Первая скрипка Снежной Королевы

      — Раздевайся, проходи, ложись! — раздался крик со стороны кухни.       Куроо хмыкнул и оглядел завалы коробок и пакетов, понимая, что при всем желании тут не то что лечь, тут чтоб наступить на свободный участок пола надо очень постараться.       — Нет, спасибо, я воздержусь, — ответил он, с трудом добравшись до кухни.       Бокуто отвлекся от распаковки чайника и двух любимых глубоких кружек.       — А, звиняй, вещи разобрать не успел. Только-только последнюю коробку подняли.       Не прошло и пяти минут, как чайник полный воды устроился на старенькой хозяйской плите, а Бокуто вновь зарылся в коробки с кухонной утварью.       — Как в универе? — спросил он Куроо.       Тот, устроившись задницей на подоконнике, с ностальгической улыбкой вертел в руках одну из кружек: со сколотым краем, приклеенной раз в пятый ручкой и изображением всклокоченной чокнутой совы — точной копией хозяина.       — Тебя потеряли.       — Еще бы, я же незаменим!       — Нет, ты просто завалил последний тест.       — Чаю? — поспешно перевел тему Бокуто, с милейшей улыбкой пронеся раскаленный чайник в опасной близости от носа Куроо.       Тетсуро счел за лучшее согласиться. Молча забрал свою законную кружку, выглядевшую немногим лучше товарки. Без сколов и следов клея. Зато драный черный котяра на пузатом боку выглядел слишком явной аналогией и заставлял с улыбкой вспоминать первый курс и знакомство с нынешним лучшим другом.       На кухне повисло умиротворенное молчание, разбавляемое хлюпом и зубодробильным хрустом приволоченных Куроо печенюшек. Им похоже было никак не меньше пары лет.       — Не, кажется, только год, — понимающе хмыкнул Тетсуро и без страха впился зубами в очередной кусок спрессованного гравия.       — И все же тут не так плохо, как ты описывал, — Бокуто звучно хлюпнул и удовлетворенно откинулся на стену.       Мягкая волнующая мелодия прервала разгорающийся спор о достоинствах и недостатках старых многоквартирных застроек.       — Скрипка? Куроо, нет! Только не говори, что ты подсунул мне квартиру с соседом-скрипачом!       Бокуто стукнулся лбом о столешницу, хотя разумнее было бы стукнуть о стол голову подложившего свинью друга.       Куроо ухмыльнулся и поставил на холодильник кружку с крепким чаем.       — О нет, приятель, ты меня переоцениваешь. Это мне и в голову не пришло, — покаялся он и сполз с подоконника, вставая лицом к стеклу.       Окно было наглухо закрыто, но форточку Бокуто несмотря на лютующую снаружи зиму распахнул, как только заселился в эту пыльную однушку — проветрить помещение и выгнать затхлый застоялый воздух.       — Тогда откуда эти звуки? — Бокуто присоединился к другу, встав с ним бок о бок и уперевшись бедрами о теплую батарею.       — Знакомься, Совень, — кивнув в сторону двора, протянул Куроо, — не знаю, как зовут этого милого мальчика, но те звуки, что ты слышишь, издает именно его инструмент. Парня за глаза тут называют первой скрипкой Снежной Королевы.       — Омо! За что его так?       — Ну, вспомни, как мы провели прошлое рождество?       Бокуто передернуло.       — Я после этого гитару пару месяцев видеть не мог, думал без пальцев останусь.       — А наше достояние двора уже почти с месяц каждый день в шесть вечера по часу дает концерты в чью-то честь.       — Достояние двора. От тебя это звучит еще оскорбительнее, — хмыкнул Бокуто. Он перевел взгляд на крошечную с высоты своего девятого этажа фигурку скрипача и нервно поскоблил ногтями подоконник. — Думаешь конкретно в чью-то честь? Это какой же сволочью надо быть, чтоб месяц мурыжить человека?       — Не знаю, до того как он съехал отсюда, мы особо не общались.       — С тобой вообще нормальным людям сложно, ты знал? — насмешливо фыркнул Бокуто, но тут же поперхнулся смешком. — Постой, что ты сказал? Отсюда?       — Ну да. Парень, который снимал тут до тебя. Как его там? Ромари? Комари? Дурацкое, если честно, имя.       — Да и сам он, похоже, тот еще козел, — вслушиваясь в долетающую до форточки мелодию, сердито пробормотал Котаро.       