем, о чём говорит Нагилла. - Это - история о любви, - подытоживает старшая норна, аккуратно завязывая на судьбе Дина багровый узелок Каиновой печати. - О любви двух безнадежно разных людей, которые всю жизнь ищут друг друга. ***       Я всё ещё злюсь. Я не знаю, сказал ли я тебе правду сейчас. Стал бы я спасать твою жизнь, рискуя твоим рассудком, здравым смыслом, против твоей воли? Не знаю. Но я знаю, что нужно сказать, чтобы сделать тебе больно. Потому что… всё это зашло слишком далеко. Твоё помешательство зашло слишком далеко. И твоё отрицание границ моей личности, надо думать, тоже. Я не ребёнок. Мне не нужны твои жалость и опека. Что ты снова сделал со мной? Зачем ты спустил мои испытания в трубу? Зачем превратил мою жизнь в нечто ещё более жалкое? Я мог закрыть чертовы Адовы врата, спасти целую кучу людей. Тогда всё это имело бы хоть какой-то смысл. Я мог умереть и наконец отдохнуть от этого. От всех этих безумных поворотов нашей с тобой судьбы… Я мог остаться героем, а ты наконец был бы свободен: только охота и ветер ночных дорог, никакого страха за мелкого... А впрочем, кого я обманываю – ты бы с прежним тупым упорством воскрешал меня из мёртвых, если бы я вдруг решил умереть. - Сэмми? Ну вот. Ты стоишь на пороге со своей дурацкой серьезной рожей. Легко сказать гадость и сбежать, а вот видеть вселенскую печаль в твоих глазах после - невыносимо. Я, конечно, по-прежнему злюсь, но глупо скрывать от себя правду. Да, ты, несомненно, упрямый, агрессивный, деспотичный и жестокий привязчивый ребенок, но одновременно ты - самый удивительный человек из всех, кого я знаю. И я никогда не откажусь от тебя. Не по собственной воле. - Знаешь, Сэмми, ты выбрал меня, – озвучиваешь ты мои собственные мысли обличительным тоном. Я смотрю на тебя внимательно. Ты щуришься. Щетина делает твою голливудскую рожу еще более смазливой. - Ты не хотел вызволять меня из Чистилища – окей. Я понимаю. Ты хотел отдохнуть. Я хочу что-то сказать, но молчу. На слове "отдохнуть" твоя интонация не меняется: это не сарказм. - Потому что, когда я хожу по этой земле, ты всегда выбираешь меня - рано или поздно. Твоя улыбка полна раздражающего самодовольства. Надо как-то убрать её с твоего лица. - Я провел два года в Стэнфорде, - напоминаю я. - Мне было хорошо. Если бы Джес была жива, я бы... - Брось, Сэмми. Твоя "нормальная жизнь" заканчивается в тот же миг, когда я появляюсь у тебя на пороге. И ты знаешь это. Я никогда не заставлял тебя быть со мной, – ты продолжаешь улыбаться. Ох уж эта улыбка. Так ты улыбаешься официанткам и барменшам. А у меня нет ни одного чёртова аргумента против. - Быть с тобой?! - завожусь я, уже вслух. - Думаешь, дело в тебе?! Я охочусь потому, что это, блин, "правильная вещь". А вот захреначивать в меня ангела обманом - это нифига не "правильная вещь"! - Однако ты передумал умирать, когда я попросил тебя этого не делать. И, да, ты все ещё улыбаешься, приподняв брови. Кулак чешется смять эту гримасу, но я терплю. Пока. - Ты мог не слушать меня, Сэмми. Мог излечить Кроули, мог умереть там, в больнице. Ты мог остаться с Амелией - я тебя не держал, ты мог... ты мог уйти тысячу раз, но ты всегда садишься в мою машину. Добровольно. Изобретаешь условия, но садишься. Ты всегда выбираешь меня. Окей, может быть, ты можешь быть один, а я нет. Но мы в одной лодке, и я тут не единственный переполнен братскими чувствами. Я молчу. Я не знаю, что сказать. Глупо что-то доказывать, нужно подождать, пока ты не загонишь себя в ловушку сам, пока не ляпнешь какую-нибудь глупость, чтобы я наконец нашёл, что ответить. - Ну, это я так, к слову. Просто помни, Сэмми: я не держу тебя. Потому что знаю, что ты явишься по первому зову. Ты бросаешь последнюю фразу, как бомбу. Как идиотский подростковый вызов. Я обидел тебя, я знаю. Странно только, что ты не впал в своё обычное молчаливое горькое состояние, а