Звёзды.

С раннего детства Альфред обожал смотреть на звёзды. Он просто упивался видом мерцающих точек на поверхности такого чёрного и притом такого цветного неба. Лет с пяти он завёл привычку - каждую ночь выглядывать из окна и поднимать голову, устремляя взор к ночному воздушному океану. Больше всего его цепляла не внешняя красота этих звёзд, а то, что они скрывают. Алу казалось, что эти маленькие искорки буквально окутаны вуалью тайны. Живёт ли на них кто-нибудь? И если живёт – то кто? Не можем же мы, такие маленькие, быть одними в таком огромном, безграничном космосе? Изо дня в день задавался маленький Джонс этими вопросами, но ответа, увы, найти он не мог. Единственный человек, на которого Альфред мог вылить все свои догадки, бессмысленные, абсурдные, нелогичные, это его младший брат, Мэттью Джонс. Изо дня в день он часами выслушивал бредни брата. Понять его он не мог, разделить с ним любовь к звёздам – тоже, так что оставалось только покорно ждать, пока Ал устанет. Естественно, младший бы уже давно послал своего брата куда подальше, если бы тот не был его единственным другом. Более того, с ним никто и не хотел дружить – его попросту не замечали. В общем, Мэттью пришлось стать вынужденным слушателем Альфреда. Но продлилось это не долго, когда мальчишкам исполнилось по десять и одиннадцать лет, их родители поссорились, да так, что мать после состоявшегося развода с пылу сменила фамилию, как свою, так и одного из сыновей и уехала в Канаду. Альфред остался один, наедине со своими звёздами. Естественно, он писал письма своему брату, много, тщательно продумывая слова, а Мэттью, теперь Уильямс, не заставлял ждать с ответом. Но это всё было не то. Джонсу категорически не хватало возможности поделиться с кем-нибудь своим небом. Отец мальчика, естественно, активно искал себе жену, и времени на сына, как это обычно бывает, у него не хватало. Правда, с женой ему всё же повезло, но лишь через два года поисков. Первой женщиной, переступившей порог дома Джонсов, разумеется, после бывшей жены владельца того самого дома, была чистокровная англичанка в невесть каком поколении. Как ни странно, Альфреду она понравилась моментально. Золотистые ровные волосы были аккуратно уложены в пучок, скулы её были впалыми, а глаза невероятно зелёными. Её звали мисс Киркланд. Когда женщина пришла во второй раз, она была уже не одна. С ней рядом стоял паренёк, на вид чуть старше самого Альфреда. «Выпендрёжник», – подумал младший Джонс, как только взглянул на него. На пареньке была белоснежная, идеально отглаженная рубашка и явно дорогие джинсы. Сам он был на вид довольно симпатичным: жёсткие пшеничного цвета волосы, фарфоровая кожа с парой еле заметный веснушек, правильные черты лица и невероятно зелёные глаза. Казалось, они были зеленее, чем лужайка во дворе Джонсов, или даже зеленее, чем соседняя лужайка. «Зеленее, чем все лужайки мира», – думал Альфред, глядя в эти омуты. Но от изумрудных глаз парня внимание здорово оттягивали брови, громоздящиеся над ними. Они напоминали кустарники, которые давным-давно кто-то забыл и не стриг целую вечность. «И всё равно только выпендрёжник может прийти в таких дорогих джинсах», – упорно думал младший Джонс. Через некоторое время влюблённые посадили мальчиков в комнату Альфреда, а сами отправились в обеденную комнату. Артур, так звали сына мисс Киркланд, сидел в кресле и таращился на дорогу за окном, а сам владелец комнаты в сою очередь разглядывал гостя. Они просидели так минут пять, да и сидели бы дальше, если бы тишину не прервал звук открывшейся двери. – Мальчики, может, вам соку принести? Или лимонаду? – спросила вошедшая мисс Киркланд. Оба