you know i've fallen

Луи смотрел в окно, в котором не было ничего, кроме серых кирпичных стен Лондона. Капли дождя скатывались по слишком тонкому стеклу, позволяя морозному воздуху просачиваться сквозь трещины; мурашки пробежали по коже его рук и ног, и он пожалел, что в порыве злости не захватил с собой свитер, быстро побежав по лестнице наверх. Слова отца снова завладели его разумом, и он издал раздраженный смешок, не хочу, не буду думать об этом сейчас, начиная беспокойно ходить кругами. Проходя мимо комода, поворачиваясь к столу, который стоит на ковре, снова мимо комода; все в надежде, что это, каким-то образом, осветит его ум, сделает его ясным, заставляя исчезнуть ненавистный поток слов. Он не слышал их, не хотел слышать. Он позволил другому голосу заполнить уши. Хриплая, успокаивающая мелодия смеха, черствые руки в его руках, щетина напротив его щеки, он валит Луи с ног теплыми словами, обычными прикосновениями и улыбкой. Он практически жил и проводил все свои дни в грезах, которым, казалось, никогда не наступит конец. Он запутал свои руки вокруг шеи Луи в тот день. Он притянул его ближе, шепча золотые слова, что никогда не исчезают, и на этот раз Луи чувствовал себя хорошо. Так, будто то, что они делают не будет рассматриваться как нечто аморальное, уродливое, то, что нужно скрывать, скорее то, что они могли бы гордиться этим, выставлять напоказ и быть честными. Он высок, всегда таким был, гораздо выше Луи. И даже тогда, когда Луи приходилось вставать на цыпочки, чтобы добраться до него, он наклонялся, чтобы быть уверенным, что если Луи хочет этого — он может это сделать для него. И он делал. Раздался внезапный стук в дверь, жесткий и резкий, и Луи застыл на месте. — Да? — Дверь скрипнула, когда он открыл ее и источник звука показался, что заставило Луи стиснуть зубы и сжать кулаки. Все, что он хотел сделать — пробить что-нибудь, пробить окно, например, позволяя крошечным осколком падать в низ на жесткий бетон внизу, и, возможно, он бы присоединился к ним на их пути. — Как ты смеешь так поступать со своей семьей, сын? Его слова были больше похожи на шепот, каждая буква тщательно пронизана суровым разочарованием, возможно, ненавистью и, безусловно, отвращением. Луи пришлось отвести взгляд от мертвых глаз отца, чтобы сделать глоток воздуха. Когда его отец понял, что не получит ответа на свои слова, то он глубоко вдохнул воздух, костяшки его пальцев побледнели, но его лицо по-прежнему было спокойным. Единственный след эмоций был в венке на его виске, в толстой, сияющей венке, которая, казалось бы, была готова лопнуть от злости, только глаза были устремлены на Луи, не давая шанса отступить. Он закрыл глаза, представляя луга под его ногами, которые он видел в Августе, летнее солнце, которое согревало его щеки и руки на поясе. И от этого ему становилось лучше: переплетенные пальцы, упругие кудри, танцующие на ветру. Луи посмеялся над ним и сказал, что ему нужно рассмотреть их поближе, сокращая расстояние. — Он слуга. Наш слуга. — Его глаза задрожали, реальность ударила прямо в живот и он сглотнул. — Он не… — Его слова были потеряны в звуке захлопывающейся двери. Он сделал один-два шага в середину комнаты. — Он — человек, — почти крича произнес Луи. Он чувствовал себя таким маленьким под пристальным взглядом, ненавистной тирадой и разочарованием. Он знал, что его отец чувствовал. Потому что его единственный сын, наследник престола, оказался грешником, он был грязным предателем и он был влюблен в человека. В человека по имени Гарри. Гарри… Дворецкий с зелеными глазами, упругими кудрями и вечной улыбкой, из-за которого Луи провел свои дни в мечтах, у которых, казалось, никогда не будет конца. — Он не стоит и грязи из-под нашей обуви, Луи. Он — отброс общества и он — животное. Разве ты не видишь этого? Разве ты не понимаешь, как все это неправильно? Ваза полетела на пол, разбиваясь на миллион мелких осколков, танцуя над половицами и кружась вокруг его ног, когда рука отца ударила его. Если бы это все не было таким красивым, сказ о жизни — легко потерять, легко сломать и ничего, кроме дерьма в конце. Когда Луи ничего не ответил, его отец остановился как вкопанный, черты лица старшего смягчились, и ничего в жизни он не боялся так сильно, как этого. — Тебе не придется больше беспокоится о нем. О нем уже позаботились. Картинка поплыла перед глазами, картинка разбитого дерьма, красного тепла и зеленых глаз, которые больше никогда не будут светиться, ямочки во время улыбки, которые он больше никогда не увидит. Отец выбрал именно этот момент, чтобы покинуть комнату, оставляя его с холодным приговором. — Ты меня разочаровал. Его разум был пуст. Его сердце, также как и он, смотрело в окно, серые кирпичные стены уставились на него в ответ. Он знал, что там, и он знал, что больше нет ничего. Стекло, оказалось, разбить легче, чем он думал. Теплый, влажный жар распространяется по костяшкам его пальцев, когда осколки завершили свой путь, проникая под кожу. И в этот раз, он присоединился к их пути вниз, приветствуя бетон в качестве ворот к его Гарри.