пришел ко мне нарываться на драку. А ведь ты ничего не делаешь просто так, Дин. Что ты хочешь - унизить меня или чтобы я повелся на слабо и ушел?! Что, братик стал неласковым, и больше тебе не нужен? У меня шумит в ушах – ты, наконец разрушил стену моего самообладания. Ты хотел драки? Будет тебе драка, чёрт побери! Я вскакиваю с кровати, заношу руку для удара. Ты перехватываешь мой кулак, с легкостью - будто в танце - совершаешь изящный поворот, и вот я уже прижат к стене. Твой локоть у меня на горле. Не больно, но не вырваться. - Я прав, – яростно рычишь ты, глядя мне в глаза. – Тебе нечего ответить. Это значит, что я всё ещё твой старший брат. - Нет, - бормочу я своей сплющенной глоткой. - Это значит, что я хочу охотиться с тобой. Но вся твоя херня о семье... она мешает. Ты разрушаешь всё, что мы делаем во имя жизни одного человека. Это несправедливо. Ты внимательно смотришь на меня своими обиженными зелёными глазами. - Моя жизнь принадлежит мне, Дин, – продолжаю я вербальное наступление. - Я... это пугает. Ты спросил однажды - на что мы готовы пойти, спасая друг друга раз за разом? Так вот, может быть, я и не готов был открыть Чистилище ради тебя. Прости. Знаешь, я бы и тебя о таком не попросил. Я ещё зол, но твои глаза - глаза Дина, глаза моего брата - возвращают меня в реальность. Они сверкнули при слове "Чистилище". Да, нам с тобой давным-давно нужно было поговорить о Чистилище. А Гадриэль… Да чёрт бы с ним. Не вечно же мне злиться, в конце концов, ты – это ты. Видимо, моё лицо меняется на нормальное, потому что ты убираешь руку, и я тру горло, пытаюсь отдышаться. - Не было дня, чтобы я о тебе не думал, - наконец говорю я. На твоем лице боль. - Я знал, что ты с Касом. Ну или надеялся. Я... не знаю. Ты слушаешь, как я запинаюсь. Всё всегда заканчивается так – я стою перед тобой, смущенный, как школьник, и пытаюсь заштопать очередную рану на твоём сердце. Твоё сердце всегда оказывается право, а мои мозги постоянно меня подводят. - Если бы ты не появился, - неожиданно для себя самого говорю я, - рано или поздно я бы взорвал это Чистилище к чертовой матери. И ты знаешь это. Произношу и понимаю, что это – правда, в которой мне так не хотелось себе признаваться. Самая главная тайна этой горькой, как ядовитое зелье, ночи: моё сердце так же безрассудно, как и твоё. Мне точно так же наплевать на весь окружающий мир, когда тебя нет рядом. - Вообще-то нет, – прерываешь ты мои мысли. - Я не знал. После того, что ты сказал там, наверху, я вообще нихрена не знаю. Ты словно готов заплакать. Мои слова, видимо, задели тебя больнее, чем я ожидал. Кто там говорил о пытках, Дин? Думаешь, они – не моё? Господи, как в одном человеке может быть столько жестокости и столько чувствительности одновременно? Ты всегда будешь загадкой для меня. Поскольку я молчу, ты взрываешься: - Слушай, чувак, если не хочешь быть моим братом - не будь. Не хочешь спасать меня - не спасай. Только определись уже. Я не верю во всю эту "совместную работу". Ты остался, потому что любишь меня. А если нет - иди к черту. Правда, Сэм, просто иди к черту. В этом мире достаточно желающих работать вместе, даже Кроули не против. Ты разворачиваешься и уходишь. Я вижу твою огорченную спину Твоя восхитительная интуиция всегда дает сбои, когда речь идет обо мне. Сколько же раз мне нужно сказать это? Какими словами? Там, в церкви - было непонятно? Я догоняю тебя в два быстрых шага, хватаю за плечо. Ты оборачиваешься. Мне приходится стоять очень близко и говорить, глядя прямо тебе в глаза. - Я люблю, - говорю я, хотя это ужасно неловко. Я смотрю на тебя сверху вниз, и на секунду возникает ощущение, что я разговариваю с трудным подростком. Твои глаза меняются, в них вспыхивает солнце, но тут же прячется за тучами. Я не могу понять, что ты думаешь, поэтому продолжаю: - Но не потому, что ты мой брат. Не потому, что мы семья. Не