Звук скрипки не прервался ни на миг, пока они стояли, всматриваясь в одиноко стоящего посреди темного двора музыканта. На улице еще было достаточно тепло, несмотря на выпавший вчера снег, но ближе к Рождеству обещали похолодание, и Бокуто с неясным волнением вновь заколупал слезающую с подоконника краску.       Ровно через час пронзительные звуки скрипки затихли, парень спрятал инструмент в чехол, накинул на плечи сброшенное перед игрой в снег пальто и, не оглядываясь, покинул двор.       Бокуто отвел от окна расфокусированный взгляд и посмотрел на Куроо.       — Помнишь, в музыкалке я говорил, что терпеть не могу скрипку?       Куроо понимающе усмехнулся.       — Можешь не продолжать.       Бокуто настороженно следил за минутной стрелкой на часах. Та, словно издеваясь неторопливыми щелчками ползла к цифре двенадцать, по сотне раз за ход обдумывая делать ли следующий шаг. Руки обжигала кружка с кофе, а спину грела заработавшая на полную мощь батарея. Он устроился на полу под окном с распахнутой как и в прошлые разы форточкой.       И ждал.       Минут оставалось всего пара, а кофе — почти полный кофейник, когда со двора все же донеслась неуверенная мелодия скрипки.       И так не отличающийся особой жизнерадостностью скрипач выбрал что-то уж совсем тоскливое. От сегодняшнего репертуара болезненно сжимало сердце, и пить чертов кофе расхотелось окончательно.       Из прихожей донесся хлопок входной двери и деловитое шуршание.       — Бокуто? — Куроо одним своим появлением разбил тоскливое настроение и вмиг заполнил все окружающее пространство предвкушением грядущего Рождества и въедливым запахом мандаринов.       — Ты с Кенмой что ли? — оживился хозяин квартиры, но отрывать зад от пола не стал, даже для таких драгоценных гостей, как Куроо. То есть тем более, когда это Куроо.       — Он у меня ждет. У нас поезд через два часа. Вот, перед отъездом заскочил поздравить.       Куроо наконец появился на кухне целиком, а не торчащей из проема коробкой. Поверх коробки важно восседал пакет с мандаринами.       — А, ну да, завтра же Рождество, — меланхолично покивал лохмами Бокуто.       — Откуда столько обреченности? — Куроо заткнулся на мгновение, прислушиваясь, и расплылся в ехиднейшей из улыбок. — Так и не смог растопить ледяное сердце своего скрипача?       — Копай глубже, — мрачно посмотрел на него друг, — я и не пытался.       — Не думал, что тебя можно отпугнуть одним неприступным видом и смычком.       Принять издевательское хихиканье за дружескую поддержку не смог бы наверно и глухой.       — Что бы ты без меня делал? — не дождавшись пламенного отпора, снова подал голос Куроо. Разместил мандарины от Кенмы на столе и пихнул коробку в руки Бокуто.       Кружка, к счастью, пустая с грохотом покатилась по полу, едва снова не лишившись ручки.       — Без посуды меня оставить хочешь?! — возмутился Котаро, принимаясь за распаковку.       — Наоборот.       — Наоборот, — передразнил Бокуто и подвис, разглядывая подарок.       — Это термос?       — Термос, — послушно кивнул Тетсуро.       — Зачем он мне? — на своей физиономии Бокуто старательно состряпал глупое выражение.       Куроо закатил глаза.       — Ой, ну мне-то ты можешь не заливать. У тебя по жизни на лице все было написано — чего ты хочешь, как, когда и в каких количествах.       Бокуто пристыженно потупился. А Тетсуро, растрепав совячьи лохмы, с удовольствием развалился за столом.       — Переливай кофе, чудик. Уйдет же.       Уже почти выскочив на лестничную клетку с термосом в руках, Бокуто поспешно вернулся, просунул голову обратно в квартиру и что было сил заорал:       — С наступающим, коварный ты манипулятор!       — И тебя, — довольно ухмыльнулся Куроо, дождался, когда звук скрипки со двора ошеломленно оборвется и, прикрыв за собой входную дверь, вернулся к себе.       Пора было собираться, тем более что Бокуто теперь без присмотра не останется, и уж точно завтра не заскучает.       Первая скрипка Снежной Королевы.       Ну надо же.       Парень был черноволосым, с бледной, почти прозрачной от усилившегося мороза кожей и застывшими искорками инея на ресницах. Стоял в одном тонком свитере, а у ног лежало пальто, поверх которого устроился закрытый футляр и черные тонкие перчатки.       