чуть ли не хором отказались. – Красивая у тебя мама, – чуть слышно произнёс Ал, когда женщина вышла. – И добрая, наверное. Артур лишь кивнул, не отвозя взгляда своих зелёных глаз от дороги за окном. – Тебе сколько лет? – решил-таки спросить Альфред. – Четырнадцать, – спокойно произнёс тот, всё ещё смотря в окно. – Не выглядишь, – с ухмылкой произнёс Джонс, – на вид лет тринадцать. Может показаться, что один год – это небольшая разница, но нет, в таком возрасте год – это разница колоссальная, как физически, так и умственно. Физически Артур действительно выглядел на тринадцать. – Тебе тоже лет тринадцать на вид, – всё так же безэмоционально произнёс Киркланд. – Так и есть, – с улыбкой произнёс Ал. – А ты правда из Англии приехал? – всё не унимался мальчишка. Артур же глубоко вздохнул, и, не поворачиваясь, ответил: – Не приехал, а прилетел. И вообще, к чему все эти расспросы? – Да так, просто, вполне возможно, что скоро мы станем братьями. Тут уже Киркланд повернулся, но посмотрел он на Альфреда настолько сердито, что тому стало не по себе. – Мне и одного брата хватает по горло, – пробурчал зеленоглазый. На этом их разговор закончился. Того самого брата, которого Артуру хватало по горло, Альфред смог увидеть лишь через две недели, в тот день, когда мисс Киркланд стала миссис Джонс. И лучше бы он его не видел. Тот с чемоданом стоял за порогом дома Джонсов и с непередаваемой яростью смотрел на мальчишку своими изумрудными глазами, присущими всем членам семьи Кирканд. Взгляд этот был настолько суровым, что у младшего Джонса по коже пробежали мурашки. Нервно сглотнув, Альфред протянул руку парню, и кое как улыбнувшись, поздоровался. Тот усмехнулся и, ничего не сказав, прошёл внутрь дома. Сказать, что первое впечатление об этом человеке у Ала было паршивым – ничего не сказать. Но если на Джонса Скотт, а именно так звали старшего Киркланда, смотрел просто яростно, то Артура он был готов убить взглядом. Избить, изнасиловать, расчленить, затем сшить и снова изнасиловать. Примерно через две недели после переезда Киркландов в дом Джонсов Альфред заметил, что Артур не пошёл ужинать, а на следующее утро, когда настало время идти в школу, он вышел укутанный в шарф, в рубашке с длинным рукавом и с пластырем на щеке. – Что случилось, Арти? – произнёс Джонс, но тут же пожалел об этом. – Не называй меня так, кретин! – чуть ли не прокричал тот в ответ. Стоявший рядом Скотт, еле заметно улыбнувшись, достал из пачки сигарету. Блондин тут же попытался отобрать её, но, разумеется, тщетно. – Тебя не учили, что в доме не курят, идиот? Не кури хотя бы при мне, а то от этого чёртового дыша тошно. Но старший Киркланд, умело игнорируя своего младшего брата, демонстративно зажёг сигарету. – Ты забыл, что происходит, если меня не слушаться? – с широкой улыбкой произнёс Скотт, после чего сделал затяжку. Артур затих и, казалось, густо покраснел. – Чёртов недоношенный кретин, – пробурчал блондин себе под нос. – Чем ругаться, лучше расскажи Альфреду, почему ты в таком виде, – с ещё более широкой и довольной улыбкой произнёс рыжеволосый, на что Артур покраснел ещё гуще. – Я простудился. И поцарапался. Джонс понимающе кивнул. Естественно, словам зеленоглазого он не поверил, но ввязываться в отношения двух братьев он тоже не хотел. Именно в тот день он впервые осознал, какой он трус. Артур появлялся с синяками и пастырями всё чаще, а шарф стал чуть ли не неотъемлемым его атрибутом. Он так даже напоминал Альфреду одного странного русского мальчика из их школы. Ежедневно Джонс выслушивал крики и ругань братьев, терпел пьяные речи Скотта, постоянно державшийся в квартире дым… Даже такая