потому, что это какая-то обязанность. Я отвожу взгляд, отпускаю твоё плечо. Ты стоишь напротив и слушаешь. - Господи, как же меня задолбало это слово. "Семья". Отец тоже повторял его, как заведенный. Оправдывал им несправедливость, боль, ярость. Меня несёт: я наконец могу высказать всё, что копилось долгие годы. Я снова ловлю твой взгляд, в нём - напряженное внимание и лёгкое неодобрение. Ты не любишь, когда я плохо говорю об отце, но сейчас мне хочется быть честным. - Я хочу, чтобы ты прекратил "приглядывать за Сэмми", потому что отец сказал тебе. Я - не твоё бремя. Я правда устал быть виноватым в твоей боли. Комок подкатывает к горлу, но я не прекращаю говорить: - Ты - самый удивительный человек, которого я только встречал. Ты - мой герой, всегда был. И ты - мой единственный дом. Чёрт, да ты в одиночку можешь горы свернуть, и если бы ты.. не воскрешал меня всё время, ты бы уже давно запечатал Ад и Небеса, мы бы запечатали. Я не помогаю. Меня бесит, что вся твоя сила всегда направлена на то, чтобы защитить меня. Мы неэффективны из-за этого.       На твоём лице появляется что-то похожее на понимание. Я редко что-то тебе объясняю, потому что боюсь твоего гнева, всегда забывая о том, что даже сквозь гнев ты обычно рано или поздно понимаешь меня. - Да, я не готов совершать безумства во имя семьи. Я не такой, как ты. Прости, – я чувствую, как густеет и электризуется воздух между нами, как ломаются стены, построенные обидой. - Но быть с тобой - это мой выбор, ты прав. Нет, ты не мой брат, ты мой лучший друг, и... Ты знаешь, что я всегда... прикрываю твою спину.       Я чувствую облегчение. Я всё ещё немного зол из-за Гадриэля, но, кажется, мы это переживём. Кажется, мы переживём эту ночь. - Пора спать, Сэмми, - наконец произносишь ты. Хлопаешь меня по плечу и уходишь – правда, не в сторону твоей комнаты. Теперь я вижу по твоей походке, что ты совершенно удовлетворен услышанным. Я с тоской смотрю на дверь моей спальни. Чувства, которые разбудил во мне этот разговор, нужно как-то унять. - Не хочешь выпить? - твой голос доносится со стороны большого зала. Да, мы снова на одной волне, и я читаю подтекст. Это значит: я тоже не смогу уснуть после этого. Я спускаюсь. Со смерти Кевина ты впервые снова завел проигрыватель. Играет что-то нежное. Моя порция виски уже ждёт меня. Мы пьем молча, ты пялишься в ноутбук. Почему-то меня всегда успокаивали эти молчаливые минуты рядом, и сейчас я забылся и просто смотрю на тебя. Ты поднимаешь на меня глаза. - Что? Ты снова саркастичен и непробиваем, словно не ты готов был заплакать в моей комнате пять минут назад. - Ничего. Что-нибудь новенькое? - Пока не видать... Нам правда нужно поспать, наверное. - Да. Ты наливаешь ещё по одной, и мы сидим через стол друг от друга почти до самого утра. Потом ты идешь в свою комнату, а мне очень не хочется идти в мою. Я любил мотели. Комнаты в мотелях не притворяются твоим домом. И в них мы спали на соседних кроватях. Ничего такого, просто твой храп меня успокаивает. Может, поэтому я так не люблю это место? Я нехотя бреду к себе, прохожу мимо твоей спальни. Дверь приоткрыта и светится по краям. Я не могу удержаться и заглядываю внутрь. Ты читаешь, не спишь. Бумажная книга. Незнакомое название. Я вламываюсь в твою комнату. Я знаю, что это глупо, но я чертовски не хочу быть один сейчас – как в детстве. Ты залез мне под кожу сегодня – значит, мирись с последствиями. - Интересно? - мой голос звучит фальшиво и жалко. Ты смотришь изучающе. - Я не могу спать один, - сокрушенно признаюсь я. Ты молча двигаешься к дальнему краю постели, не выпуская книгу из рук. Мы не лежали в одной кровати с тех пор, как… У меня перехватывает дыхание, но я делаю вид, что ничего особенного не происходит. Я не знаю, что сулит нам эта ночь, но я слишком рад нашему примирению, чтобы уйти. Я выключаю верхний свет, ты включаешь лампу