Отец, друг и...

В комнате царил совершенный беспорядок. Книги, какие-то зарисовки на желтоватых листах, колбы, реторты, странные механизмы… Диван задвинут сидением к стене, чтобы освободить на полу в центре комнаты побольше пространства. Это был творческий беспорядок. Хотя Виктор и был человеком науки, он был скорее творцом, чем обыкновенным ученым. Та страсть и то упоение, которое овладевало им, когда он чувствовал, что приближается к заветной цели, зажигали в нем ослепительно яркий и бесконечно жаркий огонь, который отражался в его глазах, проявлялся в каждом движении и охватывал его настолько, что, казалось, пылали даже вещи, случайно попавшие под его руку. Он совершенно по-особенному смотрел, по-особенному двигался, даже возбужденное подрагивание его пальцев было особенным. Смеялся он тоже по-особенному. Игорю великое множество раз доводилось видеть смеющихся в цирке людей, когда в центре арены забавно ковыляющего горбуна пинали, били палками, макали в ведро с водой. Но смех Виктора Франкенштейна был другим. Громкий, резкий, иногда звонкий, порой глухой, внезапный, как гром среди ясного неба. Он чаще смеялся от восторга, чем над шутками. И восторг этот был столь заразителен, что противиться ему Игорь не находил ни сил, ни желания. Этот человек был отцом его новой жизни. Он стал для него другом и в один момент превратился в целую вселенную, в которой бывший горбун без рода и имени нашел для себя место, понимание и уют. Виктор не страдал излишней скромностью. Сказать по правде, он не страдал скромностью вообще, даже в малейших ее проявлениях. Он знал себе цену, знал, чего стоит его труд. И понятия не имел, что даже его собственная, порядком завышенная самооценка меркнет перед тем, каким видит его Игорь. Его детище, его подопечный, его помощник и единственный друг. Каждый одобрительный взгляд, каждое дружеское похлопывание по плечу, каждое немного свыше меры крепкое объятие в минуты триумфа Игорь бережно и с особым трепетом хранил в своей памяти рядом с воспоминаниями о Лорелее. Под этих двоих в его памяти была выделена одна, но самая большая полка. - Игорь! О, Игорь! Ты – гений! – выкрикнул в абсолютном восторге Виктор, хватаясь то за голову, то за бумагу, на которой его партнер что-то старательно выводил, то за плечо друга. - Да я… я же ничего такого… я просто… - смущенно лепетал бывший цирковой горбун. Он так и не научился принимать похвалу от Франкенштейна за должное, теряясь каждый раз, словно это происходило впервые. - Ты недостоин самого себя! – с искренним негодованием в голосе возвестил, воздев руки к небу, Виктор. А потом совершенно неожиданно в припадке сильнейшего восторга обхватил лицо Игоря руками и с жаром поцеловал прямо в губы... И все в том же возбуждении, выхватил из его рук листок и, приговаривая: «Гениально! Гениально!» скрылся в подвале, пока сбитый с толку, но от чего-то счастливый горбун смотрел ему в след, признаваясь себе, что только что мысленно посвятил всю свою дальнейшую жизнь до последней минуты неуравновешенному ученому-творцу. Некоторое время спустя, когда Игорь получит заветный поцелуй от Лорелеи, она спросит его: - Это был твой первый поцелуй? - Да, - ответит Игорь и, краснея, уставится в пол. И соврет впервые в своей жизни.