прелестная женщина, как нынешняя миссис Джонс, не могла ничего поделать со своим сыном. Ал полюбил школу, полюбил её как никогда. Каждый день его там ждала толпа друзей и девочек с признаниями в любви. Он всегда любил предстать перед ними неким героем, кем-то сильным и бесстрашным, и одноклассникам, и друзьям, и, естественно, девушкам, нравился этот его образ. Но рано или поздно Альфред вынужден был возвращаться домой. Назад к своей трусости. Через два года после переезда Киркландов в дом Джонсов Альфред убедился в своей трусости ещё сильнее. Придя со школы он ежедневно проходил мимо комнаты Скотта, обычно такой тихой, но именно в тот момент такой устрашающе громкой. Из комнаты полным ходом доносились ругательства и крики, порой были даже звуки ударов. Джонс сначала хотел быстренько проскочить мимо в свою комнату и запереться там, но совершенно неожиданно, сквозь другие слова, прозвучало одно единственное: «Раздевайся». Словно острым лезвием оно разрезало всё, что представлял себе Альфред об их отношениях. Он не мог шевелиться, не мог издать ни звука, не мог ничего сделать, его тело будто бы окаменело. – Иди к чёрту, кре… – тут раздался звонкий звук пощечины. – Малыш, ты же знаешь, чем для тебя это может кончиться, так что не тяни резину и снимай поскорее одежду. Послышалось шипение, затем звуки ударов и тихие хриплые стоны Артура от боли. Альфреду перед глазами предстала картина, как его сводный брат держится за живот, искоса смотря на Скотта. – Ну же, не в первый же раз, ты, молокосос, давай быстрее раздевайся, иначе я сниму эту чёртову одежду с тебя сам. Голос рыжеволосого звучал раздражённо, и, казалось, Артура это забавляло… что отчасти поэтому он и «тянул резину». – Ни за что, недоносок! И вообще, потуши ты уже свою сигарету. После этой фразы послышался уже крик, затем ещё несколько ударов и звук падающих пуговиц. Младший брыкался, поливал брата ругательствами и оскорблениями, тот в свою очередь просто молчал, и, как казалось Альфреду, улыбался. Постепенно голос Артура стих, и вместо оскорблений он начал, чуть ли не шёпотом повторять, словно заговорённый: «Пожалуйста, не надо, не делай этого…». Альфред был в паре метров от них: между ними была лишь дверь, и то не запертая. Он сидел вплотную прижавшись к стене и пытался как можно плотнее закрыть уши, но звуки, хриплые стоны, редкие крики будто бы нарочно пробирались сквозь пальцы к ушам. «Трус, трус, какой же я трус…» – думал Альфред. Он так и не зашёл в ту комнату тогда, его сил хватило лишь на то, чтобы кое-как убраться с того места к себе, а ночью, как и всегда, открыть окно и посмотреть на звёзды. В ту ночь он пообещал им, что когда-нибудь перестанет быть таким трусом, что обязательно спасёт того, кто попал в беду, ну, или хотя бы попытается спасти. Наутро Артур опять вышел в шарфе, с парой пластырей на щеках и полным боли взглядом. Всё было настолько обыденно, что Джонса стало подташнивать. «Как он вообще может о таком молчать? – думал он, наблюдая за блондином. – И, главное, как он так молчал всё это время? И как я, дурак, сам так долго не замечал?» Они жили так ещё некоторое время, примерно месяца два. За это время Альфред умудрился услышать звуки, доносящиеся из комнаты Скотта ещё раза три или четыре, но так и не смог ничего сделать. Но вот настал день рождения Артура, ему исполнялось семнадцать, но, казалось, никого это уже не волновало. Родители уже давно не приходили домой раньше девяти, поэтому поздравить его не могла, о Скотте и говорить нечего, в школе друзей у него не было, поэтому, единственным человеком, помнившим об этой дате, помимо самого именинника, был Альфред. В тот день он не