на тумбочке. Я сворачиваюсь клубком спиной к тебе, и впадаю наконец в блаженную полудрему. Ты уютно шуршишь страницами, и, наконец, я слышу сквозь сон, как щелкает выключатель лампы и ты кладешь книгу на тумбочку. Возишься, устраиваясь поудобнее. Твои руки находят меня в темноте и прижимают к себе. Мое сердце стучит в горле, но я притворяюсь, что сплю, и чувствую, как ты утыкаешься носом в мою спину. Почему-то мне хочется плакать. И смеяться. Я накрываю твои ладони своими руками - да, сейчас будет очень неловко, но мне наплевать. Ты дышишь мне в шею. - Мы не будем этого делать, Сэмми, - хрипло шепчешь ты из-за моей спины. "Это" случилось однажды, в маленьком мотеле, где-то на краю Апокалипсиса. Мы тогда сами не поняли, какого черта произошло, и никогда в жизни об этом не говорили. Хотя я помню всё. Я не знал тогда, как к этому относиться, да и сейчас не знаю. Знаю только, что человеческие отношения сложны, а наши с тобой – тем более. - Конечно, не будем, - отвечаю я. Мне всё равно. Ты рядом, и я больше не злюсь на тебя, а ты, кажется, больше не страдаешь. Это главное. - Дин,- говорю я. – Спасибо. - За что? - твой голос отдается где-то у меня в груди. - За то, что спас мою жизнь. Опять. - Это было эгоистично. Просто - ты знаешь. - Да, я знаю. Сердце превращается в мотор. Ты убираешь руки, и я ощущаю пустоту, но через секунду ты, тяжело вздыхая, нависаешь надо мной, как тогда, в мотеле, несколько лет назад. - Сейчас не апокалипсис, - шепчу я. - Мне насрать. Поцелуй такой же, как тогда, жестокий и горячий. Тело начинает трепетать, и мне нечего сейчас тебе противопоставить. Ты проводишь тыльной стороной ладони по моему лицу. Смотришь внимательно. Я обнимаю тебя за шею, тянусь к губам. Нежность подхватывает меня, и я не хочу останавливаться. Ни к одной женщине я не чувствовал такой нежности. Не уверен, что я гей в полном смысле слова, или даже что я бисексуал. Подозреваю, что ни один другой мужчина не смог бы привлечь меня: дело просто в тебе. Кажется, смысл занятий любовью именно в том, чтобы соединить то, что соединить нельзя. Мы чересчур разные, и только руками или губами я могу наконец объяснить, как меня восхищает наша разность. Я первый сдергиваю с тебя футболку, расстегиваю твои джинсы, послушно поднимаю руки, когда ты тянешь мою футболку вверх. Нам обоим тесно в одежде, и ты ни секунды не сомневаешься, избавляя меня от белья и позволяя мне сделать с тобой то же самое. Я откровенно любуюсь твоей наготой. Ты властно прижимаешь мои руки к кровати. Мне это нравится. Твои губы придирчиво исследуют кожу, я вспыхиваю изнутри,по коже бегут мурашки, и дыхание выдает меня. - Диин, - я запускаю руку в твои волосы, порывисто прижимаю твою голову к своему животу. Я не хочу, чтобы это кончалось. Ты возвращаешься к моим губам, и мы импульсивно, как подростки, целуемся, лежа на боку. Твои руки скользят по моей спине, и я прижимаю ногти к твоей коже. Ты стонешь сквозь сжатые зубы. Я кладу тебя на спину. Вне всяких сомнений, я знаю, что хочу сделать. Я начинаю с сосков: я помню, что они чертовски чувствительные. Мне нравится смотреть на твое лицо - как оно меняется. Мне нравится, что твоё тело вздрагивает, словно от ударов током. И мне нравится твой член. И я помню его внутри. Он уже в полной кондиции - железный стояк. Я провожу языком от основания до головки, и член вздрагивает, а ты - издаешь тихий, на грани слышимости, стон. Мне и это нравится. - Ты не должен... - прерывисто шепчешь ты. На меня накатывает нежность - и ярость. Дин. Почему ты никогда не перестаешь быть моим братом? - Я хочу, - шепчу я в ответ, и беру его глубоко, насколько могу. Я не знаю, насколько я хорош в этом. Помогает то, что я тоже мужчина, наверное. Некоторых нюансов девушке не объяснишь. Ты рукой ласкаешь мои волосы, и я вдруг чувствую себя абсолютно, оглушающе счастливым. Я смотрю на твоё лицо снизу