Бокуто опустил руку с термосом, завороженно уставившись в чужие глаза. А скрипач не двигался с места, замерев на прерванной ноте, и с чуть заторможенным любопытством сверлил взглядом лохматого парня.       Как-то сразу от колкого взгляда пришло ощущение, что выскочил Бокуто в чем был, не потрудившись натянуть штаны поверх шорт и хотя бы осеннюю куртку, ограничившись домашней футболкой.       Мороз мстительно закусал голые коленки.       — А, э, ммм, — он почесал свободной рукой затылок и несмело улыбнулся, — слушай, тут такой холод собачий, пошли домой, а?       Рука со скрипкой медленно, будто недоверчиво, опустилась.       Ободренным первым успехом, Бокуто затараторил, как ненормальный.       — Да, я знаю, это странно, и ты наверняка не захочешь идти в какую-то незнакомую квартиру, с каким-то незнакомым чуваком. Выглядит подозрительно, я согласен, но все же, — он подобрал пальто и футляр с перчатками и широко улыбнулся, — я Бокуто Котаро. Теперь ты знаешь мое имя. И, может, пойдем, а? Ну правда холодно, — в подтверждение своих слов он потер тапком голень и вопросительно заглянул в колкие глаза.       Парень на миг опустил посеребренные ресницы, давая согласие, и тут же распахнул глаза от неожиданности — в сжимающую смычок руку вцепилась обжигающе горячая ладонь, и скрипача, словно на буксире, поволокли к подъезду.       — Это вообще-то кружка Куроо. Ты извини, у меня их всего две. И, кхм, как тебя зовут?       Бокуто с живейшим интересом уставился на нового знакомого, за все время так и не проронившего ни слова.       Парень сделал глоток обжигающего кофе, осторожно отставил в сторону кружку и повернулся боком к столу.       — Акааши Кейджи.       — Да ты просто чокнутый идиот! — от неожиданности воскликнул Бокуто.       Акааши дернулся как от удара, но промолчал.       И правильно сделал, подумал Бокуто, на полкорпуса зарываясь в холодильник в поисках меда и лимона. Таким голосом как у этого чокнутого скрипача детали металлические шлифовать надо, а не разговаривать.       — Тебе, вообще, на все плевать? Это уже не простуда, а что-то совсем жуткое, — Котаро трясущимися руками выставил на стол банку с медом, отрезал здоровенный кусок лимона и, не церемонясь, закинул его в кружку с кофе. — Ешь и пей, — бескомпромиссно заявил он, — вернусь — проверю!       И скрылся во второй по посещаемости комнате квартирки. Руки все еще тряслись, то ли от злости, то ли от накинувшегося на сердце страха. Голос Акааши звучал сипло, и громче шепота он, похоже, разговаривать уже не мог. Бокуто проклинал себя за то, что медлил целую неделю, прежде чем набрался смелости и подошел. Не идиот ли?       Оба хороши.       Он вынул из шкафа самый теплый плед и вернулся на кухню. Преувеличенно строго посмотрел допит ли кофе, и погрызен ли засахарившийся мед. Акааши в точности исполнил указания и теперь с затаенным любопытством ждал, что будет дальше.       — Вставай.       Скрипач подчинился. Поднялся на ноги, еще не отогревшиеся с улицы и чуть дрожащие, и тут же был с особой тщательностью закутан в большой пушистый плед.       — Никакой улицы, — и сам охрип, только от волнения, Бокуто, — никаких игр на морозе, — они переместились в темный зал, — только горячий чай, мед и, — он уронил закутанного в ткань Акааши на диван, пододвинув к мягкой теплой спинке, — здоровый сон в тепле.       Сам он устроился с краю и с неожиданной робостью обнял копошащийся комок.       Акааши повозился немного, устраиваясь поудобнее в обжигающем до самого промерзшего нутра тепле, и повернул голову к блестящим в полутьме глазам. Возможно, только возможно, весь этот месяц, весь этот год, всю эту гребанную жизнь ему не хватало именно этих пятнадцати минут? Может ли такое быть?       — Спасибо, — на грани слышимости прошептал он.       Бокуто расслышал, улыбнулся счастливо и прижал теплый сверток ближе.       Утро Бокуто встретил обливаясь потом под слоем самого теплого пледа и царящей в комнате духоты.       Ах, ну да. Он же выкрутил отопление до упора, чтоб Акааши мог быстро отогреться.       Бокуто лениво улыбнулся, потянулся что было силы, и только потом понял, что что-то не так. Слишком просторно на узком диване, слишком жарко от пледа и слишком тихо в квартире.       