стал задерживаться в школе, как делал обычно, а решил весь день провести с Артуром, чтобы его брат опять чего не сотворил. Вернувшись, радостный, он тут же пошёл в сторону комнаты сводного брата, но как только он подошёл к двери, услышал всхлипы. Джонс тихонько постучал в дверь, и после хриплого «Входите», ступил за порог. Шторы в комнате Киркланда были плотно задёрнуты, пастель всё ещё не заправлена, а вещи на столе были разбросаны. Вообще до этого Альфред был в комнате парня всего раз, года два назад, и тогда у него был идеальный порядок. Сам владелец комнаты сидел на кровати и вопросительно смотрел на гостя красными от слёз глазами, полными грусти. – Ты плакал? – осторожно спросил Джонс – Нет, не обращай внимания, я… просто в глаза что-то попало, вот я и тёр их… – Не переживай, я знаю, что ты плакал, – Альфред выдержал паузу, он старался говорить как можно мягче, – и я знаю, почему… Внезапно глаза Артура вновь налились слезами, словно градины, солёные капли падали вниз и разбивались об его колени. Сам он покраснел от злобы, обиды и стыда. – Какого чёрта? Как? Как, мать твою, ты узнал? – чуть ли ни кричал парень. Альфред подбежал к нему и попытался обнять за плечи, но тот упорно вырывался. – Отпусти, кретин! – орал он, пытаясь толкнуть сводного брата в грудь. Поняв, что силы выбраться у него не хватит, Артур просто заплакал ещё сильнее и сам обнял Джонса. Они просидели так, обнимая друг друга, минут пять. – Давай сбежим? – шёпотом спросил Альфред прямо в ухо Киркланда. Тот кивнул, и даже, как показалось Джонсу, улыбнулся. – Тогда в полночь я тебя разбужу, только, главное, заранее всё собери. – А мы надолго? – чуть слышно спросил Артур. – Кто знает, возможно, навсегда. – Ты шутишь? – Конечно же, нет! Стану я ещё шутить на такие темы! – с совершенно серьёзным лицом сказал Ал. Он действительно хотел уехать из этого дома, куда глаза глядят. Желательно в Канаду, к матери и брату, с которым новь сможет смотреть на звёзды. А Артур просто хотел больше никогда не видеться с братом. Ему было уже почти что всё равно, куда ехать, с кем и на сколько, главное, подальше от Скотта. Единственное, им обоим было жалко оставлять нынешнею миссис Джонс, любящую мать и понимающую мачеху. – Так значит в полночь? – с улыбкой спросил Артур. Альфред впервые видел, как тот улыбался. В полночь Джонс действительно разбудил своего сводного брата, который в свою очередь собрал всё, что было нужно для дороги. Они бесшумно покинули дом, кое-как добрались до вокзала и сели на первый попавшийся поезд, чтобы уехать куда глаза глядят. Оба уже безумно хотели спать, Артур положил голову на плечо Альфреда, но сон, как ни странно, всё не приходил. – Эй, Арти, ты спишь? – очень кстати спросил голубоглазый. – Нет… и не называй меня так. – Ты хоть раз смотрел на звёзды? – полностью проигнорировав недовольство Артура, спросил Альфред. – А зачем не на них смотреть? – пара зелёных глаз удивлённо уставилась на Джонса. – Ну, как зачем, они же красивые, да и потом, ты когда-нибудь думал, что там может кто-то жить? Не обязательно на них, возможно, что жизнь есть где-то внутри звёзд. А ты представляешь, что вот эти все звёзды – это лишь «детали», из которых состоят галактики? А из галактик наверняка тоже что-нибудь да и состоит… Ты представляешь, что то, что все эти галактики могут быть всего лишь мельчайшей частицей в ножке чьего-либо стола?.. Он говорил так долго, увлечённый в собственные слова. А Артур просто слушал, положив голову ему на плечо. В тот момент обоим казалось, что о лучшем и мечтать нельзя. Киркланд впервые чувствовал себя защищенным, а Альфреду казалось, что кого-то он наконец-таки спас.