вверх, вижу, как двигаются твои губы, а пальцы свободной руки сжимают простыню. Ты пытаешься сдерживать стоны, но они прорываются сквозь сжатые зубы. От этих тихих и таких нехарактерных для тебя звуков моё возбуждение растёт. Оно пляшет под кожей, как пузырьки шампанского. - Дин... - моё тело вздрагивает, когда я говорю это. - Я хочу тебя. Пожалуйста... Ты внимательно смотришь мне в глаза, сглатываешь. В твоём лице скользит сейчас что-то звериное. Я ложусь рядом, спиной,как тогда, когда пришел к тебе спать. Знал ли я, чем всё закончится? Думаю, да. Ты проводишь рукой по моей спине, обнимаешь - лениво, медленно. Но ты не сможешь меня обмануть: я знаю, что ты хочешь этого не меньше, чем я. Ты горячечно шепчешь мне в ухо: - В прошлый раз... это было очень больно? - Сначала - да, - честно отвечаю я. Ты приподнимаешься на локте, отводишь волосы с моей шеи, осторожно касаешься её губами. - Сэмми, - выдыхаешь ты. Твоя рука ложится на мой член, и ты начинаешь ласкать меня с какой-то иезуитской неторопливостью. Чёрт, я так долго этого ждал, что с первого же прикосновения утопаю в собственных стонах: у меня нет и половины твоей сдержанности. Ты находишь мои губы. Твоя рука, лаская, касается бёдер, ты обводишь мои ягодицы, торопливо облизываешь пальцы, и я ощущаю их влажное касание. Ты готовишь меня очень тщательно, периодически увлажняя пальцы - даже звуки твоих плевков почему-то меня заводят. Я постанываю, когда пальцев становится два, и задыхаюсь, когда ты добавляешь третий. Как ни странно, боли почти нет: я доверяю тебе, и я достаточно много выпил, поэтому мне легко расслабиться. Ты целуешь моё лицо, и мне хочется плакать от этой неожиданной нежности. Потом ты слегка отстраняешься, убираешь пальцы, и медленно входишь. Я слышу полный удовлетворения вздох. У меня немеют пальцы ног, когда ты начинаешь двигаться, часто и тяжело вздыхая, но явно сдерживая себя из страха причинить боль. Мне это не по душе. Я не хочу, чтобы ты думал о том, каково мне - только не сейчас. Твой неторопливый ритм дразнит меня, и я требовательно толкаю бедра тебе навстречу. Это настолько приятно, что мне окончательно сносит башню. Ты звереешь от моих встречных движений, и, наконец, берешь меня так, как мне хочется - яростно, горячо и не задумываясь о том, каково мне. По телу бегут мурашки, и на глаза наворачиваются слёзы – это слишком. Слишком мощно, слишком хорошо. Ты жадно и смазанно целуешь мою мокрую щеку. Я слышу твои стоны, и запрокидываю голову, подставляю шею твоим губам, ощущаю укусы, и вскрикиваю от боли и удовольствия. Наши руки встречаются на моём члене, и я чувствую, что больше не могу сдерживаться. - Дин, - шепчу или кричу я. Твои движения становятся ещё яростнее, у меня перехватывает дыхание, и ты заканчиваешь: я ощущаю горячий толчок, и перестаю сдерживаться. Ты рукой помогаешь мне выпустить всё. Пару секунд мы просто лежим в образовавшейся тишине. В голове пусто. Вокруг и внутри меня липко и влажно, но нет сил вставать и идти в душ. Кажется, у тебя тоже. Ты набрасываешь на нас одеяло, и мы просто засыпаем, вернее, вырубаемся, обессиленные ссорой, бессонной ночью и этим странным, диким сексом. Я успеваю подумать о том, как неловко нам будет просыпаться: нагие, живот к спине, и хорошо, если твой утренний стояк не окажется сразу по месту назначения. *** - Любви? - переспрашивает Торнси, зачарованно наблюдая, как Нагилла отматывает сверкающую золотистую нить из катушки. Торнси знает, что означает эта нить, и не верит своим глазам. - Это же... - Да, - Нагилла улыбается. - Иногда они всё же находят друг друга. Но очень редко. Норна пронзает полотно острой иглой из кости левиафана, и золотая нить занимает место в узоре, извивается в причудливую спираль. Нагилла вздыхает, представляя, как золотая спираль окружает спящих мальчиков, а потом сияющая нить вновь скрывается на изнаночной стороне полотна.