Акааши не производил впечатление шумного сожителя, но хоть какие-то признаки жизни он должен был подавать, ведь так? Если только.       Если только…       Бокуто вскочил как укушенный и заметался по квартире, заглядывая в каждый уголок. Пусто. Пусто. Пусто.       — Ушел, — констатировал он вслух и без сил опустился на стул.       Пот градом стекал по спине. Надо бы не забыть убавить температуру, отстраненно подумалось ему.       Часы показывали без четверти час. Неудивительно, что у него резко заболела голова, столько спать. И это при условии, что легли они часов в семь. Неудивительно.       Неудивительно, что он ушел.       Наверняка подумал, что Бокуто тиран и самодур, раз совсем не считается с чужим мнением, заставив постороннего по сути человека жрать мед и спать с ним в одной кровати. На одном диване. Не суть.       Он мотнул головой, в надежде унять ноющую боль, не имеющую никакого отношения ко сну. Зацепил взглядом телефон, но звонить Куроо не стал.       Ребята там наверно вовсю готовятся к Рождеству, а после и к Новому году. А он, как последний кретин, будет один сидеть под подоконником и каждый вечер в шесть часов прислушиваться к праздничному шуму за окнами.       Наступающий новый год не смог расшевелить впавшего в уныние Бокуто.       Нет, как все нормальные кретины, он собрался и отправился в магазин, выбрав для этого самое неудачное время — конец рабочего дня, и самое неудачное место — ближайший торговый центр, где обезумевшие от приближающегося праздника люди сметали с полок абсолютно все.       В очереди пришлось проторчать почти час, что, говоря на чистоту, никак Бокуто не задело. Ждать его было некому, а всех друзей-родичей он поздравил еще утром, зная какие перегрузки переживают линии связи в канун Нового года.       Он вошел во двор, пиная подвернувшуюся под ногу ледышку от одного цветного пятна света к другому, и мрачно размышлял о том, что если проспит праздник, удастся ли ему высыпаться и весь следующий год.       Ледышка отлетела от чьего-то ботинка и пребольно прилетела обратно к Бокуто. Он поднял взгляд, собираясь извиниться, и так и замер, нелепо приоткрыв рот.       Напротив его подъезда не обращая на окружающих абсолютно никакого внимания, стоял и искусно насиловал скрипку Акааши.       Бокуто поспешно выдернул наушники и сделал несколько резких шагов вперед, чтоб оказаться прямо напротив закоченевшей фигурки. Чертов чокнутый Акааши вновь стоял в одной кофте, скинув верхнюю одежду на снег. Чертов чокнутый Акааши снова морозил себя ради какого-то мудака, который сбежал, не считаясь, совсем не считаясь с чужими чувствами.       Ради мудака, которым Котаро ни за что не стать.       Он выронил пакет, наплевав на рассыпавшиеся по снегу фрукты, и схватил заледеневшие ладони в свои.       — Хватит, — зло выдохнул он. — Хватит, прекрати.       Акааши перевел на него расфокусированный взгляд.       — Прекращай это. Он того не стоит. Слышишь?       Сиплый все еще простуженный голос раскалывает звуки фейерверков и шум празднующей снаружи толпы, оставляя между замершими в пустом дворе гулкую звенящую тишину.       — Это для тебя. В этот раз и во все последующие, Бокуто-сан, только для тебя.       Бокуто с силой сжимает чужие ледяные пальцы и почти падает, раздавленный этим признанием. Снег, колкий и холодный, вцепляется в колени, мнется, тает, а рядом, в голень упирается мелкая металлическая деталь. Он опускает глаза — замок от сумки. Простой дорожной сумки, полупустой, черной, как и миллионы других. А сверху коробка в блестящей обертке с педантично завязанным серебристым бантом.       — Что…       Акааши отнимает руки, аккуратно убирает в футляр скрипку и, подхватив подарок, кладет его в протянутые ладони.       — С Новым годом, Бокуто-сан.       Из открытой коробки на него глянцево блестит керамический бок большой кружки с двумя совушками обвязанными одним длинным шарфом.       — Акааши.       — На твоей полке найдется место для третьей кружки?       Бокуто поднимает на него загоревшиеся глаза.       — Если это сделает тебя счастливым.